Чем больше шум стихал на улицах, тем веселее становилось в домах, и детский смех и крики проникали в холодную зимнюю ночь, где все еще бегала фрекен Фалбе, которой каждую секунду казалось, что за углом мелькнул платок Блохи.

Наконец она встретила полицейского, который тоже, казалось, искал кого-то. Он рассказал ей, что Банда совершила кражу и что Блоха принимала в этом участие.

Разбитая и уничтоженная, фрекен Фалбе пошла домой. Ей нередко приходилось переживать на своем веку подобного рода разочарования. Но на этот раз ей было тяжелее, чем когда бы то ни было: она так любила Эльсе.

Когда сестра не вернулась, как они уговаривались, к шести, Кристиан ушел. Но он не нашел никого, с кем можно было выпить в этот вечер, повсюду было холодно и пусто. И он снова вернулся домой — мрачный и раздражительный.

Сестра ничего не сказала и поставила разогревать рождественскую кашу, которую она сварила заранее. Пока она накрывала на стол, он мучил ее упреками и злыми остротами. Когда каша была принесена, оказалось, что она подгорела, потому что сестра забыла помешать ее.

Все сложилось как нельзя хуже, — а она так радовалась этому вечеру. Некоторое время она храбро крепилась, но потом ей стало невмоготу бороться с плачем; она положила голову на руку и громко разрыдалась.

Брат сидел и глядел на нее. Он никогда не видел свою сильную сестру настолько сломленной. Он почувствовал раскаяние и попытался как-нибудь утешить ее:

— Видишь ли, Эугуста, если ты будешь поступать так, ты никогда не получишь ничего в награду, кроме разочарований и горя. Если уж тебе во что бы то ни стало надо возиться с этими бедняками, то делай так, как делают другие дамы в городе. У них есть свои определенные бедняки, которым они помогают, и поэтому им не нужно заботиться о других. А ты швыряешь то немногое, что у тебя есть, всякому сброду, которому все равно невозможно помочь, — ты приносишь, пожалуй, даже больше вреда, чем пользы.

— Нет, Кристиан, я не приношу вреда! — решительно воскликнула фрекен Фалбе и подняла голову. — Я не хочу, чтобы у меня были свои определенные бедняки. Пусть другие покупают себе чистую совесть теми крохами, которые они бросают беднякам. Пусть они идут домой в твердой уверенности, что выполнили свой долг, ограничив свое человеколюбие несколькими достойными нуждающимися, которые, как они это называют, благословляют их. Я убеждена, что эту огромную пропасть никогда не заполнить, сколько бы ни кидать в нее. Эта уверенность — единственная награда, которую ты можешь ожидать за твое сострадание. Она гонит тебя от одной лачуги к другой, к худшим, к тем, где царят страшнейшие пороки, где, как ты знаешь, тебя ждут новые разочарования и новая боль. Я вот что хочу сказать: деньги, подарки, милостыня — это все приносит пользу, и я радуюсь, когда бедняки получают их. Но никакое золото на свете не может настолько заполнить пропасть между теми, кому живется хорошо, и теми, кому живется плохо, насколько это может сделать одна-единственная капелька горячего человеческого сострадания. И пусть у тебя не будет и тряпки, которую ты мог бы отдать им, но если ты можешь сделать так, чтобы они поняли, что в тебе есть это самое горячее человеческое сострадание, то тогда ты не будешь бояться разочарований, а пойдешь от лачуги к лачуге, и тебе не нужно будет искать награды. Поэтому я встану завтра рано утром и возьмусь за дело там, где остановилась.

Когда она сказала это, брат подошел к ней.

По правде говоря, нежности между братом и сестрой бывали событием не частым. Но теперь он обнял ее и поцеловал.

И он шепнул ей что-то на ухо. Она уже много раз слышала это — эти его обещания, сдержать которые, она знала, у него не было силы.

Но на этот раз она поверила ему. Она подняла на него глаза, улыбнулась своей удивительной улыбкой, которая делала ее такой красивой, и поблагодарила.

Затем они снова уселись за стол и долго сидели, смеясь, плача и болтая, как не сидели уже много лет.

Каша пригорела — этого нельзя было отрицать. Но какая она все-таки была вкусная.

VIII

Была настоящая рождественская ночь — тихая и звездная. Легкие белые облака, как крылья ангелов, проносились мимо ясных звезд, а поздно взошедшая луна заставляла искриться свежий снег и протянула светлую дорожку через темно-синий фиорд к морю.

Над всем городом носился легкий запах жареного гуся и пунша; подобно далекому церковному пению, звучал нежный храп всех тех, кто спал, наевшись досыта.

Малыши, утомленные своим счастьем, крепко спали и видели во сне оловянных солдатиков и сладости.

Взрослые спали беспокойно. Они метались во сне, и им казалось, будто на груди у них сидит жирный гусь и водит кусочком сала у них под носом.

Но крепче всех спала Блоха.

— По-моему, ей-богу, меня можно было не беспокоить в рождественскую ночь, — сердито сказал доктор Бентсен, выходя из здания тюрьмы. — Я вам заранее мог сказать, что она погибнет от пьянства, и любому младенцу ясно, что она мертва. В другой раз подождите до утра, милейший Хансен.

— Извините, господин доктор, но мне приказано, чтобы констатация смерти совершалась безотлагательно, — робко ответил надзиратель, стоя в дверях. — С рождеством Христовым, господин доктор!

Доктор что-то пробормотал в ответ и торопливо зашагал сквозь пустынные улицы к своей теплой постели. Было адски холодно, и от гавани дул пронизывающий северный ветер.

Тем временем луна освещала все новые и новые части города и окрестностей, оглядывала все своим холодным, равнодушным оком, сначала одну сторону, потом другую. А осмотрев что-нибудь, покрывала черной тенью и двигалась дальше.

Так она добралась и до здания тюрьмы, бросила косой взгляд сквозь зарешеченное окно и увидела на скамейке у стены Блоху.

Ее платье было расстегнуто на груди, потому что доктор слушал, бьется ли сердце, и одна рука свисала к полу. Рот был полуоткрыт, и от крови на губах он казался большим и черным. Увядшая и жалкая, она казалась крайне безобразной в холодном лунном свете.

Свою красоту она утратила, а с ней и все остальное. Впрочем, она мало что могла утратить в жизни. И теперь, когда ее не стало, жизнь тоже не много потеряла в ней. Правда, где-то ее ждала тарелка подгоревшей рисовой каши, но кроме этого не было ничего, ни одного места, которое бы принадлежало ей. Она могла уйти из жизни, не мешая никому.

В большом холодном каменном здании было совсем тихо. Лишь время от времени, когда приводили кого-нибудь из Банды, в ночной тьме слышалось хлопанье дверей, звон ключей, шаги и голоса, терявшиеся в длинных коридорах. Дело в том, что полицмейстер в приливе бурной деятельности решил изловить всю шайку, которая уже так давно позорила добродетельный город.

И все же они не поймали тех, кого больше всего хотели поймать. Механик, на след которого полиции удалось было напасть, словно провалился сквозь землю. Арестовать Пуппелене также не было предлога, потому что уже в семь часов ее нашли спящей невинным сном в своей постели.

Когда привели Свенна, он спросил об Эльсе. Ему рассказали, что она умерла, и тогда в нем заговорила его цыганская кровь, и он, как безумный, набросился на надзирателя и полицейского, так что на него пришлось надеть наручники.

Затем в большом холодном каменном здании вновь стало совсем тихо, и луна продолжала свой обход. Она долго задержалась у Эльсе — там было на что посмотреть. Там как бы лежал краткий итог целой человеческой жизни, целая история — история, впрочем, не новая.

Все было на месте, все было при ней: и платок, и платье, и старые башмаки, и тряпки, служившие ей бельем; и в кармане у нее даже лежал коричневый детский капор с розовыми завязками. Больше у нее ничего не было. Все эти вещи, начиная от детского капора и кончая последними тряпками, честно сопровождали ее до конца жизни. Все, что жизнь дала ей, ведя ее от падения к падению, поток, по которому она плыла, швырнул в угол тюремной камеры. Даже розы — и те были здесь; мороз нарисовал их на стекле за решеткой; но при этом у него, видно, дрожала рука, словно он сам мерз, а может быть, она дрожала и от сострадания.

Несколько мышей, грызясь между собой, возились под скамейкой. Одна из них перебежала камеру и исчезла. Часы на колокольне пробили пять. Звук их долго трепетал в искрящемся холодном утреннем воздухе. Луна медленно собрала свои лучи со стены, извлекла их через окно из камеры и, уходя, покрыла спящую Эльсе толстым и мягким покрывалом мрака и забвения…

Луна продолжала скользить своим холодным безжалостным оком по земле, и ночь съежилась в тени, страшась за свои скверные тайны.

Но, наконец, тяжелая, замерзшая земля как бы с болью отвернулась от луны, и солнце заиграло на церковных шпилях, позолоченных в честь господа бога.

1 ... 162 163 164 165 166 167 168 169 170 ... 173

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Избранные произведения - Александр Хьелланн бесплатно.

Похожие на Избранные произведения - Александр Хьелланн книги

Атлант расправил плечи. Книга 3 - Айн Рэнд - Классическая проза
Том 2. Тайна семьи Фронтенак. Дорога в никуда. Фарисейка - Франсуа Шарль Мориак - Классическая проза
Коняга - Михаил Сальтыков-Щедрин - Классическая проза
Любовник леди Чаттерли - Дэвид Лоуренс - Классическая проза
Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя - Классическая проза
Голубка в клетке - Кальман Миксат - Классическая проза
Астрея (фрагменты) - Оноре Д’Юрфе - Классическая проза
Роза (пер. Ганзен) - Кнут Гамсун - Классическая проза
Всего лишь скрипач - Ганс Андерсен - Классическая проза
Редактор Линге - Кнут Гамсун - Классическая проза

Оставить комментарий