class="p1">— Это правда, — подтвердил его напарник. — Не наши методы. Как и деликатность. Именно поэтому и протекает данная беседа. Но что нарыли, будет сброшено. Слушай, сосредоточься на мешочниках и переплавщиках, даже если они носа не кажут из вонючей Такакханы. Мы верим в тебя, Ланс. Найди эту безделушку, хорошо? Примени свои
штучки, если о них не врут на улицах, и разыщи нашу пропажу как можно быстрее. Договорились?
Гаппи мягко просигналил, что получил еще один информационный пакет.
— Приложу все силы! — Я с энтузиазмом покивал Перстням. — И спасибо за ценный совет. А теперь могу я получить аванс?
— Пятьсот, — произнес усыпанный шрамами чу-ха. — Переведем на твой счет через час.
— Вот и прекрасно! — улыбнулся я, вовсе не лукавя: — Тогда и приступлю к работе!
Термокружка, однако же, не совсем верно понял мое нежелание совмещать два заказа. Он подался вперед, и седые брови надвинулись на его остекленевшие глаза.
— Любишь баловаться с огнем, Скичира? — проскрежетал он.
— О, несомненно, — я отодвинулся и прикрылся глуповатой улыбкой. — У меня в норе даже есть специальные огнеупорные прихватки!
Перстни лишь хмыкнул, отвернулся и постучал когтями по клавиатону бортовой консоли. За моей спиной бесшумно открылась дверь, впуская в салон подвывания ветра и ругань недовольных пешеходов.
— Слушай, пошевелись-ка, наметает, — на прощание бросил мне чу-ха в черном френче, лениво облизывая выпирающие резцы. И добавил, едва заметно подмигнув: — Удачи, Ланс. Мы приглядим за тобой.
— Не сомневаюсь, — ответил я с бравадой, которой не испытывал, и выбрался в объятья песка.
Дверь фаэтона тут же затворилась, водитель мгновенно занял место за рулем и через считанные мгновения «Крейс» укатил в серо-желтые завесы.
Теперь мешкать было нельзя — нужно быстро, как можно быстрее отработать несчастного Гладкого, скинуть родителям-паникерам координаты пропажи и нацелить все силы на поиски фамильной дешевки!
От предвкушения легких денег и азарта предстоящей охоты у меня снова засосало в животе. Впрочем, это могли быть просто последствия от не самой свежей лапши…
praeteritum
Они находят меня утром, на второй день моего бесцельного изнуряющего пути. Прятаться нет смысла, а как станет известно чуть позже, разведчики все равно обнаружили бы, даже попытайся я.
Сейчас же у меня нет ни сил, ни желания…
Я измотан и жалок, спотыкающийся на каждом шагу, монотонно подвывающий сквозь стиснутые зубы и теряющий остатки былой личности, если таковая вообще когда-либо существовала.
Во все стороны света раскинулась душная однотонная пустыня, чей рыхлый песок частенько чередуется с обширными проплешинами плотного грунта, поросшего чахлой травкой. Солнце — полыхающий злобой беспощадный враг. В отдалении кружат силуэты крупных птиц, и я догадываюсь, что терпеливые пришли за мной…
Замечаю бродяг издали — пара силуэтов в авангарде, быстрых и легконогих; на изрядном расстоянии за ними бредет тонкая цепочка ведущей группы старейшин и воинов; по ее следам тащится основное ядро племени. Всего их сотни полторы, может чуть больше.
Попыток убежать не предпринимаю. И даже, кажется, с усилием машу рукой. Вяло, сонно. Но меня, конечно же, замечают. Причем задолго до того, как я сам увидел кочевников на горизонте.
Один из разведчиков тут же припускает к основной группе, причем мне мерещится, что он бежит на четырех конечностях; второй быстро направляется ко мне.
Замирает в отдалении, стягивает с плеча оружие с комично-длинным стволом. Оно выглядит самодельным, весьма грубым и до брезгливости неказистым. И лишь многим позже мне демонстрируют, что однозарядные буар-хитты пустынного народа с пяти сотен шагов способны остановить лысого тура. Вооруженный скаут невысок и замотан в светло-коричневый балахон, под которым не разглядеть лица.
Я что-то хриплю, счастливо улыбаюсь и падаю на ноющие колени. Я взволнован спасением, но одновременно встревожен тем, что совершенно ничего не понимаю.
Вероятно, старейшины выслушивают дозорного. Затем недолго совещаются и принимают решение — цепочка ведущих покидает бархан, и все полторы сотни фигурок направляются в мою сторону. Впереди вооруженные, позади «обозы».
Падаю на колени и медленно погружаю обветренные руки в песок. С кожи обсыпаются тонкие ломкие струпья. Внутренний голос в голове звучит чуждо и неприятно. Жду.
Сквозь пальцы утекает бледно-желтый раскаленный песок пустыни. Сквозь мысли утекают слова и понятия, чей смысл уже вторые сутки становится все более размытым каждую последующую секунду.
Нефть, кинематограф, лунный модуль, трубопровод, диктатура, интеграл, граммофон, полынь, дирижабль, баллистическая ракета, дефрагментация, заяц…
Я силюсь вспомнить, что означают эти привычные, кажущиеся родными понятия. Я точно знаю их смысл, значение, степень наполненности образами и категориями. Но они игриво не даются и стремительно тают, напоследок оставляя в голове неприятное ментальное послевкусие, бледные тени от теней существования какого-либо смысла…
Кочевники приближаются. На этот раз самые смелые подступают куда ближе — их пара десятков; остальное племя держится на дистанции в пятьдесят метров. Замотанные в одинаковые тканевые балахоны, в накидках и массивных солнцезащитных очках, босолапые и почти не обремененные поклажей. Но с оружием, как огнестрельным, так и холодным.
Я смотрю на выступающие из-под хламид волосатые и когтистые звериные лапы, утопающие в песке. Верхние длиннее моих рук и с куда более широкими грубыми ладонями, нижние массивны и мускулисты. Ошарашено изучаю вытянутые морды, подрагивающие носы, проволоку усов и крупные выступающие резцы, украшенные родовым узором племени. И понимаю, что окружен вовсе не людьми, а двадцатью прямоходящими крысами размером с взрослого мужчину.
Они напоминают ожившие кучи тряпья, впустую не подставляя солнцу ни сантиметра пепельно-желтой шкуры. Свои капюшоны откидывают лишь трое-четверо, и я бессильно щурюсь, окончательно осознавая, что не стал жертвой галлюцинации.
За спинами старейшин в нервных пересудах гудит кулак племени — молодые самцы, самки и дети. Сложив на песок примитивные волокуши, на которых день за днем тянут нехитрый скарб, шатры и детишек, они возбужденно переговариваются и шипят.
Окружившие меня воины тоже начинают спорить. С прицокиванием и большим количеством отрывистых фраз, скупо жестикулируя, но не оставляя ни единого сомнения — разговор идет обо мне.
Подавленный и изнывающий от жажды, я не предпринимаю ни малейшей попытки встать. Сижу на жопе, обалдело разглядываю пустынных обитателей и с ужасом осознаю, что их речь мне понятна.
Кочевники общаются на малораспространенном диалекте нихонинди, и я не понимаю, откуда мне это известно. Часть произнесенных вокруг меня слов еще только готова явить свою суть сквозь туман недопонимания, но некоторые вполне отчетливы и знакомы.
Вероятнее всего, в эту минуту я умираю, причем вовсе не фигурально.
Оглянувшись за спину, силюсь вспомнить, куда и откуда шел. Память отказывается помочь. Как меня зовут? Как я выгляжу? В сознании пусто, там
