Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну - на сегодня довольно. Вписать только в каталог новую покупочку. Раскрыв толстый златообрезанный том, он аккуратно вписывает:
Автор - Давид Бурлюк. Цена - две тысячи. Название - "Таракан во Ще".
..."Перепендря-дря-дря...", да, чувствуется, несомненно... Но как уловишь?.. Впрочем, довольно на сегодня. Не надо переутомляться. Тем более, что завтра - концерт четвертътоновой музыки, обещающий массу впечатлений...
Примечания
Опубликовано в "Звене", № 195, 24 октября 1926, стр. 9-11.
1. "Старые годы" - журнал, издававшийся с 1907 по 1916 г.
2. Цитируется В. Хлебников.
"ПЕТЕРБУРГСКОЕ"
Еще подростком я любил зайти в Александровский рынок, потолкаться по галереям у антикварных лавок, порыться в папках гравюр и рисунков, попереворачивать прислоненные к стене пыльные холсты, посмотреть, прицениться, иногда и купить что-нибудь. Товар был неважный - только разговор шел о Рембрандтах и Левицких, будто бы купленных кем-то за грош в этих грязных лавчонках. Это были вздорные толки, разумеется. Старьевщики свое дело знали, хотя и притворялись,- "я вам, господин, по серости своей за три целковых отдаю, а может, вещь тысячи стоит". Но если им попадалась "настоящая" вещь, они берегли ее для "настоящего" покупателя и за "настоящую" цену. На прилавке она не валялась.
Лежавшее же и висевшее по всем углам на разживу неопытных коллекционеров - было хламом. Конечно, в этом хламе случалось иногда отыскать что-нибудь милое и забавное - на большее надеяться не приходилось. Рассчитанный на неопытных любителей, этот товар был рассчитан также на любителей безденежных. Саксонская пастушка с отбитой ногой сомнительного Марколини стоила полтинник, пейзаж в золотой раме - рубль, портрет - тоже.
С годами я к старине охладел и в Александровский рынок перестал наведываться. Как-то уже во время войны я проходил по Вознесенскому и зашел на толкучку. Ничего не изменилось за несколько лет, что я здесь не бывал. Та же толстая рыжая еврейка хватала меня за рукав у входа - "Господин, господин, что покупаете?" - Так же кто-то другой дернул меня с другого бока: "Господин, что продаете?"
По-прежнему "Елизаветинские" фонари с фонтанами из стекляшек позвякивали над грудами "брик-а-брака", по-прежнему татары шмыгали и таинственно манили за угол, обещая показать ковер "из дворца" (это значило, что ковер якобы краденый и продается за бесценок,- на эту удочку многие ловились. Ковер был ничего не краденый, а из "восточного магазина" - тут же на Вознесенском).
Все было по-прежнему. Я прошелся по галерее, зашел в одну лавку, в другую. И цены мало изменились. Марколиниевская пастушка с полтинника возросла на полтора рубля, пейзаж стал стоить три.
Перебирая груду запыленных полотен, я вытащил женский портрет конца пятидесятых годов. Работа была самая обыкновенная, деревенская, крепостная. Но мне понравилось само лицо. Не купить ли?
- Сколько возьмете за этот?
Хозяин, козлобородый ярославец, прищурился.
- Двести рублей.
- То есть, как - двести? Что за шутки?
- Зачем шутить,- цена правильная. Ну, сто семьдесят пять, чтобы без торгу.
- Да ему три рубля цена.
Хозяин усмехнулся:
- Три рубля. Таких цен, извините, вообще нету, не те времена. А если желаете подешевле - вот, пожалуйста.
Он повернул от стены портрет генерала в орденах и лентах.
- Вот подешевле - десять целковых.
- А этот? - я показал на другой женский портрет.
- Двести пятьдесят.
- Да какая же разница? Ведь генерал в хорошей раме, да и живопись лучше.
Ярославец посмотрел на меня снисходительно:
- Живопись, может, и лучше. Да личность известная - граф Паскевич-Эриванский. Которые предков покупают - те купят. Великая княгиня тоже есть одна - недорого отдам. А портреты неизвестно чьи нынче в цене. У меня еще недорого. У Брайны тысячу заплатите.
* * *
На Каменноостровском был особняк и в нем все, что полагается,мраморные лестницы, лакеи, ливреи, автомобили в гараже и прекрасные вина в погребе. Была и портретная галерея, вряд ли, впрочем, купленная в Александровском рынке. Хозяева особняка в деньгах не стеснялись и, должно быть, покупали "предков" по тысяче у Брайны Мильман.
Господа фон Б. (фон было присоединено, несмотря на военное время, недавно, с полгода назад) были нуворишами. Не знаю, на чем хозяин дома заработал свои миллионы и сколько их было, не помню даже, как я попал в их гостеприимный дом. Я сразу помню себя в двухсветной столовой, за столом, заваленным икрой, рыбами, ананасами. Бог знает чем. За столом человек тридцать - сорок. Половина - писатели, художники, артисты. Госпожа фон Б., вся в бриллиан-тах, любезно объясняет знаменитому архитектору: "Мы заказали для Гриши кабинет в шведской компании. Так это не кабинет, а игрушка. Верх ампир, низ модерн и все со стеклами. Из светлого дуба".
Знаменитый архитектор пьет шампанское и курит драгоценную хозяйскую гаванну. Что ж - ампир из светлого дуба, так ампир - ему все равно. Хозяин слышит разговор и недовольно морщится: "Эта Берта постоянно говорит глупости. Какой же ампир. Мюнхен".
Он человек культурный и разбирается в стилях. Его костюм, манеры, раздушенная борода дышат барством и меценатством. Он тоже, должно быть, не помнит, как он попал в эту пышную столовую, откуда такие бриллианты на его Берточке, откуда взялось все это блестящее общество. Что там, в недавнем прошлом? Аптекарский прилавок? Зубоврачебный кабинет? - Он не помнит, да и к чему вспоминать.
Фон Б.- человек культурный. Точнее - к культурности расположенный. Конечно, есть много пробелов, но он старается наверстать потерянное время. Не только табакерки и портреты предков он покупает, покупает и книги.
- Посмотрите - берет он гостя под локоть.- Я вчера приобрел еще партию книг. Говорят, все очень хорошие.
В кабинете аккуратно расставлены свежие покупки - издание Брокгауза: Энциклопедия, Шиллер, Байрон, Пушкин...
- Говорят, все очень хорошие книги...
- Разве вы не читали, например, Шиллера?
- Собираюсь. Говорят - хорошо. Прежде не было времени - все дела, дела...
- Но Пушкина-то вы читали?
- Собираюсь. Говорят - хорошо.
Но и теперь у господина фон Б. времени немного. Прежде дела, теперь светский трэн. Журфиксы, ужины, литературные вечера, выставки друзей-художников, танцы приятельниц-балерин. Пушкин еще, вероятно, долго останется непрочитанным.
* * *
Кто только не бывал на журфиксах и обедах в этом Каменноостровском особняке. Да и почему не бывать? Кормили превосходно, каждый гость мог распоряжаться, как в ресторане, хозяева никого не стесняли, да и их никто не стеснялся. Приходили кто и когда хотел, приводили знако-мых, всем хозяева жали руку, обворожительно улыбаясь, всем важный метр д'отель подливал Иоганисбергер и токайское, к услугам всех были раззолоченные комнаты, сигары, омары, разные другие приятные вещи.
Салон был, конечно, странный, но если не знать, что это такое, и поглядеть со стороны, вид был довольно эпатантный. Перья и шелка дам, мундиры, фраки, музыка, французская речь.- Это кто? - Князь X. из министерства иностранных дел.- А это? - Знаменитый пианист.
Дамское общество было однообразное - о большинстве из них сообщали любопытствую-щим.- Это? - Это королева бриллиантов.- Остальные попроще считались артистками.
Если приглядеться, видны были, кроме фраков и мундиров, и пиджаки, плохо выбритые физиономии, жульнические глаза, грязные, короткие пальцы, запихивающие в карманы грушу или пару гаванн... Были и промежуточные вида! - незнаменитые пианисты или писатели, актрисы без бриллиантов, молодые люди в студенческих тужурках.
Один из таких "промежуточных" был композитор Ц. Он - грузный, обрюзгший, в несвежем белье и засаленной визитке - был всегда пьян.
Он так пропитан водкой, что, говорят, ему утром достаточно выпить стакан воды, чтобы быть уже навеселе. Но он может выпить несколько бутылок - и не станет пьянее - дальше известного уровня его "не берет". Он, кажется, очень одаренный человек. Правда ли это, решать трудно,- он ничего не пишет, только собирается - лет десять уже - сочинить что-то грандиозное, не то оперу, не то симфонию. Собирается и, конечно, никогда не напишет. Но иногда, где-нибудь в загулявшей компании, в пятом часу утра, усевшись за рояль, по клавишам которого кто-нибудь только что фальшиво колотил танго, сядет, задумается на минуту и сыграет что-то неясное, пронзительное, странное.
- Как хорошо. Это ваше, Н. Н.?
- Мое,- обдает он спрашивающего винным перегаром.
- Опять импровизация?
- Так точно.
- Почему вы не запишете?
Мутный, насмешливый взгляд из-под пенсне.
- Записать? Легко сказать. Разве можно записать - тяжелый взмах руки под носом собесед-ника - разве можно записать неуловимое, милостивый государь? Если б было можно, я бы не пил. А вот знаю, что нельзя, и пью. Выпьем, а?
Этот Ц. однажды в разгаре журфикса у фон Б. подошел ко мне. На лице его была какая-то смесь волнения и усмешки.
- Стихи на ночь - Тимофей Германович Матвеев - Поэзия / Русская классическая проза
- Том 11. По Руси. Рассказы 1912-1917 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Время красивых людей - Елизавета Мусатова - Русская классическая проза / Социально-психологическая / Триллер
- Том 1. Рассказы и очерки 1881-1884 - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Говорок - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Хищная птица - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- На перевале - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Старый шайтан - Дмитрий Мамин-Сибиряк - Русская классическая проза
- Цвет и крест - Михаил Пришвин - Русская классическая проза