Старик встал на колени и начал молиться. Он шептал что-то морщинистыми губами, а потом, внезапно, улыбнулся: «Как же я не увидел. Все хорошо, все будет хорошо. Она туда поедет, и все сделает. И Степушка здесь появится.Я его вслед за ней отправлю».
Он вспомнил рояль палисандрового дерева, пахнущую сандалом гостиную, нежный, золотистый закат над Невой. Рыженький мальчик поднял лазоревые глаза и серьезно сказал: «Матушка меня «Сурка» научила играть, ваше величество. Месье Бетховен мне ноты прислал. Хотите послушать?»
-Степа...- Евгения Петровна покраснела. Александр ласково ответил: «Что вы, конечно. Пусть мой крестник играет».
-Ich komme schon durch manches Land avec que la marmotte, - пробормотал старик. В Томске, он всегда стоял в церкви рядом со своим крестником и незаметно касался его руки. Сердце болело. Он видел, как плачет мальчик, видел его наголо остриженную голову, и повторял: «Все из-за меня, только из-за меня...»
Та, женщина из его снов, показала ему темную воду Ладожского озера. Старик, рыдая, встал на колени: «За что?»
-Если бы ты не струсил, - прошелестела она, - ничего бы этого не было. Впрочем, - бледные губы улыбнулись, - за них тоже отомстят. За всех отомстят. А ты, - она посмотрела на старика, и тот заставил себя не отводить глаз, - ты сделай так, чтобы могилы, - женщина мотнула растрепанной головой на восток, - могилы их призрели.
Он, сначала, обрадовался, но серые глаза похолодели и она усмехнулась: «Все равно, что должно было сбыться, то сбудется. Но не сейчас, не сейчас».
Старик поднялся. Присев к столу, он стал, медленно, есть. Он жевал черные сухари, размоченные в воде, немного лука, огурец, посыпанный солью. Утро было ярким, тихим. Старик, выйдя за ограду дома Хромова, услышав звон колоколов Казанской церкви, главного храма Богородице-Алексеевского монастыря, перекрестился.
Старик привык молчать. Он долго жил отшельником, работал на золотых приисках, когда его сослали, как бродягу. Говорил он только на исповеди и то немного. Ночами, лежа у себя в келье, он иногда шептал что-то по-французски, улыбаясь. Старик повторял себе: «Когда будут устроены души их, тогда и можешь умирать».
В церквях он молился он всегда в стороне, ближе к двери. В последние несколько лет он стал совсем затворником. Еще давно, когда он говорил с людьми, его многие расспрашивали о прошлом. Старик знал, что, несмотря на следы от кнута на спине, несмотря на мозолистые, натруженные руки в нем еще осталось что-то от него прежнего. Он обычно отвечал: «Мне нечего терять, кроме того, что всегда останется при мне, кроме слова Бога моего и любви к Спасителю и ближним. Вы не понимаете, какое счастье в этой свободе духа».
Он посмотрел на белокаменные ворота монастыря. Старик нахмурился: «С чего бы это толпа такая собралась? Престольного праздника нет, а ко мне все привыкли». Обитель стояла на горке, над узкой речушкой Ушайкой, что впадала в Томь.
День собирался быть теплым, жужжали пчелы, с лугов, с того берега реки доносилось мычание коров. Старик увидел у монастыря несколько роскошных карет: «Должно быть, начальство какое-то».
-Вот Федор Кузьмич, старец святой, - проникновенно сказала Марте толстая купчиха и перекрестилась.
Марта с Петенькой приехали в Томск третьего дня, в почтовой карете из Барнаула. Там Марта продала одноколку и лошадь. Она, немного, передохнула. Остановившись в недорогих номерах, Марта сходила к портнихе и сшила себе еще несколько траурных платьев. Одели и Петеньку. Он стоял рядом с матерью, держась за ее руку, в хорошем суконном кафтанчике и шароварах, в сафьяновых сапожках. Марта сводила сына в музей. Петенька ходил по залам, раскрыв рот, любуясь алтайскими минералами и чучелами животных. В книжной лавке Марта купила себе новые номера «Современника», а Петеньке «Сказки» Пушкина. Он уже сам читал, медленно, по складам. В Барнауле, заметила Марта, сын с восхищением смотрел на модели шахт и мостов в музее. «Инженером станешь, - шептала она, укладывая мальчика спать, - как папа твой, как дедушка, как прадедушка».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В Томске Марта поселилась в комнатах, что сдавала вдова-купчиха. Ей посоветовали этот адрес еще в почтовой карете. Она сходила зарегистрироваться в жандармерию, взяв, на всякий случай, пистолет, спрятав его за чулок.
Однако местный исправник, только бегло просмотрел паспорт Марты. Она почтительно сказала: «В Иркутск, ваше благородие, еду, к родне своей. Здесь помолиться с вашим старцем хочу, я о святом отце слышала».
Жандарм зевнул и выдал ей бумагу с лиловым штампом. Вечером, по приезду, Марта, дождавшись пока Петенька, заснет, устроила под половицами своей комнаты тайник. Она опустила голову в руки: «Степушка обязательно приедет, я верю. Приедет, и мы всегда будем вместе, до конца наших дней. Федор Михайлович его найдет, поможет ему».
О приказе, что был спрятан в суму, Марта старалась не думать. В Барнауле она пошла в читальный зал городской библиотеки. Посидев немного над томами официальных приказов, женщина поняла, чем занимается третья экспедиция Третьего Отделения. Бабушка рассказывала ей о Бенкендорфе. Марта, сдав книги, вышла на городскую площадь: «Может быть, это ошибка..., Однофамилец..., Но Степушка говорил, что его младший брат, юрист. Может быть, выбросить эту бумагу и не показывать ему..., - однако Марта избавляться от приказа не стала.
Марта посмотрела на высокого, почти лысого старика в белой рубахе: «Какая у него выправка хорошая, - невольно, подумала женщина, - и эти глаза...». Она повернулась к соседке: «Сударыня, а отчего карет много? Здесь всегда так?»
Женщина стерла пот со лба маленьким, отделанным кружевами платочком: «Прошла совсем немного, и задыхаюсь. Вам хорошо, Марфа Федоровна, вы молоденькая и худенькая какая. Хотя родите пятерых, как я, - мстительно добавила женщина, - вас тоже разнесет, вот увидите».
Губы цвета спелой черешни только улыбнулись. «Кареты, - купчиха оценивающе посмотрела на лошадей, - это, наверное, новый губернатор приехал. Только назначили его. Слава о старце нашем по всей России идет, - женщина опять перекрестилась.
Старик увидел бронзовую прядь, что выбилась из-под простой, черной шляпки. «Одно лицо, - он вспомнил маленькую женщину с прямой, жесткой спиной, что сидела у него в кабинете, - и глаза тоже зеленые. Слава Богу, слава Богу».
Толпа расступилась. Он присел рядом с рыженьким, высоким, крепким мальчиком. «Храни тебя Господь, милый, - одними губами прошептал старик, - тебя, и матушку твою, и отца твоего. Тебя Петенька зовут? - мальчик несмело улыбнулся и кивнул.
-Конечно, - порадовался Федор Кузьмич. Поднявшись, старик увидел ее упрямые, твердые глаза. Женщина неотрывно смотрела на него. Он легонько кивнул в сторону церкви и пошел к паперти. Купчиха завистливо заметила: «Видите, Марфа Федоровна, какое вам счастье выпало. Как пришли сюда, так Федор Кузьмич сыночка вашего и благословил».
Люди, крестясь, направились к открытым дверям Казанской церкви. Холеный, с золотистой, ухоженной бородкой мужчина, что сидел в карете, щелкнул пальцами и велел человечку в сюртуке: «Узнайте, что это за дама, с ребенком. Чтобы сегодня вечером у меня были сведения. Пойдемте».
Губернатор Александр Дмитриевич Озерский подождал, пока жандармы спрыгнут с козел, и откроют ему дверцу. Поднимаясь к церкви, он зевнул, не разжимая губ: «Старец, как старец. Простолюдины склонны к такому. В крови русского народа искать себе духовных пастырей. Однако она..., - Озерский вспомнил ее скромное, купеческого покроя, платье, запыленные ботинки и улыбнулся: «Как это, в «Песни Песней»? Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами. Она, конечно, не девица, вдова, но с ними и проще. Да, - он постоял, слушая пение хора, - словно лилия».
Озерский сбил пылинку с рукава своего генеральского мундира. Перекрестившись, губернатор шагнул внутрь, в тусклое золото окладов и запах ладана.
Марта оглядела почти пустую келью и присела на лавку. В церкви, когда старик, незаметно оказавшись рядом с ней, шепнул по-французски: «Запоминайте, как меня найти», она только кивнула. Петенька остался в саду дома Хромова. Дверь кельи была открыта. Марта слышала смех мальчика, он играл с кошкой.
