Услышав об этом, святые отцы, сострадайте нам, смиренным, страдающим за общее наследие веры, и, насколько возможно, протяните руку. Нам известна ваша жизнь в огне искушений от [иноверного] народа[1640], и ублажаем ваше исповедническое терпение, и, не различая, называем вас мучениками Христовыми. Но все же постарайтесь стать преподобнейшими гасителями и возгоравшегося у нас огня злочестия[1641]. Да, просим отеческие ваши сердца, вы – единоревностные отрасли сего божественного Саввского корня, помимо всего прочего воистину горячего и возгорающегося на защиту веры. Ибо известно, как в прежних поколениях блаженные савваиты подвизались в борьбе за истину. А вы воистину [причастники] той же самой благодати и Того же Самого Духа, почтеннейшие, то же самое и в нынешнем нововведении в вере не откажитесь по возможности явить, так что вы возвеселите и Бога, за Которого у нас и речь, и всеблаженного Савву вместе со всеми святыми. Довольно же будет для требующегося, если и ничего другого, чтобы прелюбодейный собор, анафематствоваший святых, был бы [в свою очередь] анафематствован у вас, а во-вторых, чтобы вы даровали нам ваши священные молитвы ради терпения на причиняющих нам зло и единодушия и мира в церквях Христовых. (853)
556. К чаду Григорию[1642]
(853) Всю эту речь [прими], возлюбленный брат, как Христов воин, как заточенный вместе со мной за Евангелие Его, не без огорчения (ибо это весьма неразумно), но и не печалясь больше, чем нужно (ибо это совершенно бесполезно).
Я получил два письма, одно от нашего отца[1643], а другое – от брата Афанасия, и отец наш поистине укорял наше смирение, но и преклонил мою несчастную душу к состраданию, а брат Афанасий так разбушевался против моей немощи, аще бы не Господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя (Пс. 93:17). Ведь ты знаешь, что когда человек надеется на помощь от кого-то и считает его единомысленным, имеющим равное намерение и то же усердие, а во время войны видит от него перемену к противоположному, то претерпевает некое смертельное страдание.
Вот таким показалось мне, любимейший, нынешнее дело. Второй тяжкой, а вернее дурной вестью, одной за другой, старается совлечь мой ум и несчастную мою душу во ад, пусть даже, как он говорит, щадя. Оба они напористо говорят, что это не ересь[1644], особенно то, что касается β и γ[1645] (я ведь понимаю и речи, и настроения обоих), а поэтому предлагают и ставят на вид, чтобы я пересмотрел написанное мною как ошибочное, чтобы-де, постыдившись исправиться, я не был отлучен от Церкви потомками, которые найдут эти сочинения чуждыми Богу; причем первый пишет, что я гневлив и исступлен, а второй – что я хуже кендукладов, и «никто из братий не соблюдает твоих слов» (скрытно укоряя мои ответы на вопрошания), и что они разделились на множество мнений, и многие, притом из первенствующих, говорят так, пусть даже никто не знает, что я писал, – приводя неразумные и странные доводы, будто бы я противоречу сам себе в моих писаниях, и уча со всею силою, что это хорошо. Потому что, (854) говорит он, [я объявляю] всех друзей и благочестивых, из-за того что они называют это не ересью, а только нарушением заповедей Божиих, попирателями божественных канонов и несвященными: «всячески избегайте общения с ними», и другое вдобавок к сказанному ставя в укор, чего нельзя изложить в письме из-за множества[1646].
Так что же я, смиренный? Отряхнув уныние с помощью брата Евпрепиана и отрекшись в намерении от всякой плоти, взирая же только на Бога, за Которого мне это и через Которого сугубая помощь немощному и косному, я ответил письмом, как должно, разрешая их недоумения и настояния свидетельствами из Писания и отцов в восьми с половиной тетрадях. Итак, видя, что причина разногласия – то, что они не выносят гнева правителя[1647] из-за названия ереси, или у некоторых неспособность вместить это умом, а может быть, и подтачивающее жало зависти, – и со всех сторон находясь в затруднении, боясь раскола от нас самих, который обрадовал бы диавола и еретиков, но [считая], что согласиться с ними означает отступничество от истины, я по совету брата, подражая нашим святым отцам, пришел к икономии, не содержащей, по-моему, ничего вредного и неприемлемого для закона Божия. И я изложу, в чем она состоит.
Поскольку я вижу, что вы пошли на такие уступки, что произошел разрыв с нами, мне представляется добром мыслить вот как, по образу икономии. Если кто-то не терпит называть это ересью по неспособности ума вместить, то думать так есть признак слабости, пусть даже слушающему не по нраву, однако в наименовании следует уступить ради единства, с сохранением прочего, то есть полного отказа в общении и каком-либо другом снисхождении, за что и якобы друзья вас хвалят: но и мне, и тем, кто сделал подобный моему выбор, пусть будет позволено говорить о ереси, как мы уверовали в доказательстве истины, и если противники, видя это, клевещут, будто мы непримиримы, пусть ни та, ни другая сторона не беспокоится. Ибо безгласием мы устрояем согласие в делах, пока Бог не удостоверит нас, знающих, что и раскол ничем не легче ереси, как сказал Златоуст.
557…[1648]
(855) К нам твое письмо, преподобнейший среди монахов и нам любезнейший отец, показывает чистым образом блистательность твоей души, ибо исполнено многой сладости и благожелательности и духовного расположения к нашему ничтожеству. За это да дарует тебе Господь блага Вышнего Сиона и да будет тебе помощником и защитником против бесплотных врагов, заступником и покровителем и не явит трудностей пред тобою, но легким и ровным да сотворит все твое шествие к Нему через добродетель.
Я же, хотя и писал к твоей святыне, но писал не ради взаимного письменного ответа от тебя, потому что сужу так, что недостойно мне от таковых мужей и с такого расстояния получать письма, но ради моего расположения, насколько я желал это явить, сделал это и делаю, потому что духовная любовь небезосновательно меня к этому вынуждает. Ты же, божественная моя и почтенная глава, и преподобных монахов сияние и высота, не только удостоил прислать мне ответное письмо, руководясь подражанием Богу, но и самой надписью показал нам такую божественную высоту своего смиренномудрия, что наш жалкий ум был поражен удивлением. О, чудо! Если такой муж, столь высокий по достоинству и равномерно украшенный блистательной добродетелью, как свидетельствуют самые дела, назвал себя нижайшим меня немощного, то как я, ленивый и беспечный, назову себя?[1649] Если светильник святости подписался грешником, то где явится грешный, как говорит Священное слово (ср. Притч. 11:31; 1 Пет. 4:18), и что он ответит? Подлинно, если бы даже ничего другого не было написано в письме, одного этого было бы достаточно, чтобы изумить получившего и явить непревзойденную добродетель пославшего [письмо]. (856) Но поскольку это есть древний обычай благочестиво живущих и любезен он Богу, чтобы постоянно себя бранить и уничижать, как патриарх Авраам, праведный Иов, боговидец Моисей, божественный Иеремия, богоотец Давид, апостолы и мученики и весь остальной список от века живших святых. Мы же, перестав удивляться, возблагодарим Господа Иисуса, даже и доныне делающего вместе со Своим Родителем (см. Ин. 5:17), помогающего и ведущего благочестивые души на вершину добродетелей, воссоздающего и изменяющего тем прекрасным Давидовым изменением, о котором, как оно творится, ведает только неизменяемая десница Вышняго (Пс. 76:11); которого и нас помолись удостоиться, несчастных, святейший отче, хотя и велико и превышает нас это просимое, или хотя бы обрести прощение прегрешений у человеколюбивого Бога. То же пусть будет и тебе, если вообще следует нам грешникам молиться о преподобных, да будет и тебе дарована сила Божественная и благодать изобильная во всяком добре, милосердие в обращении, благообразие в нравах, причастие [вечно] пребывающих благ, достижение негибнущей жизни, от Божественного Солнца просвещение, всех благ приобщение и Царства Небесного наслаждение.
558. <К Неофиту>
Сладостное и вожделенное для нас сочинение твоей во Христе прекраснейшей любви, о прекрасный Неофит, трижды любезнейший из друзей и братьев, мы приняли, как говорится, с распростертыми объятиями, и приняв, прочитали, и читая, вознесли благодарность Промыслу Великого Бога, премудрейшему, и как никто из людей не выразит, окормляющему наши дела к пользе и руководящему, узнав, [что вы] с облегчением спаслись в добре и наслаждаетесь чистым здоровьем. Ибо что приятнее для нас, что радостнее для нас, чем получить такую благую весть от вас и про вас, любящих нас словно воочию? Но как будто через некоторое зерцало сладчайшего твоего писания умными глазами души созерцая твою к нам любовь, еще яснее и крепче к тебе (857) мы прилепились и духовно привязались и особенно держась твоего дружеского общения и связи, мы прилежим [к нему], словно плющ к дубу, или ногти к плоти, или полипы к камням. И ни место, ни время, ни что-либо вообще не сможет разлучить нас от твоей любви, в чем содействующим мы стяжали Законодателя любви Христа, краеугольный камень (Еф. 2:20), мира и единодушия Подателя и Отца, единотворящее и связующее дарование Духа. Ибо даже если место в телесном отношении нас друг от друга разлучило, но чистый и искренний образ дружбы духовно еще более соединил и связал нас. Ибо если, так скажем, у телесно сочетавшихся насколько устраняются и пресекаются чувственные причины соединения, настолько и любовь у них охладевает и увядает, а у любящих по Христу, настолько горячая любовь внутри души возгорается, насколько вещественное и видимое угашается жжением всецелой любви и всяческого расположения, совершенно опустошая изнутри сокровищницы сердечные.
