Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А на днях Остолорский вел при Андрее Ивановиче беседу со слесарем Виктором Николаевым. Это известный на заводе хапуга, он только и норовит ухватить работенку полегче да поденежней. От «невыгодной» работы отказывается, находя для этого всякие предлоги. Надо бы основательно взяться за Николаева и по-настоящему поругать его, чтобы не позорил честь рабочего человека. А Остолорский только сказал: «Нехорошо, товарищ Николаев. Наша задача — налаживать производство, двигать его вперед, а не за копейкой гнаться». И лишь после того, как Никита Андреевич, председатель цехового комитета, поставил о Николаеве вопрос на профсоюзном собрании, начальник цеха изменил свое отношение к нему и тут же дал ему выговор за нарушение трудовой дисциплины.
Почему Остолорский нянчился с Николаевым? Не потому ли, что между ними есть что-то общее? Андрей Иванович стал вспоминать других начальников цехов, с которыми ему приходилось работать. Их насчитывалось много. У них были свои недостатки, но никто так не кривил душой, как этот.
Осипов пришел на завод, еще до революции. Двенадцатилетним мальчишкой он возил на лошадях шихту к мартену. Четырнадцати лет был учеником токаря в механическом цехе, потом токарем, а после Октябрьской революции стал мастером. Вся жизнь прошла на одном заводе, в одном цехе. Через год Андрей Иванович пойдет на пенсию.
На заводе Осипова знают почти все рабочие. Многие из них совсем недавно учились в ремесленном училище, а теперь уже взрослые, семейные люди. Молодежь так быстро меняется внешне, что если иного не увидишь с год, то не узнаешь. Со стариками же другое дело — они меняются мало. Пройдет лет десять, а лицо у старого человека остается почти таким же, только новые морщинки появятся да спина еще больше согнется.
Андрей Иванович проходит мимо огромного серого корпуса сборочного цеха. Лет тридцать назад здесь стояли низенькие, мрачноватые кирпичные стены, покрытые мхом.
Память у Осипова крепкая. Он помнит, в каком году и что построено на заводе, когда установлен тот или иной станок в механическом цехе. Прошлой осенью в стенной газете писали:
«Осипов всегда принимал самое активное участие в расширении завода и оснащении его новейшей техникой».
На старости лет Андрею Ивановичу поручили строительство нового корпуса. Он отказывался, говорил, что в его годы и с его знаниями это трудно, но его заставили, и Остолорский усердствовал в этом больше всех. Андрей Иванович уважал дисциплину, подчинился и тут. Но с самого начала все пошло неудачно. Правильно говорят, что стройка недопустимо затянулась, и в этом значительная доля вины ложится на него, Осипова. Кое-что проглядел Андрей Иванович, упустил многие возможности ускорить строительство. Нет у него прежней энергии.
Не справился, старина! Какой позор!
Андрей Иванович еще сильнее сжимает губы и низко опускает голову. Обида все больше нарастает, к горлу подступает какой-то комок… Этого еще, не хватало! Старый мастер сморкается, поднимает голову, выпрямляет спину и идет, прямой как столб.
— До свиданья, Марья! — говорит он вахтерше и открывает наружную дверь проходной.
Перед заводом — длинная асфальтированная площадка, по краям которой растут широкие, густые кусты акации. Они тесно переплелись между собой и тянутся сплошной зеленой стеной. Там, где кончаются кусты, стоят легковые машины и автобус, наполовину заполненный пассажирами. Здесь же — торговые палатки, возле которых толпятся люди. Слышатся громкие голоса и смех. Это уже не завод, и в то же время здесь все неразрывно связано с ним. Вот стоят несколько парней в рабочих спецовках. Они разговаривают с высокой светловолосой девушкой, у которой в руках стеклянные пробирки, — видимо, лаборантка. До начала очередной смены еще полчаса, и Андрей Иванович недоумевает: зачем парни пришли так рано?
На асфальте темнели глянцевые полосы. Они появились от копоти, наносимой ветром с завода, от легковых машин, от многих сотен ног, проходящих здесь перед началом и после рабочей смены. В этом месте стоит типично заводской запах, густой и острый.
В прежние годы Андрею Ивановичу приходилось ездить в деревню помогать колхозникам убирать урожай. Ему нравились лес и сельская тишина, запахи луговых цветов и трав, но он всегда тосковал по ни с чем не сравнимому запаху завода. Даже заводские гудки были дороги Андрею Ивановичу и действовали на него успокаивающе, когда он дома ложился спать.
До дому он шел не полчаса, как обычно, а почти час. Жена, Анастасия Федоровна, вынув из русской печи горшок со щами и алюминиевую миску с кашей спросила встревоженно:
— Что случилось, Андрюша?
Андрей Иванович буркнул:
— Да так…
И поморщился — от жены ничего не скроешь.
— Что там «да так»… Смотришь исподлобья, фуражка на лоб напялена. Еще когда ворота открывал, так я поняла: что-то неладно.
— Как это ты поняла? Выдумываешь все.
— Ничего не выдумываю. Ты резко дернул щеколду и сильно хлопнул воротами. А обычно делаешь это тихонько. И шел ты сегодня очень уж медленно и тяжело.
Андрей Иванович удивленно хмыкнул и, опустившись на стул, достал пачку папирос. Всю дорогу он почти беспрерывно курил, отчего во рту появилась горечь, а дыхание стало частым и неглубоким. Осипову казалось, что на улице и в доме очень душно. «Слишком я накурился», — подумал он, но все же вынул еще одну папиросу.
Из своей комнаты вышла дочь Осиповых.
— Папа устал, а ты, мама, придираешься к нему.
— Помалкивай, Танечка, — равнодушно отозвалась мать.
Осипов хмуро оглядел дочь: пышные волосы сзади перевязаны и поднимаются над затылком, как хвост у петуха, клетчатая юбка плотно облегает бедра, а кофта — грудь. Андрей Иванович крякнул, еще больше нахмурился и пробормотал:
— Не слишком ли того… для девицы?
— А что? — с детской непосредственностью спросила Таня.
Не отвечая дочери, Андрей Иванович напустился на жену:
— А ты куда смотришь? Она скоро так себя обтянет, что всем чертям будет тошно! До пятидесяти лет замуж не выйдет… Ишь придумала красоту наводить!..
— Перестань, Андрей, — начала сердиться Анастасия Федоровна.
Таня наморщила лоб:
— Какой ты старомодный, папочка! Право, старомодный. Ведь всем нравится, как я одеваюсь. Авенир Львович, когда приехал из отпуска, сказал, что я по одежде и прическе совсем столичная девушка. А он в этом разбирается. В Ленинграде родился, в Москве учился. В общем, повидал кое-что.
«Дура!» — обругал про себя дочь Андрей Иванович. Ему было горько и досадно.
Таня работала в механическом цехе нормировщицей. Только два года назад она окончила техникум. У нее было много подруг, таких же веселых и беззаботных, как и она. В это лето дочка сильно изменилась: повзрослела, погрустнела, стала больше уделять внимания одежде. По нескольку раз в день Таня заговаривала о своем начальнике цеха: Авенир Львович то-то сказал, над тем-то смеялся, надел такой-то галстук. Вечерами дочь садилась за книгу, но страницы не перелистывала, неподвижно смотрела на строки. В цехе она ходила за Остолорским буквально по пятам, даже стыдно было смотреть. Когда дочь говорила об Авенире Львовиче, губы ее улыбались, а глаза становились грустными. Было ясно, что она влюблена в этого проклятого Остолорского.
Андрей Иванович несколько раз пытался убедить дочку, что начальник цеха только с виду такой чистенький и что порядочной девушке надо обходить его за версту. Но Таня только смеялась в ответ: «Брось ты, папа! Это тебе так кажется». И отец умолкал…
Андрей Иванович знал, что у Остолорского есть невеста или любовница — дьявол ее знает, кем она ему приходится. Работает эта девушка инженером-экономистом в заводоуправлении. Она частенько заходит в механический цех и воркует с Авениром Львовичем. И должно же случиться так, что его дочери понравился этот человек!..
Сколько неприятностей из-за одного только Остолорского!..
Тьфу!
— Ты чего вдруг плеваться стал? — удивилась жена.
Андрей Иванович не ответил.
Таня три дня как в отпуске! Собиралась в дом отдыха, но не уехала. Надо бы спросить, как она проводит время и почему не уехала в дом отдыха, но спрашивать не хотелось.
Андрей Иванович посидел несколько минут молча и вышел во двор. Носком ботинка он с силой отбросил полено, валявшееся у крыльца, и взял топор. У садовой калитки, наверное, уже лет десять стоял толстый сосновый чурбан. На нем разрезали мясо, отрубали курам головы, подтесывали клинья. Сейчас Андрею Ивановичу этот чурбан показался лишним. Он разрубил его на восемь частей, сложил поленья в кучу и открыл калитку. В саду стоял густой, дурманящий запах сирени, цветов и травы. Осипов прошел по узкой песчаной дорожке в глубину сада, сел на скамейку возле старого, потемневшего от дождей и ветров маленького деревянного столика и задумался, подперев голову сухими морщинистыми руками.
- След человека - Михаил Павлович Маношкин - О войне / Советская классическая проза
- Афганец - Василий Быков - Советская классическая проза
- Перевал Подумай - Ольга Гуссаковская - Советская классическая проза
- Хлеб (Оборона Царицына) - Алексей Толстой - Советская классическая проза
- Россия, кровью умытая - Артем Веселый - Советская классическая проза
- Россия, кровью умытая - Артем Веселый - Советская классическая проза
- Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков - Советская классическая проза
- Свет-трава - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза
- Любовь и хлеб - Станислав Мелешин - Советская классическая проза
- Две жизни - Сергей Воронин - Советская классическая проза