Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он с трудом втиснул это слово в свой английский рот. Труднее всего ему удалось это невозможное русское «щ».
– Филистайн, – перевел Урс.
– Думаешь? Это ужасно. Я не хотел бы стать мещанином.
– Ты еще молодой парень, – сказал Урс мягко – Больше всего бойся омещаниванья. Из чего оно складывается? Из предпочтения материального духовному, из пренебрежения к людям. Именно отсюда и вырастает хамство деспотизма. Именно так родился и возмужал фашизм.
– Ты уверен в этом? – спросил Мур с сомнением.
– Уверен. Фашисты все-таки обыватели, мещане, бюргеры. Из мещан формируются убийцы. Говорю тебе, Мур, еще раз: самая страшная опасность, которая грозит юноше, это с годами омещаниться. Такая опасность может грозить и целому обществу.
– Но вам… – Мур обвел широким жестом Урса и Финика, – вам, русским, мне кажется, это не грозит. Вы преданы духовным идеалам.
– Да… Это, в общем так, пожалуй, – сказал Урс задумчиво. – Русские и немцы уж очень непохожи друг на друга. Все у них разное, нередко даже противоположное.
– Ваша великая революция…
– Революция – это великий катализатор душ. Хороших она делает еще лучше, плохих – еще хуже.
– А кого больше? По статистике?
– Да это и без статистики видно. Это…
– Это все мысли, – прервал его Мур нетерпеливо. – Меня не интересуют мысли. Меня интересуют
факты.
Урс пожал плечами:
– Некоторые факты – производное от мыслей. Но Мур упрямо повторял:
– С мыслями подождем до победы над фашистами.
Урс вздохнул и сказал Финику, который напряженно слушал их, не понимая, переводя свои косоватые глазки с одного на другого:
– Тяжело нам будет с этим парнем… – Так ведь завтра мы дадим ему документ, немного разной валюты и пустим его по Комете, – сказал
Финик.
Но так не случилось.
Операция
Вечером пришли Лейзеров и какой-то широкоплечий малый, по виду крестьянин, с торбой за плечами. Лицо его было затемнено опущенными полями порыжелой шляпы. Они долго о чем-то шептались с Урсом. Потом Лейзеров ушел, а тот, другой, остался. Когда он снял шляпу, стало ясно, что он не крестьянин и не малый, а человек средних лет. Черная борода красиво оттеняла матово-бледное лицо. Смущенно откашлявшись, Урс объявил Муру, что переход по линии Кометы временно откладывается.
– Почему? – вскричал Мур возмущенно.
Пришедший посмотрел на него с холодным удивлением. Урс неохотно сказал:
– В Амероигене немцы зацапали мельника, нашего человека, наш первый этап. Пока мы не разберемся во всем этом, не наметим новые лазы, тебе придется посидеть у нас.
Мур разъярился. Он говорил, что не хочет ждать, пускай его проведут через лесное бездорожье ночью, и вообще что это за организация, которая так легко разваливается, и что надо быть полными кретинами, чтобы не сохранить потайные тропы, и он не намерен торчать в этих проклятых горах бесконечно.
Пришедший наблюдал его, потом сказал с непередаваемым презрением:
– Британское высокомерие.
Урс терпеливо объяснил Муру, что в условиях подпольной работы под носом у немцев опасно соваться в непроверенные места и что сегодня же ночью они предпримут операцию по освобождению арестованного мельника. А ему, Муру, подберут другой этап.
– Вообще немцы зашевелились, и мне это не нравится, – озабоченно добавил он по-русски, обращаясь к пришедшему.
Тот кивнул и сказал тоже по-русски с каким-то четким и певучим акцентом:
– Да, есть сведения, что их активность возросла. Надо бы сообщить…
Мур поутих. Он все ждал, что его познакомят с пришедшим. Но, поняв, что здесь не действуют правила хорошего тона, сам протянул руку и назвал себя. Тот ответил:
– Брандис.
Предки Брандиса, талмудисты, синагогальные служки, наградили его рассудительными интонациями. Он черен, с презрительной и страдальческой линией рта, с тугой, натянутой, как опаленной, кожей лица, словно за века скитаний по Европе из него еще не выветрилась жгучесть ханаанского солнца.
Даже годы мучений в фашистском лагере смерти не вытравили из Лейзерова его розоватости, добродушия, округлости. Брандис сух и жилист. Кровавый фашистский антисемитизм не ввернул Лейзерова в еврейство. Он верен России, как растение верно своей почве.
Библейская цветистость и певучесть слышались в каждом слове Брандиса. Он пылок и расчетлив. По ут-300
рам он молился по ритуалу иудейской веры. Он не верил ни в бога, ни в черта. Но считал, что надо соблюдать религиозные обряды из соображений политических. Он питал уважение к религии.
Один из немногих уцелевших участников восстания варшавского гетто в 1943 году, он сражался за польское дело на баррикадах варшавского восстания 1944 года. После капитуляции повстанцев он бежал из немецкого плена и вот сейчас здесь, в Арденнских горах, был одним из самых отчаянных макизаров, как называли себя арденнские партизаны. Математик по образованию, он хорошо знал артиллерийское дело. Но какая артиллерия у маки! Два паршивеньких миномета, отбитых у немцев. Впрочем, он знал и саперское дело – наводить мосты, а в случае надобности и взрывать их, минировать горные проходы, рыть подземные ходы, – в этом не было мастера, равного Брандису, на всем расстоянии от Сен-Вита до Бастони. Он был одинок, семья погибла в гетто, его уважали многие, а дружил он, пожалуй, только с Урсом.
На Мура он поглядывал неодобрительно. Он не доверял англичанам. Он знал об их притязаниях на Ближнем Востоке.
– Я слышал, что есть еврейский легион, он сражается в рядах британской армии где-то на Востоке, – сказал Мур тоном любезного собеседника, желая быть приятным Брандису. – В Англии нет антисемитизма. Расовая неприязнь противна натуре англичанина.
Брандис сказал жестко:
– У нас в гетто был палач. Когда умерла его канарейка, он сделал ей гробик и похоронил со слезами на глазах.
– Ну, это садист, это выродок, – сказал Мур, махнув рукой.
Брандис сказал глухо:
– Сколько же их, этих выродков, если им удалось засыпать Европу пеплом.
В комнату вошли Финик и Лейзеров.
– Ну что? – спросил Урс.
– Вышли из Амеронгена. Отделение автоматчиков… – сказал Финик.
– Ну а мельник? – нетерпеливо перебил его Урс.
– Гонят с собой.
– Фу, уже легче! Я боялся, что они забьют его до смерти.
– Может быть, это было бы лучше, – мрачно проговорил Брандис. – Из мертвого ничего не выудишь.
Урс поднял одну из половиц и извлек оттуда несколько гранат. Финик и Лейзеров рассовали их по карманам.
– Давид, получай свой паек, – сказал Лейзеров, протягивая ему гранату, – хватит агитировать англичанина.
Брандис сунул гранату в карман. Кивнув в сторону Лейзерова, он сказал с горечью:
– Вот видите, перед вами горе еврейского народа. Он потерял национальность. Он забыл о том, что он еврей?
Лейзеров рассмеялся:
– Не потерял, а нашел. Нет, нет, ты меня не заманишь в Палестину. Хочешь создать там новое гетто?
Урс озабоченно посмотрел на часы:
– Сейчас двинем. Мы перехватим мельника, когда они будут переводить его через ручей.
Мур легонько коснулся плеча Урса:
– А мне гранаты?
Урс удивился:
– Ты-то здесь при чем?
– Я с вами.
Урс решительно замотал головой.
– Не могу же я сидеть без дела. Я солдат!
– Да. Но другого рода войск. Не нашего.
– Что за разница! Я пойду с вами.
Урс сказал мягко.
– Да пойми ты, чудак, я не могу рисковать твоей жизнью. Обойдемся без тебя.
Мур рявкнул зло.
– Не доверяешь?
– Слушай, Мур, возможно, не все из нас вернутся, понял?
– Я не боюсь.
– Не в этом дело. Мы обязаны возвращать английских летчиков на родину. Таков приказ.
Но Мур не отставал, просил, клянчил, даже угрожал. В конце концов Урс махнул рукой:
– Ладно, черт с тобой. Только от меня ни на шаг, понял?
Повеселевший Мур набил карманы гранатами, потом перезарядил пистолет. Он радовался, как мальчик, которого ребята приняли наконец в игру.
Из дому вышла Вильгельмина. В руках у нее был старенький фотоаппарат. Она наставила его на Мура. Он замахал руками:
– Нет, нет!
И нырнул за широкую спину Урса.
– Не обижайся, – сказал Урс, – ты уедешь, у нее останется память о тебе.
– Не в том дело, – сказал Мур досадливо, – у нас, летчиков, это считается плохой приметой. Если снялся перед вылетом, обязательно грохнешься.
– Видно, это международная примета, – сказал Урс. – Наши летчики тоже не любят сниматься. Но ведь это перед вылетом.
– Но, может быть, я когда-нибудь все-таки буду летать.
– До этого так далеко, что дурная примета успеет выдохнуться, – засмеялся Урс и вытолкнул вперед Мура.
Вильгельмина щелкнула затвором.
Небольшой отряд тронулся. Уходя, Мур, оглянулся. Вильгельмина послала ему воздушный поцелуй. Но Мур смотрел не на нее, а на жестяного петушка, который вертелся на трубе. Он, такой изящный, легкий, очень нравился Муру.
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- Генерал Мальцев.История Военно-Воздушных Сил Русского Освободительного Движения в годы Второй Мировой Войны (1942–1945) - Борис Плющов - О войне
- Досыть - Сергей Николаевич Зеньков - Драматургия / О войне / Русская классическая проза
- Здравствуй – прощай! - Игорь Афонский - О войне
- Последнее сражение. Немецкая авиация в последние месяцы войны. 1944-1945 - Петер Хенн - О войне
- Воздушная зачистка - Валерий Рощин - О войне
- «Максим» не выходит на связь - Овидий Горчаков - О войне
- Смерть сквозь оптический прицел. Новые мемуары немецкого снайпера - Гюнтер Бауэр - О войне
- Переводчик (Призраки ночи) - Aлeкceй Cyкoнкин - О войне
- Присутствие духа - Марк Бременер - О войне