-Победоносцев, - с готовностью ответил Федор: «Константин Петрович. Прочли вы его диссертацию? Я знаю, там о реформах, но, Леонтий Васильевич, - мужчина помолчал, - нам нужны реформы, никто не может этого отрицать. Военная, и..., - Федор замялся, но, решительно продолжил, - то, о чем я вам говорил уже».
-Встанет его величество, - вздохнул Дубельт, - и займемся всем этим.
Дверь открылась, лейб-медик выпустил высокую девушку, в платье медицинской сестры, с подносом, и разрешил: «Можете заходить. Полчаса, не больше. Это моя ассистентка, фрейлейн Корнелия Брандт».
Она присела, опустив лазоревые глаза. На пороге спальни Федор обернулся. Девушка уходила, покачивая узкими бедрами. Он увидел каштановый локон, что выбился из-под платка.
-Корнелия, - хмыкнул он, а потом она свернула за угол. Федор, очнувшись, усмехнулся: «Да что это со мной?»
Он оправил сюртук. Шагнув внутрь, Воронцов-Вельяминов низко поклонился полусидящему в постели императору.
Иногда, глядя на своих старших сыновей, Николай даже пугался, так они были похожи.
-Только Alexandre блондин, в меня, - думал он, - но и фигуры у них одинаковые, и повадка, и даже жесты. Слава Богу, что Степан Петрович на войне сгинул. Никогда я ему не доверял. Не то, что Феде.
Наследник престола и Воронцов-Вельяминов сидели у постели императора, разложив на переносном, походном столике документы. Погода улучшилась, в окне было видно яркое, голубое небо, звенела капель.
-Скоро Нева вскрываться начнет, - улыбнулся Николай: «Потеплеет, потом Пасха…, В Царское Село можно поехать, с внуками повозиться».
Он заставлял себя не думать о снах. Когда у него был сильный жар, с бредом, он видел высокую, красивую женщину, черноволосую, что стояла на берегу Невы. Она поворачивалась, серые, мутные глаза смотрели мимо него, и указывала на крепость: «Я здесь родилась. Здесь и умру».
Она, наконец, глядела, на Николая. Внутри него поднимался страшный, животный ужас.
-Ты помни, все предопределено, но свобода дана. Твой грех не останется не отмщенным. И ее грех тоже. Все могло бы пойти по-другому, но Господь решил так, мне с ним не спорить, - она холодно, мертвенно улыбалась.
-Все вернется на круги своя, - женщина замолкала.
Он был в какой-то старой, заплатанной хламиде странника, босые ноги обжигал снег.
-Но ненадолго, - женщина растворилась в снежном, метельном пространстве, в свистящем ветре. Еще он видел покойного брата. Александр, как в детстве, гладил его по голове: «Это все из-за меня, милый. Я испугался, ушел, а теперь моей семье расплачиваться. За мальчиком я присмотрю, как и раньше это делал. С мальчиком все хорошо, - он утирал голубые глаза и тоже уходил.
Николай боялся этих снов. Каждый раз, когда он видел слепой, неотрывный, серый взгляд, он дрожал, пытаясь закрыть лицо. «Смотри, - раздавался голос рядом с его ухом, - смотри, что будет».
Когда он увидел это, он высоко, пронзительно закричал: «Не надо, не надо больше..., Я не смогу, не выдержу...».
-Я видела это, - услышал он свистящий шепот, - как мне еще года не было. Все видела. Это и многое другое. Не жалей себя.
-Тот шар, - он закрыл лицо руками, вдыхая металлический запах крови, - это была ты?
Женщина пожала плечами и опять исчезла.
- Не вспоминай, - велел себе Николай. Потянувшись за платком, вытерев пот со лба, он почувствовал, как беспорядочно, глухо бьется сердце.
- Все это ерунда, - разозлился он и плотнее закутался в бархатный халат на соболях: «Насчет юриста, Победоносцева, что Федор Петрович рекомендует. Я его диссертацию прочел, очень дельно. Запиши себе, Alexandre, повстречайся с ним. Что у нас с общественным мнением, Федор Петрович? - спросил царь.
Федор ловким жестом вытащил из папки бумагу.
-Всё, что препятствует правильному и полному развитию Православия, всё, что препятствует развитию и благоденствию народа русского, всё, что даёт ложное и не чисто православное направление народному духу и образованности, всё, то искажает душу России и убивает её здоровье - нравственное, гражданское и политическое, - прочел он.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
-Это Киреевский, ваше величество, философ. Я бы, в связи с войной, ослабил цензуру славянофильских изданий. Они весьма полезны для наших целей, - Федор улыбнулся
Наследник престола кивнул: «Да, papa, я согласен. Чем больше мы печатаем статей о византийском духе, о нашем долге перед православными, что стонут под гнетом Абдул-Меджида, тем благосклонней смотрит народ на необходимость войны. Наша христианская обязанность, иметь флот на Средиземном море».
-Болгарию мы освободим, - задумчиво ответил Николай, просматривая вырезки из газет: «Она нам понадобится. Нам вообще желательно окружить себя православными странами. Ты проверь, чтобы с католиками в Царстве Польском не церемонились. И пусть пристально смотрят за границами. Жиды все равно туда-сюда шныряют, как их в черте оседлости не запирай».
-Жиды, - зло подумал Федор: «У дорогого дедушки, что на дне Ладоги лежит, брат в Иерусалиме похоронен. «Торговое дело Судаковых, - он мысленно выматерился, - родственники у меня, все, как на подбор. Слава Богу, хоть фамилия другая».
Он отчего-то вспомнил, как после дела петрашевцев, старший брат, задумчиво, сказал ему: «Господь тебя миловал, Феденька, надо свечку в церкви поставить. А ты больше, - он поднялся и поцеловал Федора в лоб, - не занимайся таким, не надо. Живи тихо, женись, детей воспитывай».
-Достоевский, - вспомнил Федор, собирая документы, - так на каторге и гниет. Ничего он там не напишет и, слава Богу. Степан его любил, а я пролистал и бросил. Скучно и сентиментально.
Сам Федор предпочитал Дюма, Эжена Сю, и подпольные брошюрки с определенного толка рассказами. Раньше они печатались с иллюстрациями, а в Берлине он купил новое издание, уже с фотографиями. Рассматривая их, Федор хмыкнул: «За такими вещами будущее. Надо нам организовать фотографическую картотеку преступников».
По, долгу службы ему приходилось читать бесконечные газетные статьи и просматривать поданные в цензуру рукописи, чтобы заносить в свое досье любые сомнительные высказывания, которые позволял себе автор. Федор, разумеется, не занимался уголовниками. Он отвечал за европейскую агентуру и за работу среди просвещенных людей, университетских профессоров, писателей, юристов. Он и сам был юристом. Для вида Федор числился по второму департаменту министерства юстиции, по эмеритальной кассе. Он сразу предпочел забыть, что это такое, но в особняке министерства на Малой Садовой у него даже был свой кабинет, на всякий случай.
Работал он либо в Третьем Отделении, на Фонтанке, от дома туда было несколько минут ходьбы, либо, все больше, в ресторанах, салонах, и на литературных вечерах. В городе у него была репутация искреннего, знающего человека, немного горячего, немного неосторожного, но, в конце концов, ему еще не было тридцати. В гостях Федор играл в вист, всегда на интерес.
Царь проводил их взглядом и нежно подумал: «Хорошие мальчики, оба. Умные. Надо будет Феде невесту подобрать. Поговорю с Александрин, кто из фрейлин есть у нее на примете». Пришел Мандт с вечерними лекарствами. Послушав, пульс императора, врач неодобрительно сказал: «Отмените, ваше величество, завтрашние встречи. Мне не нравится, как звучит сердце. Вам сейчас ни к чему волноваться».
-У меня война идет в стране, профессор, - вздохнул Николай, но спорить не стал. Он искоса посмотрел на Мандта: «Может быть, у него снотворного попросить? Я из-за этих снов переживаю. Война…, Даже если британцы возьмут Севастополь, дальше они никуда не пойдут, это понятно. Не посмеют, да и не нужно им. Нет, нет, - он едва заметно покачал головой, - раньше я не пил таких снадобий и теперь не буду».
Он спал неожиданно спокойно. Он видел белую, лунную дорожку на драгоценных половицах, слышал осторожные, легкие шаги за дверью. Николай никогда не закрывал опочивальню. После пожара, во дворце, больше двадцати лет назад, император боялся, что засов или ключ подведет, и он останется наедине с огнем.
