Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще мы часто с той же Надей, реже с мамой, бывали в книжном магазине на Тверской, рядом с Моссоветом. Там, кроме прилавков с книгами, были витрины с макетами или панорамами на сюжеты из Маугли или Айболита, перед которыми всегда толпились дети, так же как у огромного чучела бурого медведя с подносом в лапах, стоявшего при входе в Военторг и сохранившегося, очевидно, от былых времен. В том же книжном магазине я как-то попросила купить мне карточку Бабановой, о которой тогда решительно ничего не знала, — мне просто понравилось ее лицо. Вскоре после этого мы с мамой встретили Марию Ивановну на Никитской. Мама, не будучи знакомой, с ней поздоровалась и со свойственной ей непосредственностью сказала: «Вас очень любит моя дочка». М.И. улыбнулась, протянула мне руку и произнесла несколько ласковых слов. Увидела я ее на сцене и полюбила как актрису значительно позднее.
Перед Новым годом на Манежной площади устраивали праздничные базары: ставили палатки, зажигали огромную елку, на подмостках, сколоченных на скорую руку, выступали артисты.
А весной дети с мамами или нянями отправлялись смотреть ледоход на Москва-реке. О начале ледохода сообщалось в газетах. Как-то тоже из газеты мама узнала, что в Ботаническом саду (зимой!) распустились орхидеи. Мама загорелась, и мы отправились; и ботанический сад, и два чахлых цветка выглядели убого.
Вся Москва для меня сосредотачивалась в пределах между Тверской и Арбатом с прилегающими к ним переулками. Уже зоопарк казался далеким — туда надо было ехать на трамвае. А так почти все друзья и знакомые и группа, куда я поступила, а в дальнейшем школа, были поблизости. Исключение составляли только мамины тетки, жившие в районе Чистых прудов, к ним — на метро. Вместо автоматического «Осторожно, двери закрываются» машинист, выходя на станции, кричал: «Га-атов!», после чего поезд трогался.
Тротуары в арбатских переулках в пору моего детства были выложены плитами из светлого камня, весной в щелях между ними пробивалась трава, а в ручьях, бегущих вдоль них, дети пускали бумажные кораблики и собирали цветные стеклышки. И долго еще, годов до шестидесятых Арбат оставался неким заповедным царством. Там продолжали жить совсем особенные старики и старушки, скромно одетые, в бессменном берете, с интеллигентными лицами, которых сейчас, пожалуй, не встретишь.
На Арбате же, вернее, на Арбатской площади, я впервые оказалась в кино, сначала на вечернем сеансе на «Кукараче». Я мало что поняла и тогда, а теперь, кроме песенки, и подавно ничего не могу припомнить. Мама взяла меня с собой просто потому, что не с кем было оставить. А на «Трех поросят» Диснея мы отправились специально ради меня. Кроме «Трех поросят» показали еще коротенький фильм про пингвинов, которые никак не могли вскарабкаться на ледяную гору и беспрестанно сползали вниз. Перед сеансом оркестр исполнил песенку «Веселый ветер», — она была столь же популярна и распевалась всеми так же. как и «Все синеет на просторе: и весенняя гроза, небо синее и море, и твои глаза».
По вечерам мама редко куда-нибудь выбиралась, но все же выбиралась — реже в театр, чаще в Консерваторию. Обожала Шостаковича, им тогда все восхищались. После первого исполнения Пятой симфонии Пастернак говорил: «Подумать только, взял и все сказал, и ему за это ничего не сделали». Всеобщее восхищение Шостаковичем еще понятно, но и в картинах Дейнеки виделась какая-то свежесть, и даже в «Тихом Доне» люди, в общем-то, искушенные, что-то находили.
Когда мне исполнилось пять лет, мама, следуя установившейся традиции, повела меня во МХАТ на «Синюю птицу». Я смотрела и слушала, затаив дыханье, и пришла в полный восторг. — так с малолетства в меня вселилась неистребимая страсть к театру, а уж к раздвигающемуся занавесу с Чайкой… Тогда же мы побывали в Большом на «Коньке Горбунке» и «Трех толстяках», — весьма посредственных постановках, в особенности «Три толстяка», но они произвели на меня огромное впечатление, и балет я тоже полюбила на всю жизнь. А вот «Кот в сапогах» и «Лампа Алладина» у Образцова мне совсем не понравились; я невольно сравнивала их с «Синей птицей», где, несмотря на весь символизм, естественно, мной тогда не замеченный, все было взаправдашним, а здесь — нет, хотя условность балета не помешала мне его оценить. По той же причине, за редкими исключениями, я не любила сказки.
Театр в нашем доме — это не только семейная традиция, не тема и не атмосфера, но что-то неосязаемое, протянувшееся от маминой юности. Еще не начав бегать в театр самостоятельно и не застав ни «Турандот», ни «Дни Турбиных», я знала, что неподражаемый Калаф — Завадский, а первый (тоже неподражаемый)
Лариосик — Яншин. И с детства помню мамины восторженные рассказы и о «Чуде Святого Антония», и о «Битве жизни», и песенку оттуда: «Здравствуй дом, прощай дорога, сброшен плащ в снегу сыром, если нет для гостя грога, то всегда найдется ром».
У маминой мачехи, хотя она была врач, тоже с молодости сохранились какие-то актерские связи, и то в Москве, то на их даче, появлялись или А.Грибов с гитарой, или Ф.Михальский, бессменный администратор МХАТа, — еще и в 50-х я получала в его окошечке контрамарки и билеты — единственный персонаж из «Театрального романа» (когда читала, хохотала так, что скулы болели), которого знала лично, а потому могу судить не по чьим-то воспоминаниям или рассказам, как по-булгаковски остро и виртуозно переданы все остальные. И Грибов, и Михальский любили петь старинные романсы, так как пели их, вероятно, в конце прошлого и в самом начале 20-го века — не горлом, вообще почти без голоса, а душой, музыкальным настроением, едва перебирая струны и передавая все ощущение осенней грусти в immemorial «Отцвели уж давно хризантемы в саду» или «Я камин затоплю, буду пить» (только теперь понимаю, почему хорошо бы еще при этом купить собаку).
Очень рано мама начала меня водить в Третьяковку, где на первых порах меня больше всего пленяли Шишкин, Брюллов, Куинджи, и только позднее я перенесла свою любовь на Поленова и Левитана. Мама старалась никогда на меня не давить, в особенности зная, как силен во мне дух противоречия, и терпеливо дожидалась, когда я сама разберусь и пойму, что действительно интересно и достойно восхищения, а что — нет. Так же и с собиранием открыток, — мама очень радовалась, когда безо всякого нажима с ее стороны на первой странице альбома вместо пошлых старинных шедевров, один из которых назывался «для милого дружка и сережку из ушка», появились Серов и Левитан.
Но в иных случаях мама проявляла твердость и непреклонность. Сосед по квартире, Володя, пятью годами старше меня, был для меня в раннем детстве предметом поклонения и подражания. Когда он nomej в школу, я могла подолгу простаивать у его стола, дс которого еле дотягивалась, и смотреть, как он cbohiv каллиграфическим почерком выводит округлые цифрь и буквы. Перед наступлением майских или октябрь ских праздников он с громкими криками «украшать украшать!» принимался устраивать у себя в комнате красный уголок с портретами, флажками и прочим! аксессуарами. И вот, однажды полюбовавшись на еге работу и загоревшись его примером, я отправилась i себе, вырезала из большого детского календаря Марк са, Энгельса, Ленина, Сталина и прикнопила их к стене над игрушками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Мысли и воспоминания. Том II - Отто фон Бисмарк - Биографии и Мемуары
- Мемуары «Красного герцога» - Арман Жан дю Плесси Ришелье - Биографии и Мемуары
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Как писать книги. Мемуары о ремесле. - Стивен Кинг - Биографии и Мемуары
- Профессионалы и маргиналы в славянской и еврейской культурной традиции - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Желябов - Вадим Прокофьев - Биографии и Мемуары
- Дневники исследователя Африки - Давид Ливингстон - Биографии и Мемуары
- Прощание с иллюзиями: Моя Америка. Лимб. Отец народов - Владимир Познер - Биографии и Мемуары
- Как писать книги - Стивен Кинг - Биографии и Мемуары
- Ганнибал у ворот! - Ганнибал Барка - Биографии и Мемуары