– Ты родился человеком, это же очевидно, – сказал Кента и потянул его на себя. – Человечность всегда была в тебе, мы все это чувствовали.
Хизаши оказался в кольце его рук, и первым порывом было освободиться, оттолкнуть, но тело стало непослушным – на этот раз безо всяких заклинаний. Хизаши позволил себе спрятаться от мира и от себя. Ему это нужно было, ведь он впервые плакал как человек. Говорят, слезы способны приносить облегчение, но отчего-то считается, что плакать – недостойно мужчины.
– Вы такие сложные, – пожаловался Хизаши, и слова запутались в вороте чужого кимоно.
– Мы, Хизаши, – поправил Кента, – мы сложные.
Он не разжимал рук, пока Хизаши не почувствовал, что снова контролирует себя. Щеки щипало, похоже, у слез и у моря было что-то общее, может, та самая целительная сила, изначально в них заложенная.
– Если кому…
– Никто не узнает, – весело перебил Кента. – Мне нравится, что у нас появились общие секреты.
Они вернулись в дом вместе. Кента принес припозднившийся завтрак для Хизаши, а сам сел обратно на террасе и продолжил выстругивать фигурку медведя. Еда была вкусной, солнце пригревало, мерные чирканья по дереву успокаивали. Хизаши пил чай и мысленно заново проживал их разговор на вершине острова.
«Ты родился человеком, это же очевидно».
И еще раньше, из другого времени.
«Ты уверен, что всегда был ёкаем?» – спрашивал Учида Юдай.
«Я всегда был ёкаем, – отвечал ему Хизаши. – Всегда».
Выходит, фусинец оказался прав, они его забери. Хизаши был согласен на кого угодно, но только не на него. И самое досадное, что Учида ведь тоже не дурак, после явления Хироюки должен был сообразить, что к чему. А почему-то не бросил это Хизаши в лицо.
Я человек, думал Хизаши, глядя на дно чашки, где плавало его мутное искаженное отражение. Но сколько бы ни повторял, принять это получалось с трудом.
– Эй, Кента, – позвал он наконец. – Ты когда-нибудь слышал, чтобы люди становились ёкаями?
Тот отвлекся на него, пожал плечами.
– Нет. Но люди могут становиться злыми духами.
– Именно, только я не злой дух.
– Уверен, есть объяснение.
– Хотел бы я узнать его поскорее, – протянул Хизаши и разочарованно прицокнул языком. – Этот подлец Адзи-сики мог бы и предупредить, куда нас закинет и на какой срок. Сколько мы здесь уже торчим?
– Одиннадцатый день, – быстро посчитал Кента. – Из них почти восемь не вставая с постели.
Их раны сложно было исцелить, не имея способностей оммёдзи, а у Тоямы не хватало на это сил. Адзи-сики успел залечить самые тяжелые повреждения, остальное было уже в их собственных руках. Госпожа Юэ ходила за ними дни и ночи, пока сама не слегла от истощения, однако теперь и Хизаши, и Кента почти вернулись в былую форму, по крайней мере, телесно. На память о кипящем масле у Куматани кожа на правой руке все еще была грубее и шершавее, чем на левой, но он шутил, что станет проще тренироваться с мечом. Меча только не было.
Хизаши восстановился полностью, на его теле не осталось ни единого шрама, даже от Тайма-но кэн из замка Мори. Еще одна забава богов – даже в смертной форме он все равно не был точно таким же, как остальные. Прежде ему бы это польстило, нынче же вызывало лишь глухую, безотчетную тоску.
И потянулись дни. Приведя в порядок тела, они с Кентой погрузились в восстановление течения ки. Только кажется, что если уж ки сильна, то ничего ей не сделается. Она есть и это навсегда. Но нет – как и все дарованное, природой или богами, она может покинуть человека, стоит лишь оступиться. Они двое слишком много сил растратили, слишком много страданий перенесли, пошатнулись душевно, чтобы их меридианы остались неповрежденными.
– Я ничего не смыслю в оммёдо, – призналась им как-то за чаем госпожа Юэ, супруга смотрителя Тоямы. – Но сдается мне, если на сердце спокойно, то и во всем покой настанет и гармония.
Она подлила им чаю, хотя они зашли проведать ее, уставшую от выхаживания двоих оммёдзи, свалившихся им на головы. Сейчас женщине было лучше, помогли мази и отвары Кенты и отдых, но Куматани по-прежнему настаивал на том, чтобы самому заботиться о скромном островном хозяйстве. Он готовил и убирал, а Хизаши, незаметно для себя, стал вместе с Тоямой каждый вечер подниматься на утес и зажигать огонь в така-торо для проплывающих мимо кораблей и лодчонок. Правда, за все время не было ни одного, что им только на благо.
Дарили ли эти занятия гармонию и покой их сердцам? Хизаши не знал, но чувствовал, как с каждый таким днем медитации приносили все больше пользы. Он так обрадовался, что начал пропадать в них, порой теряя связь с реальностью. И к лучшему, думал он, так не надо забивать голову мыслями, от которых становилось тошно. Ведь как не думать? Кента сказал – отпусти, но Хизаши знал – рано. Чтобы отпустить, надо понять, чтобы понять, надо снова увидеться с Хироюки. Если снова увидится с ним… Тогда в живых останется только один из них.
В тот день госпожа Юэ издали поманила его ладонью. Вид у нее был озабоченный. Хизаши нехотя отложил тренировку на солнышке и подошел.
– Куматани-кун страдает, – сообщила она без предисловий. Хизаши сразу встрепенулся.
– Что с ним? Он ранен?
– Это не те раны, что заметны глазу, – покачала она головой. – Вижу, вы близки, как братья. Прошу вас, Мацумото-сан, подумайте, что может принести ему облегчение. Иногда это что-то совсем незначительное на первый взгляд. Слово, воспоминание, старое незавершенное дело.
– Я не понимаю, – растерялся Хизаши.
– Почувствуйте, – туманно посоветовала госпожа Юэ, поклонилась и пошла обратно к дому, возле которого Кента вместе с Тоямой вели беседу на террасе. Кента казался обычным, и Хизаши не мог взять в толк, что же женщина имела в виду.
Вечером они укладывались спать на соседних футонах, снаружи поднялся ветер, и тени садовых деревьев метались по тонким стенкам. Внутри было тепло, Хизаши накрылся одеялом по самый подбородок и смотрел, как Кента тянется задуть свечу. Когда стало темно, смелости поприбавилось, и Хизаши спросил:
– Тебя что-то беспокоит?
– О чем ты?
Сказать, что это из-за слов госпожи Юэ, Хизаши не смог, постеснялся. Помялся немного, поворочался на футоне, но так и не принял более удобную позу, нежели на боку, лицом к Кенте. А тот и вовсе не пошевелился, глядя на него в ожидании ответа.
– Просто подумалось. Я перед тобой душу вывернул, ты мог бы не слушать, а… И я подумал, вдруг…
– Пытаешься спросить, не хочу ли я тебе в чем-нибудь признаться?
Хизаши понял, что лучше было просто передать ему разговор с женщиной и не выкручиваться.
– Да, – вздохнул он. – Если тебя что-то тяготит, я выслушаю.
– Ох, Хизаши, – кажется, Кента улыбнулся, это всегда было заметно по его голосу, будто он становился теплее, мягче. – Извини, что заставил тебя беспокоиться. Может, ты и прав, и я думаю о том, чего не могу изменить, хотя недавно сам велел не грустить по прошлым ошибкам.
– И о чем ты думаешь?
– О Черном острове. Нет, не так. Я думаю о тех, кто раньше жил там.
А Хизаши забыл. Стыд, которого он не должен был испытывать, обжег лицо, а Кента меж тем продолжил:
– Бабушка Сачико, ее муж, ее сын… Все погибли, и некому даже вспомнить их добрым словом, пролить по ним слезу. И уж точно некому оказалось спасти их, хотя мы и были тут, ничего не смогли сделать. Особенно я.
– Кента…
– Нет, я больше не виню себя, но знаешь… Может, стало бы чуточку легче, если…
– Мы завтра же возьмем у Тоямы лодку, – перебил Хизаши, и новое важное чувство затопило его. Он может принести в сердце друга немного покоя, а вместе с ним, возможно, и в свое.
– Спасибо, Хизаши.
В тот вечер они рано уснули, чтобы встать засветло. Небо над островом Камо всегда было таким звездным и ярким, что их свет заглядывал в дом даже в самый темный час ночи. Хизаши проснулся, когда Кента с шорохом отодвигал створку сёдзи. Что-то такое было разлито в свежем прохладном воздухе, что заставило и Хизаши подняться и проследовать за другом на террасу. Клены шуршали зелеными листьями, играя тенями на отполированном временем деревянном полу. Кента уже обулся и пошел в сад, Хизаши тоже. Ночь не была тихой – даже отсюда слышался плеск, море волновалось, стремилось к берегу и неминуемо разбивалось о неприступные склоны. Наверное, там, на бесконечных просторах, ветер был куда безжалостнее, но под защитой сада, скрытые за мысом, люди ощущали лишь слабые отголоски.
