Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но сажать за слово! СЛОВО! — вставила опять моя мать.
— В Гражданскую войну слово и дело были неразрывны. Если человек сегодня агитирует против Советской власти, значит, завтра он бросит бомбу в Дом Советов или выкинет ещё что-нибудь в этом духе. И предпочитали не ждать этого завтра….
Произнося это, я думала о том мире, где этого «завтра» мечтали дождаться, и выстрелы убийц и взрывы терактов гремели вовсю. Ещё неизвестно, что уносит больше жизней, террор государства или террор бандитов. По крайней мере, один уносит, главным образом, виновных, невинные если и гибнут, то случайно, из репрессированных реабилитировано только 30 %, да и из них не все невинные, скажем, тот же Тухачевский действительно участвовал в заговоре, а его оправдали. Ну а второй, второй направлен именно против невинных людей… Но в том тихом и спокойном мире, где я произносила эту речь, объяснить это было почти невозможно. Это здесь, после того, как за «Норд-Ост» чиновникам раздавали награды, и никого из тех, кто это допустил, не наказали, начинаешь задумываться, так ли неправ был «железный» нарком Каганович, считавший, что «каждая авария имеет фамилию, имя и отчество». Но мы находились в тот момент в тихом и спокойном мире, где даже война воспринималась как далёкая и страшная сказка, в мире, где «тишину не взорвать врагам», а «Норд-Ост» — название мюзикла, а не трагедии. Но именно благодаря этому спокойствию люди доверчивы и беспечны, как дети, а про заговоры всяких злодеев, готовых уничтожить их, они могли видеть разве что в кино… Да, именно в таком тихом и спокойном мире мне и хотелось жить, но…
В ответ мне прозвучало:
— Значит, не надо было устраивать революции и Гражданской войны!
— А Вы действительно считаете, что при царе было бы лучше?
— Ну, тогда, по крайней мере, никого не убивали…
— Не убивали? А Первая Мировая война? Вы так говорите на эту тему, как будто был выбор между революцией и тихой идиллией. А на самом деле выбор был такой: умирать на фронтах Первой Мировой за чужие деньги, или бороться за свои кровные интересы.
— Всё равно, террор, который был, не оправдан ничем.
— А я не оправдываю, а объясняю. Тогда, между прочим, террор был не только в России. Такого рода массовые шпиономанские психозы происходят в тех странах, где ожидают нападения извне. В Европе происходило то же самое, хотя об этом обычно не вспоминают.
— Конечно, родство коммунизма и фашизма — давно доказанный факт.
— Я не это имею в виду. Я имею в виду так называемые «буржуазные демократии», перед которыми Вы умиляетесь, забыв, как они в своё время позорно лапки подняли кверху. В 40-м году во Франции всех иностранцев посадили в лагеря из предосторожности. А вдруг среди них нацистская агентура? Если мне не верите, можете Фейхтвангера почитать «Чёрт во Франции». Он оттуда едва сбежал. В Бельгии нападали на всех блондинов, в которых видели агентов гестапо, и на священников и монахов, в которых видели переодетых немецких парашютистов. В Англии были арестованы десятки тысяч человек, посажены на корабли и Вывезены в Канаду. А по пути значительная часть этих кораблей была потоплена немецкими подлодками. Рузвельт депортировал всех американских граждан японского происхождения, боясь от них какого-нибудь подвоха. Однако ни Черчилля, ни Рузвельта на этом основании тиранами почему-то никто не объявляет. Наоборот, об их странах и формах правления такие, как Вы, говорят как об образцах демократии. Хотя все разговоры о демократии отходят на второй план, когда речь идёт о безопасности государства. Просто они там далеко не так щепетильны в вопросах цели и средств, как мы, и прагматично считают допустимыми даже и жестокие меры, если они дают выигрыш в будущем. Вот Вы говорите о терпимости, а забываете о такой простой вещи, что терпимость возможна только по отношению к тому, что не воспринимается как потенциальная опасность. И мы только потому можем спокойно здесь сидеть и разговаривать, что внутренне уверены — никто из нас завтра ни в кого бомбой швыряться не будет!
— Ну, Вы-то может и будете. Вы-то — «девочка с тачанки», всегда готовы умереть и убить.
— И это все возражения? — сказала я холодно, — Больше ничего умного Вы сказать не можете? Да Вы права не имеете оскорблять тех моих сверстниц, что боролись тогда за счастливое завтра!
— Я слишком хорошо знаю, каким было это завтра!
— Даже если и так, Вы права не имеете их презирать. Это глупость и жлобство. Они «с песней падали под ножом, на высоких кострах горели», а Вы теперь их память сапогом пинаете!
— Но ведь потом, после двадцатых, были «чугунные тридцатые» и роковой 37-ой год… Нет, Мария, я не презираю их, а жалею. Они были слепы…
— Ладно, даже если Вы считаете их труды напрасными, то их не надо жалеть. Жалость унижает. А людей, которые готовы жертвовать собой, не нужно жалеть. Ими восхищаются или их ненавидят, в зависимости от того, правое или неправое дело они защищают. Но жалеть, нет, таких не жалеют…
— О да! Я забыл, что Вы, как и положено комсомолке, — приверженка социалистического реализма и потому сходу отрицаете жалость. А все иные направления в искусстве для вас только «вредные формалистические извращения»…
— Не забывайте, что в стиле «социалистического реализма» были написаны великие произведения, достойные стать классикой мировой литературы.
— О да, замечательные произведения, мешавшие правду с ложью! — иронично заметил Галицкий.
— Это Вы лжёте!
— Ну, может, я, действительно, резок. Поймите, и я порой испытываю ностальгию по временам моего детства, когда нам внушали, что мир устроен справедливо и все люди — братья… Но это была сплошная ложь!
— Почему ложь? Детей только так и надо воспитывать! Им необходимо давать образец для подражания! Показывать, какими надо быть. Ведь это большой труд — воспитать человека, настоящего человека! И советские книги помогали это сделать. Поэтому нельзя, нехорошо их ногами пинать.
— А вам очень хочется, чтобы все писатели творили в духе соцреализма? А остальных надо отправлять на перевоспитание на Колыму?
— Не приписывайте мне то, чего нет. Я прекрасно понимаю, что это теперь невозможно. Сталь не закаляется в тепличных условиях. Я не Кюхельбекер, который хотел писать классицистские оды в эпоху романтизма. Но антисоветчину-то можно не писать! К своему прошлому надо относиться с уважением! Иначе — свинство!
— Конечно, я должен воспевать героизм Павлика Морозова. Донести на своего отца — такой подвиг! Вы, наверно, не прочь его повторить?
— Ладно, оставим тему террора! Это предмет довольно скользкий.
— Конечно, тема какая-то склизкая, не марксистская, ох, не марксистская!
Я пропустила злополучную ремарку мимо ушей.
— Но ведь Вы уехали не из 37-ого года! Чем вам развитой социализм-то не нравился? Что бы Вы вместо него хотели?
— Свободу. И уважение к правам личности. Чтобы каждый мог писать и читать всё, что захочет, не боясь репрессий.
— Как на вашем любимом Западе?
— Да. Христианская цивилизация уже тем хороша, что вопросы, о которых у нас можно только шептаться по кухням, там можно обсуждать открыто! Я читал лекции американским студентам, на которых излагал примерно то же, что и здесь. И не боялся, что меня за это арестуют!
— Ну, это как в том анекдоте про израильскую армию. Новобранцам говорят: «Здесь вам не Советская армия, верхнюю пуговицу мундира можете расстегнуть!» «А можно застегнуть верхнюю пуговицу, если холодно?» «Ни в коем случае, устав запрещает!»
— Не понимаю, к чему Вы.
— К тому, что если бы Вы стали ругать там рынок и американскую демократию, то быстро узнали бы цену тамошней свободе. Никакой полной свободы слова не бывает нигде и никогда! По крайней мере, продолжительное время. Просто там вместо идеологической цензуры — экономическая. А это едва ли не самый поганый вариант. Чем вещь пошлее, тем она выгоднее! Рынку абсолютно наплевать, какие это имеет последствия для человеческих душ. Выгоден разврат — и давайте его сюда! Вы наверно, плохо марксизм в своё время усвоили.
— Меня от него всегда тошнило!
— И потому Вы не знаете и знать не хотите, что при 10 % прибыли с Капиталом можно договориться, 15 % — зона риска, при 100 % Капитал свернёт себе шею, а при 300 % нет такого преступления, на которое бы не пошёл Капитал даже под угрозой виселицы!
— Ох, коммунистка! — вздохнула моя мать.
— Мама, ну скажи, в чём я не права!
— В том, что ты зануда! Слушай, кончай! Давай лучше попоём песенки.
— Но я же не виновата, что он такие песни поёт.
— Маша, мы же договорились, парткомов здесь не устраивать. Проводи свою воспитательную работу где-нибудь на комсомольском собрании.
— Но ведь его туда не заманишь.
— Маша, с тобой просто невозможно! — затем она обратилась к Галицкому, — Вы уж извините нас, пожалуйста, она у нас такая правильная…
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- Задание Империи - Олег Измеров - Альтернативная история
- Чёрный господарь - Мархуз - Альтернативная история / Попаданцы / Периодические издания
- Между Сциллой и Харибдой (СИ) - Зеленин Сергей - Альтернативная история
- Время вестников - Андрей Мартьянов - Альтернативная история
- Спасти СССР. Инфильтрация - Михаил Королюк - Альтернативная история
- Избранная для Альфы - Алиса Росман - Альтернативная история
- Отель призраков - Анна Мирославская - Альтернативная история
- Все могло быть иначе: альтернативы в истории России - Владимир Шевелев - Альтернативная история
- Иван Московский. Том 4. Большая игра - Михаил Алексеевич Ланцов - Альтернативная история / Попаданцы