Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посидели мы, выпили, помянули погибших, и я вернулся в батальон, где размещалось наше небольшое отделение. Впрочем, мы только там спали, а почти все время проводили на закрепленных участках. Из батальона позиции немцев не изучишь. В штабе (хотя какой там штаб! – адъютант старший, порученец, проверяющий из полка, да пара писарей) настроение было другое. Все ходили под впечатлением только что завершившейся Корсунь-Шевченковской операции. Писали и говорили, что немцы потеряли тысяч под сто убитыми, а в плен попали не менее тридцати тысяч. Позже эти цифры уже официально озвучили: немцы потеряли 55 тысяч убитыми, 18 тысяч попали в плен. Это была серьезная победа, хотя ходили слухи, что «котла» не получилось. Немцы в страхе перед русским пленом, пресловутой Сибирью, дрались отчаянно. Основная часть окруженных дивизий прорвала кольцо и соединилась со своими войсками.
Такие разговоры не приветствовались. А для нас всех, так или иначе, Корсунь-Шевченковское «побоище» (так его иногда называли) стало очередным крепким ударом по немцам. Я много раз после войны рассматривал знаменитую картину художника П.А. Кривоногова «Корсунь-Шевченковское побоище». Впечатляюще талантливое полотно. Предзакатный розоватый снег, груды разбитой немецкой техники, трупы солдат вермахта. Страшное лицо войны. Ну что же, с чем пришли, то и получили.
Я лично видел подобные поля. Только рядом с разбитой техникой и трупами немцев застыли и наши сожженные «тридцатьчетверки», лежали многочисленные тела советских солдат, моих ровесников. Наступившая затем оттепель мешала захоронению погибших. Многие тела лежали до апреля. Но это суровая действительность войны. От нее никуда не денешься. А демонстрировать в кинохронике и на фотографиях наших погибших и сгоревшую технику очень не рекомендовалось. Ну что же, и в этом есть смысл. Зачем давать врагу лишние козыри и показывать наши славные «тридцатьчетверки», считавшиеся почти неуязвимыми.Снова передовая. Раскисшая земля, островки тающего снега, холодные лужи. Не везет мне. В ноябре-декабре намерзся и вдоволь накупался в ледяной воде, часами лежал на морозе, выискивая цель. И сейчас не лучше.
После двух месяцев госпиталя к войне привыкаешь заново. Возрождается страх, который ты когда-то победил. Пулеметная очередь, пронесшаяся метрах в тридцати, кажется, летит прямо в тебя. Но хуже всего – вши и минометы.
Вши, хоть и мучительно, но не смертельно. Кроме того, имея свободные часы после «охоты», я чаще стирал белье, что, впрочем, давало небольшой эффект. День-два, и снова ползает, кусает проклятая живность.От мин никто не застрахован. Но здесь у меня перед ребятами из пехоты небольшое преимущество. Я имею хоть какую-то возможность выбрать укрытие. Отсидеться в развалинах, под сгоревшим танком или бронетранспортером, а мои друзья будут оставаться в траншеях, по колено в ледяной жиже или сидеть под тонким настилом хлипкой землянки. Правда, и такой охоты, какую устраивают немцы за снайперами, они не ведают. Если фрицы засекут и загонят в угол, мало шансов выбраться из-под мин и пулеметного огня.
Места здесь степные. Деревьев почти нет. Василий Шишкин с Семеном и Асхатом Абдуловым прилагают всю свою изобретательность. Километра за два натаскали с бойцами обугленных, но еще на что-то годных бревен и досок из сгоревшего хуторка. Разобрали остатки кузова разбитой полуторки. Из этой же полуторки и еще с двух-трех разбитых грузовиков выломали, свинтили дверцы, листы жести с капотов. Все три землянки: персональная командира роты и две взводные (на третью не хватило материалов) умело перекрыты и утеплены, замаскированы сверху пластами дерна, с жухлой прошлогодней травой. Успокаивая молодежь, Шишкин и Абдулов утверждают, что такое покрытие выдержит и мину, и трехдюймовый снаряд. Семен подтверждает, но, как всегда, ехидно улыбается. Эти землянки лишь укрытие от холода. Восьмидесятимиллиметровая мина разнесет ее вдребезги, не говоря о снарядах полевых орудий. Самодельные печки топят ночью с большой осторожностью. Не дай бог, фрицы увидят дым. Но спрятаться от дождя со снегом, немного подсушиться и поспать хоть часа четыре в сутки, просто необходимо. Единственное, что могут предпринять командиры, – не скапливать в землянке много людей.
– Иди-иди, все, согрелся. – Семен бесцеремонно выпихивает наружу посиневшего, как куренок, мальчишку-бойца.
Знакомая и привычная картина. Паренек, неумело матерясь, шлепает в своих мокрых ботинках в свой окоп. Если разобраться, уцелеть там у него больше шансов. Большой разброс мин и пуль с расстояния 600–800 метров спасает одиночек. А в одну из землянок в девятой роте, куда сбились человек десять бойцов, влетела мина. Это уже второй или третий случай в батальоне на моей памяти. Чудом спасся выброшенный взрывом молодой боец. Еще двоих с тяжелыми ранениями спешно отправили в тыл. Остальные погибли.
Командир роты Риккерт не возражает, чтобы во второй половинке его землянки спали бойцы. Но там размещаются двое связистов, да и старлея без конца теснят всевозможные проверяющие из штаба полка. И нужные, полезные люди (артиллеристы, минометчики, разведка), и бесчисленные политработники. Укрепляют наш боевой дух. Землянка им кажется хлипкой и ненадежной.
Стараются побыстрее провести беседы, раздать газеты и улизнуть опять в штаб полка. Но замполит упорно гонит их в подразделения. Наверное, политработники надоедают ему в штабе или считает, что их присутствие действительно повышает боеспособность на переднем крае. Попадаются и неплохие мужики. Но большинство зациклено на полусотне избитых фраз. О мужестве, долге, силе партийцев и мудрости вождя всех народов.
Но, понравится это кому или нет, скажу, что коммунисты в нашей роте были в основном надежные ребята. И Шишкин, и Абдулов, и другие. Имелись и выскочки. Получить партбилет, активно выступать, глядишь, заметят и заберут наверх, то бишь в штаб. Как их осудишь, когда рядом со смертью ходим, а выжить все хотят.
Обычный утренний туман постепенно рассеивался. Показалось солнце. Линия немецких траншей петляла по склону пологого холма. В глинистой низине виднелись остатки разрушенного до основания кирпичного завода. Завод был у нас с напарником за спиной. Там траншеи батальона. Опять немцы на высоте, а наши – в низине. Впрочем, фрицам ничего не стоит оставить километр-полтора нашей земли и занять выгодную позицию. А мы рвемся до последнего метра, и там, где атаки захлебываются, пехота начинает спешно окапываться. Сначала окопчики, а если наступление временно прекращается, появляются траншеи, землянки, реже – блиндажи. Оборона. И, наверное, не на одну неделю. Земля раскисла. Техника завязла где-то позади. Лишь лошадки вытянули для поддержки полка несколько батарей.
Местность холмистая, но ближе шестисот метров я позицию выбрать не смог. Ну пусть шестьсот. Далековато, конечно, но обозрение хорошее и укрытие неплохое. Подсохшая глинистая промоина, бурьян, редкие кусты. Еще пара промоин, а неподалеку маленький, но глубокий овражек. Запасные убежища. Правда, существует опасность, что по этим промоинам между холмами могут просочиться немцы. Но нас двое, и на всякий случай я не ленюсь таскать с собой пару «лимонок».
У меня новый напарник. Третий день меня сопровождает рядовой Петр Макуха. Родом с другого конца страны, дальневосточного городка Иман.
Макуха работал на лесопильном заводе, имел бронь и был призван летом сорок третьего. Кроме трех месяцев обычной подготовки, закончил двухмесячные курсы снайперов. Меня Петро уважает, называет чуть ли не на «вы». Круглолицый, добродушный, он возмущается, почему я до сих пор не имею наград.
– Ты же целый взвод фашистов перебил! Тут не то что медаль, орден положен.
Мне не нравится непоседливость Макухи. В прошлый раз я его отчитал. Сегодня он внимательно наблюдает за передним краем фрицев. Правда, винтовка у него без оптики и пользуется он выданной половинкой старого бинокля. Пока солнце стоит за нашими спинами, траншеи немцев видны как на ладони.
Дистанция в шестьсот метров, по словам моих старших коллег, – расстояние плевое. Почти минимальное. Дальше и лезть нечего. Для меня вроде тоже нормальное, но все же далековато, хотя я уже давно не «начинающий». В нашем полку из снайперского взвода половина выбывает убитыми или тяжело раненными уже в первый месяц. Легко раненных снайперов я почти не встречал. Так что, имея за плечами более трех месяцев охоты, тяжелое ранение и двадцать с лишним убитых немцев, мне уже было положено выбивать фрицев за семьсот и за восемьсот метров. И у меня это получалось. Правда, не всегда. Но свое оптимальное расстояние я знал. Пятьсот метров. С такого расстояния промахов практически не бывало.
А насчет дальности стрельбы? Я догадывался, что некоторые ушлые «старички», доведя счет уничтоженных немцев до тридцати-сорока, а кто и больше, получив положенные награды и войдя в разряд «заслуженных», просто становились осторожнее. Жить-то всем хочется. Нас с Ведяпиным комбат чуть не приказом на двести метров под нос немцам загнал. Ведяпин давно в земле, а я чудом тогда ускребся. Комбата не слишком волновало, что на открытой местности он нас на верную смерть посылает. Это – не город, где из развалин можно за полтораста метров выстрелить, и вряд ли тебя засекут в грохоте уличного боя. А засекут – есть возможность уйти через развалины или подвалы.
- Командир штрафной роты - Владимир Першанин - О войне
- Генерал Мальцев.История Военно-Воздушных Сил Русского Освободительного Движения в годы Второй Мировой Войны (1942–1945) - Борис Плющов - О войне
- Сквозь огненные штормы - Георгий Рогачевский - О войне
- В списках спасенных нет - Александр Пак - О войне
- В бой идут одни штрафники - Сергей Михеенков - О войне
- Граница за Берлином - Петр Смычагин - О войне
- Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов - Владимир Першанин - О войне
- Это было на фронте - Николай Васильевич Второв - О войне
- Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью - Сергей Михеенков - О войне
- «Максим» не выходит на связь - Овидий Горчаков - О войне