Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Александра Владимировна подумала, что, может быть, она первый человек, пришедший сюда отдохнуть, до нее в этом кабинете никто никогда в течение десяти лет не отдыхал, в нем только работали. И правда, едва вошел Степан Фёдорович, как в дверь постучались, и молодой человек в синей тужурке, положив на стол длинную рапортичку, сказал:
— Это за ночную смену,— и вышел.
И тотчас вошел старик в круглых очках, с черными нарукавниками, передал Степану Фёдоровичу папку:
— Заявка от Тракторного,— и тоже вышел.
Позвонил телефон, Степан Фёдорович взял трубку.
— Как же, узнаю… сказал — не дам, значит, не дам. Почему? Потому что «Красный Октябрь» важнее, знаешь сам, что он выпускает. Ну? Дальше что? Ну знаешь что…— Он, видимо, хотел выругаться, глаза у него стали узкие, злые, Александра Владимировна никогда не видела у него такого выражения. Быстро оглянувшись на тещу, он облизнул губы и проговорил в трубку: — Начальством ты меня не стращай, я сам у начальства буду сегодня. Меня просишь и на меня же пишешь… Сказал — не дам!
Вошла секретарша, женщина лет тридцати, с очень красивыми сердитыми глазами.
Она наклонилась к уху Степана Фёдоровича и негромко сказала что-то. Александра Владимировна разглядывала ее темные волосы, красивые темные брови, большую мужскую ладонь со следами чернил.
— Конечно, сюда пусть несет,— сказал Степан Фёдорович, и секретарша, подойдя к двери, позвала:
— Надя, сюда несите.
Стуча каблуками, девушка в белом халате внесла поднос, прикрытый полотенцем.
Степан Фёдорович открыл ящик письменного стола и вынул половину белого батона, завернутого в газету, пододвинул Александре Владимировне.
— Хотите,— сказал он и похлопал рукой по ящику,— могу угостить кое-чем покрепче, только Марусе не говорите, вы ведь знаете, съест,— и сразу стал похож на домашнего, обычного Степана.
Александра Владимировна пригубила водки и, улыбнувшись, сказала:
— Дамы у вас тут интересные, а девушка просто прелесть, и в ящике не одни чертежи. А я-то думала, вы здесь работаете круглосуточно…
— Изредка и работать приходится,— сказал он.— Ох, девицы, девицы. Ведь Вера представляете что задумала… Я вам расскажу, когда поедем.
«Как-то странно здесь звучат семейные разговоры»,— подумала Александра Владимировна.
Степан Фёдорович посмотрел на часы.
— Вы меня немного подождите, через полчаса поедем, мне нужно на станцию пойти, а вы отдохните пока.
— Можно с вами пойти? Я ведь никогда не была здесь.
— Что вы, мне ведь на второй и на третий этаж, лучше отдохните,— но видно было, что он обрадовался. Ему хотелось показать ей станцию.
Они шли в сумерках по двору, и Степан Фёдорович объяснял:
— Вот масляные трансформаторы… котельная, градирни… здесь мы КП строим, подземное, на всякий случай, как говорится…
Он поглядел на небо и сказал:
— Жутковато, вдруг налетят… Ведь такое оборудование, такие турбины!
Они вошли в ярко освещенный зал, и то скрытое сверхнапряжение, которое ощущается на больших электрических станциях, коснулось их и незаметно нежно, но крепко оплело своим очарованием. Нигде — ни в доменных цехах, ни в мартенах, ни в горячем прокате — не возникает такого волнующего ощущения… В металлургии огромность совершаемой человеком работы выражается открыто и прямо: в жаре жидкого чугуна, в грохоте, в огромных, слепящих глаз глыбах металла… Здесь же все было иное — яркий, ровный свет электрических ламп, чисто подметенный пол, белый мрамор распределительных щитов, размеренные, неторопливые движения и внимательные спокойные глаза рабочих, неподвижность стальных и чугунных кожухов, мудрая кривизна турбин и штурвалов. В негромком, густом и низком жужжании, в едва заметной дрожи света, меди, стали, в теплом сдержанном ветре ощущалось не явное, прямое, как в металлургии, а тайное сверхнапряжение силы, бесшумная сверхскорость турбинных лопаток, тугая упругость пара, рождавшего энергию более высокую и благородную, чем простое тепло. И как-то по-особенному волновало тусклое сверкание бесшумных динамо, обманывавших своей кажущейся неподвижностью.
Александра Владимировна вдохнула теплый ветерок, отделявшийся от маховика; маховик казался застывшим, так бесшумно и легко вращался он, но спицы его словно были затканы серенькой паутинкой, сливались, мерцали, и это выдавало напористость движения. Воздух был теплый, с едва заметной горьковатой примесью озона, с чесночинкой, так пахнет воздух в поле после грозы, и Александра Владимировна мысленно сравнила его с масляным воздухом химических заводов, с угарным жаром кузниц, с пыльным туманом мельниц, с сухой духотой фабрик и швейных мастерских…
И опять совершенно по-новому увидела она человека, которого, казалось, так хорошо и подробно узнала за долгие годы его супружества с Марусей.
Не только движения его, и улыбка, и выражение лица, и голос стали здесь иными, но и внутренне он был совершенно иным. Когда она слышала его разговор с цеховыми инженерами и рабочими, наблюдала его лицо и их лица, она видела, что Степана Фёдоровича объединяет с ними нечто важное и большое, без чего ни он, ни они не могли бы существовать. Когда он шел по пролетам, говорил с монтерами и машинистами, склонялся над штурвалами и приборами, слушал, призадумавшись, звук моторов, в его лице было одно и то же выражение сосредоточенности и мягкой тревоги. То было выражение, породить которое могла лишь любовь, и казалось — в эти минуты ни для Степана Фёдоровича, ни для тех, что шли с ним и говорили с ним, не было обычных тревог и волнений, обыденных мыслей и домашних радостей и огорчений. Замедлив шаги, Степан Фёдорович сказал:
— Вот наша святая святых,— и они прошли к главному щиту.
На высоком мраморе — среди рубильников, реостатов, переключателей, среди жирной меди и полированной пластмассы — пестрели голубые и красные желуди сигнальных лампочек.
Неподалеку от щита рабочие устанавливали высокий, в полтора человеческих роста, толстостенный стальной футляр с узкой смотровой щелью.
— В этой штуке при бомбежке будет стоять дежурный на главном щите,— сказал Спиридонов.— Надежная броня, как на линкоре.
— Человек в футляре,— проговорила Александра Владимировна.— Смысл совсем не чеховский у этих слов.
Степан Фёдорович подошел к щиту. Огни голубых и красных сигнальных лампочек падали на его лицо и пиджак.
— Включаю город! — сказал он и коснулся рукой массивной ручки.— Включаю «Баррикады»… включаю Тракторный… включаю Красноармейск…
Голос его дрогнул от волнения, лицо в странном пестром свете было взволнованным, счастливым… Рабочие молча и серьезно смотрели на него.
…В машине Степан Фёдорович наклонился к уху Александры Владимировны и шепотом, чтобы не слышал водитель, сказал:
— Вы помните уборщицу, которая вас провожала ко мне в кабинет?
— Ольга Петровна, кажется?
— Вот-вот, вдова она, Савельева ее фамилия. У нее на квартире жил парнишка, работал у меня в слесарной мастерской, потом пошел в летную школу, и оказывается, он тут лежит в госпитале, прислал ей письмо, что дочка Спиридонова, наша Вера, работает в этом госпитале и будто все у них решено. Объяснились. Представляете, какое дело? И узнаю-то не от Веры, а от своего секретаря Анны Ивановны. А ей уборщица Савельева сказала… Представляете?
— Ну и что ж,— сказала Александра Владимировна.— Очень хорошо, лишь бы честный и хороший парень.
— Да не время, боже мой, да и девчонка… Вот станете прабабушкой, тогда не скажете: «Очень хорошо!»
Она плохо видела в полутьме его лицо, но голос его был обычный, долгие годы знакомый ей, и, вероятно, выражение лица было таким же обычным, знакомым.
— А насчет фляжки договорились, Марусе ни слова, ладно? — смеющимся шепотом сказал он.
Материнская, грустная нежность к Степану охватила ее.
— И вы, Степан, станете дедом,— тихо сказала Александра Владимировна и погладила его по плечу.
17Степан Фёдорович заехал по делу в Тракторозаводский районный комитет партии и узнал неожиданную новость — давно знакомый ему Иван Павлович Пряхин был выдвинут на руководящую работу в обком партии.
Пряхин когда-то работал в партийной организации Тракторного завода, потом поехал на учебу в Москву, вернулся в Сталинград незадолго до начала войны, снова стал работать в райкоме, был одно время парторгом ЦК на Тракторном заводе.
Степан Фёдорович знал Пряхина давно, но встречался с ним мало и сам удивился, почему новость эта, не имевшая к нему прямого отношения, взволновала его.
Он зашел в комнату к Пряхину, который в этот момент надевал плащ, собираясь уходить, и громко сказал:
— Приветствую, товарищ Пряхин, поздравляю с переходом на работу в областной комитет.
- За правое дело - Василий Гроссман - О войне
- За правое дело - Василий Гроссман - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках - Михаил Одинцов - О войне
- В родных местах - Василий Еловских - О войне
- Скаутский галстук - Олег Верещагин - О войне
- Дневник расстрелянного - Герман Занадворов - О войне
- Полет орла - Валентин Пронин - О войне
- Кому бесславие, кому бессмертие - Леонид Острецов - О войне
- До последней крови - Збигнев Сафьян - О войне