чтобы найти ботинок. Тело обдало болью. Он покривился, но продолжил своё занятие. Краса фыркнула и отошла от кареты, не закрыв дверь.
— Пошли, — сказал Княжич, бросая по его мнению не нужное занятие. Босиком дойдёт. Однако Служанка тут же взяла ботинки — она их нашла легко! — и помогла просунуть в мягкое и тёплое нутро ступни. Княжич буркнул жёванную благодарность и аккуратно спешился, держась за створку.
— Ой, Лучик, любимый мой Лучик? Ты как? Как ты себя чувствуешь? С тобой всё в порядке? Всё хорошо? Посмотри на меня. Дай я на тебя посмотрю. Хочешь моей крови? Возьми мою кровь! Мне эта гадкая Варька не позволяла к тебе зайти. Что сказал лекарь? Завтра никуда не поедем. Ты слышишь, дура набитая требухой! — тут же возникла рядом Прекрасная. — Мать-срать тебя! Если бы ты послушала Лучика, ничего бы подобного не случилось! На нас бы не напали эти твари! И Лучика не ранили так тяжело! И где эти твари!..
— Рот закрой, сучка недотраханная! — рявкнула ей в ответ Варвара.
Лучезар не отвечал, шёл следом за Служанкой, которая воспользовавшись ссорой сестёр тут же подтолкнула его в сторону лестницы.
— Второй этаж, — твёрдо сказала она, и Княжич быстро поднялся по ступеням, несмотря на то, что перед глазами плыло и то и дело появлялись тени. Они скользили по стенам, то вытягиваясь, то сплющиваясь. Они его не пугали, просто было не приятно.
Но стоило зайти в номер, как силы покинули его. За спиной грозно закрылась дверь, щёлкнул замок, блеснул не яркий свет, но больно резанул по глазам.
— Сюда, — сказала Служанка, и Лучезар двинулся за ней.
На кровать он рухнул солдатиком и застонал, то ли блаженно, то ли от прорезавшей всё тело боли. Глаза закатились, зубы заскрипели.
— Погодите. Снимите сначала… — пробурчала недовольно Служанка и стала стягивать с него обувь. И Лучезар позволил ей это делать. Когда она потянула с него свитер, он вдруг фыркнул и тихо, чуть хрипло, рассмеялся.
— Ты меня раздеваешь…
— Не хорошо ложиться в одежде. Тем более вы болеете, — говорила она, совсем не понимая его весёлости. Вот свитер полетел на пол, она взялась за рубашку. Потом за штаны. Лучезар вдруг слабо рассмеялся.
— …Был я весь — как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут…
— Вот, выпейте, — сказала она, прервав его и сунув под нос бутылочку с кровью. — Сейчас девушка принесёт ещё. Я заказала много крови.
И Княжич выдул всю бутылку махом и оторвался от горлышко, тяжело дыша.
— А теперь спите, — сказала она, укрывая его и подтыкая под бока одеяло, как когда-то делала мама, когда он был маленьким.
— …Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому…[20] — закончил он…
— Заря! Заря!.. За-аря-я-а!!!
Милан. Только он так его называл…
Он всегда кричал его имя громко, когда Лучезар возвращался домой. Он ещё к воротам не подходил, а брат бежал по большому двору и кричал, махал рукой и улыбался так, как пожалуй никто никогда Лучезару не улыбался. Милан был самым лучшим братом, искренним, лучистым, добрым, отзывчивым, наивным и тёплым. За ним всегда бежала свора собак, орава кошек, летели птички, чирикая на все голоса, если присмотреться то можно было заметить и нестройной ниточкой ползущих муравьёв, а там и других букашек, которых он жуть как любил и они его любили тоже.
Лучезар любил обнимать его. Крепко и сильно. Теребить по голове, взъерошивая и так взъерошенные лохмы, которые мама с трудом но состригала с головы младшего сына, ох, как не любившего ни ножницы, ни подстригаться. Он любил идти с ним от ворот до дома, крепко обнимая и слушая о том, какая кошка окатилась, какая сучка принесла сколько щенят, что в саду у Жорика новые розы, а за ажурной перегородкой большой беседки осы свили гнездо. И что вчера был дождь, и что курица Нюра — как он их различал, Лучезар диву давался? — снесла сегодня утром большое яйцо, и что вчера они с папой купили Хвостику новый ошейник, потому что тот он порвал, когда Милан решил этот ошейник почистить.
— …Ты представляешь, он схватил его острыми зубами и задёргал так, потом вот так. Замотал головой…
Милан…
Боль.
Лучезар даже услышал, как застонал, но может это было всего лишь его воображение, потому что всё ведь хорошо. Милан тут, рядом. Он сидит с ним на полу, ждёт от него сюрприз. Лучезар приехал из далёкого похода. Приехал лишь на несколько дней, чтобы отдышаться и дальше отправиться в путь. Милан трусишка, он сам это говорит и смело признаёт. Он не хочет выходить из дома дальше, чем вот на соседнюю улицу. Если только с папой и мамой, тогда можно и дальше соседней. Зато он с диким восторгом ждёт старшего брата домой и знает, что старший брат привезёт ему что-то очень драгоценное и стоящее. То, что он поставит у себя в комнате и будет потом не дышать, каждый раз разглядывая эту вещь. Она будет наполнять его маленький мир смыслом, а большой, внутренний постоянным томительным ожиданием того, что же ещё в следующий раз брат привезёт из похода.
— Та-та-та-та-та… — Лучезар не торопился открывать свой сюрприз. Он доставал его из дорожного мешка, бережно укутав в тряпку, потом ещё в одну. Он так дорожил этой находкой, не потому что это древность, и не потому, что она может рассыпаться, а потому что это подарок Милану. Сорокалетнему мужчине, что сидел напротив него и был совсем ребёнком.
— Заря, ну! — не терпеливо вскрикивал Милан, и эта наполненная детской суровостью просьба всегда рушила таинственность, и Лучезар сдавался тут же, понимая насколько он слаб перед любимым братом.
— А что б тебя, Милан! — громко вскрикивал он, копируя побратимов, и Милан смеялся, ему нравилось, когда Лучезар так говорил…
— Ух ты, — благоговейно шептал Милан, осторожно, почти не дыша, перелистывая толстые страницы маленького, чудом уцелевшего альбома, который время побило сильно. Но Лучезар терпеливо долго над ним корпел, чтобы этот альбом и фотографии в нём пережили переезд из древнего города вот сюда. В этот дом, где к нему будут относиться так бережно, как никогда к нему никто не относился. —
