– Врете вы всё‚ – сказал Толик‚ корчась от зависти. – Ваши метрики на рынке куплены. В ваших паспортах цифры соскоблены. Знаю я ваши приписки‚ очковтиратели!

Они двинули дружно тощими задами‚ и Толик слетел камнем‚ со скамейки на острый копчик. Охнул‚ крутнул головой: женщина под скамейкой‚ пуганая‚ с мольбой в огромных, на поллица, глазах. Шляпка. Ридикюль в надломанных пальцах. Крашеные в рыжину волосы‚ седые у корней. Нищая опрятность позавчерашних нарядов.

– Не нарушайте‚ – попросила сразу. – Только не нарушайте равновесие.

Жила себе тихо‚ жила неприметно‚ посреди прочих квартирантов: ни она им‚ ни они ей. Пенсию раскладывала экономно‚ по рублю на день‚ в обед ходила в молочную на Пушкинской площади‚ брала сырники с чаем‚ лапшовник с кефиром‚ кашку с киселем – старушечью утеху. Было у нее равновесие‚ отвоеванная к старости устойчивость‚ которой дорожила после рваной‚ неукладистой жизни. Позади остались могилы‚ позади звенели струной душу рвущие воспоминания‚ но день встречала поутру‚ как блюдо с новым угощением. Не лапшовник с кефиром‚ не кашку с киселем: неиспробованные прежде вкусы-ароматы. Перед зеркалом стояла‚ красоту по утрам наводила‚ на бульвар шагала с удовольствием‚ сидела-слушала-вглядывалась‚ чтобы вкусить и этот день‚ отличный от прочих дней жизни‚ впитать и насладиться‚ отбросить к вечеру пустой шкуркой. Много ли их впереди‚ ее дней?.. А потом поломали дом‚ где прожила полвека‚ переселили ее в другую квартиру‚ к иным жильцам‚ и рухнуло разом равновесие‚ ссытпалась осколками отвоеванная устойчивость. Вот так вот: живешь – не знаешь‚ что сметана жизнь на гнилую нитку‚ набрана из лоскутков прелой материи. Только тронь: поползет сразу‚ по шву и по ткани.

А на скамейке опять ссора и свара‚ доносы с подсидками‚ вечная борьба за второе место.

– Как сейчас помню‚ – важно сообщил Славик. – Ударили мы в рельсу‚ побежали на площадь Кремль брать. А навстречу царь-государь Василий Иванович Шуйский‚ собственной персоной: бей – не хочу.

– Врешь ты всё‚ – поправил Шурик со знанием дела. – При Шуйском рельсов еще не было. Вот я помню: ударили мы в колокол‚ побежали на горку Софийский собор брать. А навстречу светлый князь Рюрик с матушкой-княгиней: режь – не желаю.

– Какой еще собор? – возмутился Алик. – При Рюрике собора не было. Вот я зато помню‚ не в пример другим: ударили мы в набат‚ побежали брать, а нечего. Мы туда‚ мы сюда: ни Кремля тебе‚ ни собора – одни кругом хазары с печенегами‚ голь перекатная‚ дремучий кругом сыр-бор. И из этого сыр-бора идет вдохновенный кудесник‚ покорный Перуну уважаемый наш долгожитель‚ товарищ Кузьма Бессмертный‚ на которого нам равняться‚ брать пример с кого.

И Кузьма крякнул громко и решительно‚ подтвердив сказанное.

И Алик чуть подвинулся к нему: на малые сантиметры.

И эти – на скамейке – задавились от злости-зависти.

– Врете вы все‚ – с ненавистью сказал Шурик и зубом клацнул‚ как промахнулся. – По блату устроились. По знакомству пролезли. Имею неопровержимые доказательства обмана и надувательства!

Они поднаперли с двух сторон‚ Алик со Славиком‚ и Шурик взлетел над скамейкой‚ арбузным семечком из-под пальцев‚ пузом распластался на дорожке. Глядит: женщина под скамейкой‚ мятая‚ трепаная‚ за гранью тихой истерики. Скребет ногтями утрамбованный грунт‚ копает малую ямку‚ закладывает патрончик из-под помады‚ заваливает‚ заглаживает… но чей-то теплый‚ на меху‚ ботинок уже придавил пальцы, ломкие‚ суставчатые‚ и они судорожно отдернулись назад.

– Ты чего? – поинтересовался Шурик. – Диверсию готовишь? Пистон под Кузьму ставишь? Зря стараешься: он у нас бессмертный.

А она шепотом‚ просительно‚ душу выворачивая чулком:

– Люди‚ мы сползаем! Мы сползаем на край‚ люди добрые!.. За спиной пустота‚ под ногой бездна...

– Отвечай‚ – приказал. – Я тебе в праотцы гожусь. Чего в ямку клала?

– Наказ. В двадцать первый век. Чтобы рвы пока рыли. Заборы городили. Цементом скрепляли. В их время сползем, ногой упремся.

– Зачем прятала? – удивился Шурик. – Мне лучше дай. Я до них доживу‚ я и передам.

Голову склонила‚ палец до крови закусила‚ вглядывалась с сомнением:

– А не забудете? Не потеряете? Не помрете по пути?..

– Дура‚ – сказал гордо. – Я долгожитель. У меня стаж с затертого года. Мне плюшки бесплатно дают. С чаем. С сахаром. Иногда с лимончиком. Стали бы на всякого тратиться!

– С лимончиком? – поверила. – Тогда так. Скажете им: мы не улавливаем сползания. Мы его не улавливаем‚ когда все ползут рядом‚ бок о бок. И жизнь коротка‚ чтобы заметить‚ и мы ненаблюдательны.

И крикнула горлом через просвет в ногах‚ головой заколотила по сиденью:

– Пусть уже готовятся! Пусть! Пусть!..

– Вы сползете‚ – беспечно сказал Шурик‚ – туда вам и дорога. Мы зато останемся. Нам персональные подпорки поставят. На нас вся статистика держится‚ неуклонно растущая продолжительность жизни. Вы ползите, мы вас подтолкнем.

Сначала она ничего не ощутила. Другой дом‚ иные жильцы‚ – ей что за дело? Попыталась и тут отгородиться‚ подладиться‚ выстроить заново независимое одиночество: ни она им‚ ни они ей. Но не складывалась заново порушенная при переезде устойчивость‚ как не складывался вновь разобранный для перевозки шкаф: шип не лез в паз‚ ось в петлю‚ штифт во втулку. Так и осталось стоять в углу щелястое‚ перекошенное трехстворчатое чудовище‚ надежное ее хранилище из прежней жизни‚ напоминанием о жизни теперешней: не трогай на старости‚ не двигай с насиженного места. А там – исподволь‚ неприметно – зыбко стало под ее ногой. Ступала по коридорному паркету‚ как по упругому болотистому дерну‚ что удерживает по сиюминутной прихоти‚ и голова кружилась на ходу‚ затылок ныл перед неизбежной трясиной‚ или это играли на старости ее изношенные сосуды? Все полы со временем стали для нее покатыми‚ все без исключения аллеи-тротуары-мостовые. Из дома выходила‚ как с горы спускалась. Домой возвращалась – в овраг скатывалась. Она поворачивала порой в другую сторону‚ резко и обманчиво‚ чтобы перехитрить покатые пространства‚ но они тоже перекидывались заново‚ полы-тротуары-аллеи‚ ловкие и беспощадные‚ будто стояла она на пике‚ всегда на пике‚ и прохожие разглядывали с веселым изумлением бесноватую старуху‚ что осторожно ставила ногу под очередной шаг или крутилась на месте‚ с ужасом озирая окрестности. Она сползала неумолимо по склону своего безумия‚ руками цепляясь за чахлые кустики‚ пятками упираясь в сыпучий грунт‚ и всё в ней скользило‚ ссыпатлось‚ разгоняло бег к краю бездны. И кровь бурливым ручейком вниз по сосудам. И мысли верткими бурунчиками вниз по извилинам. И судороги взбесившихся нервов‚ спазмы непослушных мышц‚ учащенный до предела пульс – вниз‚ вниз‚ вниз – до вопля души‚ вопля плоти‚ разогнавшегося к обрыву сознания‚ когда билась она головой о стены‚ выла и царапалась… и приезжала машина‚ везла ее по городу‚ в палату‚ на койку‚ где тишина‚ беленые стены‚ заготовленные впрок шприцы. За месяц-полтора глушили ее уколами‚ доводили до уровня нормального человека‚ что живет беспечно на краю бездны‚ и отпускали домой‚ в чужую квартиру‚ к посторонним людям‚ где поджидало ее щелястое трехстворчатое чудовище напоминанием о перекошенной жизни. И снова она приоткрывала дверь по утрам и проверяла с опаской‚ есть ли пол в коридоре: пол‚ а не провал до подвала. Есть ли асфальт на тротуаре: асфальт‚ а не бездна под ногой. Даже кастрюлю боялась открыть – колодец. Даже сахарницу – дыра глубинная. И руку совала в ридикюль с опаской‚ с замиранием сердца‚ как в пасть‚ что намертво прихватит зубами и утащит внутрь‚ равнодушно перемалывая кости.

Толклась у скамейки бабка умильная с деревянными кадушками на привязи‚ делала складно поденную свою работу: тому долгожителю штаны застегнуть‚ этому нос вытереть. Тут же крутились близнятки-прохиндеи‚ близнятки-шнырики‚ озоровали по-тихому со старцами: тот Колька – штаны драные‚ этот Петька – рубаха в лоскутах. А может‚ и наоборот.

– Цыц‚ – кричала на них. – В детдом сдам‚ анчутки!

– Сдай‚ сдай‚ – бурчал Колька, фингал под глазом. – Я его сожгу‚ твой детдом.

– Сдай‚ сдай‚ – пыхтел Петька, юшка из носа. – Мы тя первее сдадим.

Цоп – Шурика за бороду‚ хлоп – Алика по лысине!

– Мать у них‚ – извинялась‚ – в море болтается. Крабов ловит. Крабов пластает. А крабы эти оченно женскую силу пробуждают: не к ночи будь сказано. Крабы эти – подальше от греха – за границу идут‚ чтоб ихние бабы над ихними мужиками лютовали. А нашим одна камбала‚ престипома‚ вяленый хек.

И опять вкруг скамейки пошла‚ кадушки поволокла под поросячий визг. А близнятки – рожи пройдошные – уже к Кузьме пристроились‚ прыгали на одной ножке под каждый его кряк. Знала бабка Кузьму‚ как облупленного‚ из одной вышли деревни. Это он на ее памяти без порток по огородам бегал‚ пипкой без нужды тряс‚ охальник. Звали его тогда Кузька Бесстыдный. Теперь‚ конечно‚ другие времена. Теперь у него стаж жизни с одна тысяча позабытого года. Теперь она ему: ваше благородие господин-товарищ Бессмертный. Все вокруг в люди вышли. Каждому плюшка положена на старости. Одна она вертится без роздыха. Дочка у ней на путине: деньгу делает‚ сделать не может. Всё на аборты тратит.

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 41

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Не прошло и жизни - Феликс Кандель бесплатно.

Похожие на Не прошло и жизни - Феликс Кандель книги

Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
Слово за слово - Феликс Кандель - Современная проза
Великий Мусорщик - Кузнецов Исай Константинович - Современная проза
Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
Выскочивший из круга - Сергей Юрский - Современная проза
Догадки (сборник) - Вячеслав Пьецух - Современная проза
Жена декабриста - Марина Аромштан - Современная проза
Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков - Современная проза
«Подвиг» 1968 № 01 - журнал - Современная проза
Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков - Мэри Шеффер - Современная проза

Оставить комментарий