Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для того чтобы стало ясно, о чем идет речь, я должен пояснить, что Малиновский, член большевистского центрального комитета, в 1910 году попал в руки Московского охранного отделения. Так как его выдающийся ораторский дар и организаторские способности были хорошо известны, глава охранного отделения попытался завербовать Малиновского и достиг успеха: он согласился сотрудничать с Департаментом полиции в качестве секретного сотрудника. Чтобы избежать подозрений, его еще некоторое время держали под арестом, а затем освободили под предлогом отсутствия убедительных улик против него. С этого времени Малиновский регулярно давал информацию о деятельности социал-демократической партии, и доставляемые им сведения были, как правило, достоверными и полезными. Когда он был впоследствии избран в Государственную думу, ценность его сотрудничества, конечно, увеличилась. Затем директору Департамента полиции Белецкому пришла в голову остроумная мысль осуществить с помощью Малиновского смелую политическую акцию.
Малиновский спровоцировал яростный спор в социал-демократической фракции Думы и так искусно направлял его, что последовал раскол, который вызвал тогда смятение и ужас среди социалистических лидеров по всей Европе.
Однако, когда Белецкий впоследствии оставил пост директора Департамента полиции, его преемник не стал поддерживать отношения с Малиновским, и тот в результате лишился пятисот рублей в месяц, что, естественно, вызвало у него сильное недовольство Поэтому он обратился к Белецкому с просьбой походатайствовать за него перед новым директором
Департамента полиции и порекомендовать, чтобы его восстановили в прежнем положении{147}. Эту просьбу Белецкий переадресовал мне, и она послужила темой телефонного разговора, к которому Следственная комиссия проявила такой интерес.
Роль, которую я играл во всем этом деле, была очень простой: от имени Белецкого я поговорил с Трусевичем о Малиновском{148}. Мое вмешательство, однако, ни к чему не привело, и прошение Малиновского было отклонено. Тогда он уехал за границу, где нашел новых покровителей в лице Ленина и Зиновьева. Когда Бурцев обвинил его в контактах с Департаментом полиции, суд, учрежденный большевистской партией для расследования дела, оправдал его. С того времени, как он покинул Россию, немцы использовали Малиновского для организации революционной пропаганды среди русских военнопленных, содержащихся в немецких лагерях. В дальнейшем после большевистской революции Ленин настоял на расстреле Малиновского, когда тот вернулся в Россию.
Я кратко изложил Чрезвычайной следственной комиссии все факты, известные мне об этом деле, и допрашивать меня по поводу Малиновского прекратили. В чем была истинная причина нового «расследования» этого давно забытого и, по сути, пустякового дела, я так никогда и не мог понять.
Через некоторое время после этого я опять был вызван на допрос. На этот раз председатель комиссии, мрачно глядя на меня, передал мне документ, о котором я должен был рассказать все, что мне известно. Это была старая записка, присланная предводителем дворянства Симбирской губернии и адресованная министру внутренних дел Протопопову. В ней выражалось недовольство нарушениями закона, допущенными начальством губернского жандармского управления. Вначале я не мог понять, какова цель комиссии, проявившей интерес к этому совершенно незначительному делу, но мне указали на написанное Протопоповым синими чернилами слово «чепуха». На этом факте «следователи» основывали обвинение в «пренебрежении обязанностями», выдвинутое против министра, который, по их мнению, проигнорировал сообщенную ему информацию о нарушениях в жандармском управлении.
Бегло просмотрев документ, я сразу же полностью отверг это обвинение. Я обратил внимание следователя на важное обстоятельство, а именно на две буквы «ДП», написанные рядом со словом «чепуха» на документе, которые в принятом министром внутренних дел сокращении значили: «Должно быть передано на рассмотрение в Департамент полиции». Поэтому, несмотря на то что Протопопов считал, что данная жалоба безосновательна, он тем не менее не пренебрег обязанностью направить ее в Департамент полиции, с тем чтобы ее официально проверили. На самом деле этот документ попал ко мне, и я, проведя необходимое расследование, написал на нем окончательную резолюцию, кстати, полностью подтверждающую мнение Протопопова: претензии на самом деле были ерундой.
Следователь пришел в замешательство, когда я представил это поразительное доказательство того, что ни министр, ни его подчиненные не виновны в пренебрежении служебными обязанностями. Было совершенно очевидно, что это связано с тем, что еще одна надежда комиссии внезапно угасла.
Не менее характерен для бессмысленности всей деятельности Следственной комиссии был мой допрос 8 апреля, который я запомнил почти дословно и изложу здесь, чтобы читатель мог сам составить представление о предельно пустом и бесполезном судебном процессе над нами.
После того как я предстал перед комиссией, один из ее членов попросил меня описать, какая система использовалась для телеграфного сообщения с зарубежными странами и Ставкой. Я отвечал, что, насколько я знаю, между Министерством внутренних дел и армейским командованием была прямая связь, но что я не вполне уверен в этом. А что касается своих зарубежных подразделений, то министерство всегда использовало для сношения с ними шифрованные телеграммы.
— Это означает, — сказал председатель комиссии, преисполненный собственной важности, — что Департамент полиции не имел прямой связи с другими странами?
— Нет, — отвечал я, — наши телеграммы шифровались и отправлялись через почтовое отделение № 35, размещавшееся в нашем помещении. Что происходило с телеграммами потом, мне неизвестно, но я допускаю, что почта отправляла их, как и все прочие.
Затем председатель спросил меня, знал ли я что-нибудь о связях Протопопова и некоего Карла Перрена. Я отвечал в полном соответствии с истиной, что Перрен был знакомым Протопопова, которому тот однажды послал телеграмму.
— Я думаю, — добавил я, — что Перрен просил у Протопопова разрешения на въезд в страну, но Департаментом полиции была наведена справка по поводу Перрена, что дало нежелательный результат, так как оказалось, что военные власти подозревали его в шпионаже.
Тогда меня спросили, помню ли я, когда это было.
— Думаю, в ноябре, — ответил я, — но не могу сказать точно. В любом случае, справка была дана, и Протопопов получил всю информацию о Пер-рене. Через две недели или немного позже Перрен снова прислал телеграмму Протопопову, с еще одной просьбой о разрешении на въезд в страну. По просьбе Протопопова мы сочинили вежливый отказ, и Протопопов сам лично послал его телеграммой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Мысли и воспоминания. Том II - Отто фон Бисмарк - Биографии и Мемуары
- У стен недвижного Китая - Дмитрий Янчевецкий - Биографии и Мемуары
- При дворе двух императоров (воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II) - Анна Тютчева - Биографии и Мемуары
- Впечатления моей жизни - Мария Тенишева - Биографии и Мемуары
- Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета - Лиан Гийом - Биографии и Мемуары
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Борис и Глеб - Андрей Ранчин - Биографии и Мемуары
- Солдаты без формы - Джованни Пеше - Биографии и Мемуары
- Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский - Биографии и Мемуары / История / Политика
- Воспоминания - Альфред Тирпиц - Биографии и Мемуары