Форма входа
Читем онлайн Лазоревая степь (рассказы) - Шолохов Михаил Александрович
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Семка видит, как Маринка нагинается и утиркой смахивает пыль с Гришкиных калош.
Гришка поджимает ноги.
— Што ты, Мариша, брось!.. По мне калоши — раз плюнуть. Одни сношу — капиталу и на другие хватит! Утирку вот вымазала…
— Утирка выстирается… — Маринка проглотила вздох.
— У вас в станице барышни тоже, небось, в калошах ходют?
Гришка перекинул гармошку через плечо и завладел Маринкиной рукой.
— Они хучь и ходют, а только я на свой автиритет не найду подходящей… За мной вон одна дюже ушибается, а на какую причину она мне нужна, раз у ней ряшка как у жабы?
Гришка презрительно сплюнул, вытер рукавом губы и надолго прилип к Маринкиной щеке…
У Семки от неудобного положения затекли ноги, но сидел он за плетнем в капустной грядке словно врытый. Лишь тогда, когда белый Маринкин платок и фасонистая Гришкина фуражка молчаком сползались в кучу, Семка порывисто кивал головой и шарил возле себя дрожащими руками в надежде нащупать камень. · · · · · ·
Месяц, плутавший за тучами, притомился и сгорбатившись стал спускаться на запад. В сарае, хлопая крыльями, немо протрубил зорю петух.
Гришка встал.
— Ну, Мариша, куда же мне завтра приходить?
Маринка поправила с‘ехавший набок платок, ответила шепотком:
— К кузнице приходите… я подожду.
Семку, как пружиной, подкинуло: ухватился за плетень, под рукой хряпнул кол.
Маринка, ахнув, попятилась к воротам, а Гришка накочетился и стал боком.
Семка прыгнул через плетень и, махая увесистым колом, подошел к Гришке. Злоба мешала говорить, он заикался.
— Ты што же это?… к чужим девкам?.. а?..
— Иди, иди… отчаливай!.. Ваш номер восемь, вас после спросим!..
— Нет, погоди!.. За тобой должок… посчитаемся…
— Ждать тут нечего… — протяжно сказал Гришка и, нагнув голову, не размахиваясь, стремительно качнувшись вперед, с силой ударил Семку в живот.
Жаркое удушье петлей захлестнуло горло. Едва не выронил Семка кол, но, пересиливая боль, скривил губы и размахнулся. Фуражка сорвалась с Гришкиной головы, закружилась волчком.
Удар, упавший наосклизь, пришелся по гармошке. Из расшматованного меха со вздохом облегчения рванулся воздух. Не успел Гришка увернуться, как кол, взвизгнув, снова обрушился ему на плечо.
Через минуту вдоль улицы маячила Гришкина белая рубаха, а Семка растерянно мял в руках брошенную фуражку и, корчась, передыхая от колючего удушья, голосом тонким и скорбным говорил Маринке, стоявшей возле ворот:
— Сама дарила кисет… возьми его, гадюка!.. Я с тобой как с доброй, а ты — калоши увидала и давай целоваться… Да я этих калош может двадцать имел бы… ежли б захотел.
Маринка зевнула в кулак и, поглядывая на тускнеющие звезды, равнодушно сказала:
— Надоел ты мне, голоштанный! Совестно глядеть-то на тебя, не то што… Вон штаны-то на тебе будто собаки обнесли… весь стыд наруже, а туда же калоши… — еще раз зевнула до слез и, поворачиваясь к Семке спиной, досадливо упрекнула:
— Куда конь с копытом, туда и ты с клешней своей… Хучь бы опорки какие себе справил, босотва боженькина!
Семка глухо оправдывался.
— Мои штаны к тебе вовсе не касаются… ты мне не указ, што в мои штаны суешься?.. И насчет опорков тоже… Твому батьке, может, вши гашник переели, я же не вступаю в ихнее дело?.. По мне, пущай его хучь с потрохами слопают!
Маринка звучно щелкнула щеколдой, стала на цыпочки и, выглядывая из двора через калитку, крикнула:
— Ты чужим вшам счет не заводи!.. Своих полно! Твоя мать весной с сумкой ходила — христорадничала… Сам — кусошник, а чужих отцов хаешь!..
Семка, не целясь, плюнул в калитку.
— Отцепись, лихоманка!.. Жалко, што канителился с тобой, целовал твои ругательные губы…
— Да сгори ты ясным огнем! Я, коль на то пошло, теперь лучше телушку под хвост поцелую, чем тебя — поганку!..
— Тобой — кобелем лохмоногим — и телушка побрезгует!.. — ядовито зашипела Маринка. — Свинья тебя целовала, да три дня блевала!.. И не подходи! И на дух не нужен! Тьфу!..
Семка прислушался к глохнущим шагам и тупо уставился на ворота.
Возле Маринкиных ворот в эту ночь и умерла Семкина любовь, родившаяся два месяца назад на слободских бахчах в вечер погожий и ласковый.
IIIУтром с рассветом поехал Семка пахать. Ходил за плугом сердитый, взлохмаченный. Два раза, задумавшись, перепахал лежавшую около дорогу, за поручни держался нетвердо и борозды распластывались неглубокие, кривые; лемеши в нетрезвом разбеге вилюжили черствую намозоленную кожу земли, лишь слегка ее обдирая, и в каждой свернутой набок отполированной сталью глыбе чудился Семке блеск чьих-то калош…
Пообедав, прилег под арбу отдохнуть и, едва лишь над смеженными ресницами повиснул сон — увидал Семка себя в кругу знакомых слободских ребят, откуда-то со стороны издали любовался своими штанами, причудливо вобратыми в сапоги, а там ниже, на земле, присыпанной подсолнечной шелухой, с вывертом стояли Семкины ноги, и слепило глаза неотразимое сияние его — Семкиных — собственных калош.
Сон был сладок и освежающ, а пробуждение вновь до краев налило горечью Семкино сердце.
* * *Отец Семкин перед смертью отписал ему в вечность корову с телком да хворую жену с ворохом голых детей. Мать Семкина весной ходила по миру, под окнами краюхи собирала, ребята зиму копошились на печке голым костистым комом, а летом безвылазно торчали в камышастой речке, благо там одежки-обувки не требуется. Телок на третий год выравнялся в диковинного быка-работягу масти невиданно гнедой, собою ветвисторогий и грудастый; корова же от работы захляла, почти перестала доиться, кашляла и страдала неудержимым поносом. На этой-то худобе и работал Семка, а с такой справой, да с семьей, где шестеро детей один одного няньчат, каждому известно — много не сработаешь.
Десятину пахал Семка три дня. Трое суток раздумья и вздохов легли через Семкину жизнь, как длиннючий, неезженный проследок через степь. На четвертые сутки день выпал погожий, слегка морозный. Солнце, маленькое, бескровно желтое, шло по вылинявшему небу не над слободкой, как летом, а колесило где-то в стороне, к югу.
На слободке в одном Семкином дворе пригорюнился немолоченный прикладок жита.
С утра насадили посад, у соседа добыл Семка камень-молотилку, запряг корову и бычка. Спепановна — Семкина мать — перекрестилась.
— Начинай, сынок, с господом! — и молотьба с господом началась.
Корова часто останавливалась, остро горбатила спину и мочила хлеб зеленой вонючей жижей. Семкина мать руками торопливо сгребала дымящийся помет, заботливо выбирала для просушки каждый колосок, а Семка, желтея от злости, сильней стегал кнутом по гулким ребристым бокам корову и на сухой изморщиненной коже ее крест-на-крест припухали частые рубцы.
Насаживая второй посад, Семка сказал:
— Корову продадим, маманя… С нее толку, как с козла молока. Ни езды в ней, ни работы. Жито все перемочит, пока обмолотим, а пахать вовсе негожа.
Руки Степановны, скрюченные застарелым ревматизмом, поднялись и бессильно упали.
— Очумел ты, Семушка? А ребят кормить чем будем? Молоко одно и душу в теле держит.
— Корова вот-вот отобьет, а ребята тыклой будут оправдываться…
— С тыклы у них животы вон пухнут…
Семка с сердцем кинул в намолоченный ворох грабли.
— А што зиму-то будем жрать? Хлеба, видишь, скольки? Сама посуди — намолотим пудов двадцать, до святок пожуем, а там зубы на полку!..
— Может, бычка бы… Бычка бы, Сема, может, продали?..
— Постой, это как же? — бледнея, дрогнувшим голосом спросил Семка. — Тогда, значит, на землю плюнуть приходится? Пахать не на чем и убирать. Как же можно так говорить?..
— Ну, а без коровы дети подохнут! — отрезала мать. На том разговор и кончился.
IVКаждый месяц 18 числа в станице — рынок. С окружных хуторов и станиц сгоняют казаки скот, со станции наезжают скупщики, тут же на рыночной площади разбивают купцы дощатые лавки, на прилавках шелестят пахучие ситцы, возле кожевенных лавок бородатые станичники пробуют доброту кожи на зуб, „страдают“ карусельные гармошки, на обливных горшках вызванивают горшечники, девки, взлетая на лодочках, визжат и нескромно мигают подолами, цыгане мордуют лошадей, в шинках казаки выпивают „за долгое свиданье“. Рынок пахнет медом, дублеными овчинами, конским пометом.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Лазоревая степь (рассказы) - Шолохов Михаил Александрович бесплатно.
Похожие на Лазоревая степь (рассказы) - Шолохов Михаил Александрович книги
- Слово о Родине (сборник) - Михаил Шолохов - Советская классическая проза
- Где-то возле Гринвича - Олег Куваев - Советская классическая проза
- Слово о солдате (сборник) - Михаил Шолохов - Советская классическая проза
- Том 7. Поднятая целина. Книга вторая - Михаил Шолохов - Советская классическая проза
- Беспокойный возраст - Георгий Шолохов-Синявский - Советская классическая проза
- Плотина - Иван Виноградов - Советская классическая проза
- Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков - Советская классическая проза
- Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов - Биографии и Мемуары / Советская классическая проза
- За что мы проливали кровь… - Сергей Витальевич Шакурин - Классическая проза / О войне / Советская классическая проза
- Голос и глаз - Александр Грин - Рассказы / Советская классическая проза
