моем понимании театры выглядят именно так, Аррель.
Мужчина предложил мне локоть, в ту же секунду стер улыбку со своего лица, и мы шагнули ко входу. Три стука дверным молотком, и вот дверь уже открывается, а нас встречает старик с длинными белыми волосами. Не седыми, нет, а именно белыми, будто окрашенными. Широкий капюшон зеленой мантии скрывал половину его лица, но я все же увидела его глаза и мелькнувшее в них непонимание.
– Господин Коваль, кто ваша спутница?
– Анна – моя близкая знакомая.
– У вас с собой есть договор о молчании?
Я перевела вопросительный взгляд на Арреля, и он вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги.
– Анна, это небольшая формальность, – продолжил старик. – Вам необходимо подписать документ, прежде чем вы войдете вон в те двери.
– Да, конечно, – согласилась я. А про себя подумала, что теперь точно не откажусь что-либо подписывать, потому что театр в моих глазах вдруг перестал быть обычным.
Старик подал мне белоснежное перо с золотым наконечником и указал на чернильницу, стоящую на маленьком круглом столике. Я быстро оставила закорючку, предварительно прочитав всего одно написанное предложение: “Клянусь молчать обо всем, что увижу в стенах Каан-сообщества”.
– Приятного времяпрепровождения, – старик с улыбкой пригласил нас к двустворчатой двери.
– Не беспокойтесь, этот договор ни к чему вас не обязывает, – сказал Аррель.
– Кроме молчания?
– Верно. Каждый гость Каан-сообщества не имеет права говорить за стенами этого здания о том, что видел. Нарушение договора нередко карается смертной казнью.
– Спектакли какие-то эксклюзивные? – нервно усмехнулась, радуясь, что не имею привычки сплетничать.
– Гости, – Аррель многозначительно посмотрел на меня. – Здесь бывают только представители из высшего общества, если кто-то не пригласит с собой простолюдина, конечно. Часто графы или герцоги ходят на представление не с женами, если ты понимаешь, о чем я. Разумеется, эта информация не должна просочиться в народ, поэтому мы все и подписываем договор о молчании.
– И что, между собой все эти графы и герцоги не обсуждают произошедшее? Если кто-то приведет любовницу на спектакль, как к нему будут относиться его знакомые и друзья?
– Дорогая Анна, – усмехнулся Аррель. – Вы еще столь невинны и просты…
– Пойдемте уже, – буркнула недовольно. Вот уже второй мужчина говорит мне о моей “невинности и наивности”, это не могло не раздражать!
Аррель толкнул двери, и мы шагнули в помещение утопающее в полумраке. Под потолком искрились звезды, а круглые высокие столики снизу подсвечивались мягким синим светом. Освещения было достаточно для того, чтобы не врезаться в преграды, но лиц присутствующих было не разглядеть. Посетителей было много. Некоторые из них прятались на диванах за ширмами, более смелые или те, кому нечего было скрывать, угощались закусками и напитками в зале. Тихие разговоры невозможно было подслушать, узнать кого-либо тоже – многие скрывали лица под масками, особенно мужчины.
Чуть дальше, там, где заканчивались диваны и столики, располагались кресла в два ряда. Аррель повел меня к ним, и мы заняли место прямо у невысокой сцены, на которой сейчас находились музыканты. Тихая космическая мелодия заставила меня отрешиться от всего вокруг и слушать, раскрыв рот в восхищении. Темнота на сцене так же не позволяла рассмотреть лиц музыкантов, но мне это было и не нужно.
Аррель сидел молча, так же, как и я, наслаждаясь музыкой. Вскоре мелодия прервалась, музыканты ушли за кулисы, а на сцену подали свет из-под потолка. Яркий луч пробежался по стенам, оставляя театральные подмостки в полумраке на минуту, и вновь вернулся. Места рядом с нами потихоньку заполнялись, и пока шелестели юбки и стучали каблучки, я шепотом спросила у Арреля:
– Как работает это освещение на сцене?
– Безумно сильный артефакт, созданный самим мастером Тенью, – едва слышно ответил он.
Вновь заиграла музыка, на этот раз более мелодичная, как всегда бывает перед выходом на сцену актеров. Я отбросила все ненужные мысли, лишь бы не упустить ничего из того, что увижу. В театры родного мира я ходила, но сейчас передо мной нечто новое, чего ранее никогда не видела.
Музыка продолжала играть и тогда, когда на сцену выбежали актеры – двое мужчин и женщина. Их лица были измазаны чем-то белым, из-за чего казались призрачными. Мужчины были одеты в черные мантии, женщина – в белую.
Актеры кружились, гримасничая. Женщина выглядела испуганной и, судя по всему, играла жертву. Мужчины были или спасителями, или добытчиками, – я так и не смогла разобрать, – и первые полчаса просто гоняли жертву по сцене.
Я смотрела внимательно, хотя от мельтешения мантий перед глазами голова начинала кружиться. Не понимала, что нам пытались показать, и от этого становилось скучно.
Наконец, все трое скрылись за кулисами, но вернулись почти сразу же – мужчины катили стол на колесиках, на котором лежала все та же актриса в белом.
– Как называется спектакль? – спросила я, стараясь говорить прямо у уха Арреля, чтобы не мешать другим. Все гости, чьи лица я могла видеть, наблюдали за игрой актеров в немом восхищении, и это окончательно сбивало меня с толку.
– Рождение баньши, – ответил не менее восхищенный Аррель.
Музыка становилась все громче, мужчины-актеры бегали вокруг стола все быстрее, размахивая руками и открывая рты, но не произнося ни слова. Женщина в белом резко села. Спустила ноги на сцену, спрыгнула и, вскинув руки над головой, прогнала актеров в черном за кулисы.
Я, понимая, что ничего другого уже не увижу, скучающе вздохнула. В местные театры больше не пойду.
Зал разразился аплодисментами, сцена вновь погрузилась в полумрак, и на нее вышли музыканты. Вот их я бы слушала вечно!
– Выпьем что-нибудь? – спросил Аррель, когда гости стали подниматься со своих мест, направляясь к столикам.
– Спектакль закончен? – спросила я с надеждой и, получив утвердительный ответ, радостно кивнула.
Аррель был явно доволен представлением, поэтому я не спешила высказывать свое мнение. На его восторженные комментарии кивала молча с улыбкой, чтобы не обидеть.
– Вам понравилось? – спросил он, когда мы заняли места у одного из столиков с закусками.
– Я не знаю, кто такие баньши, – пришлось признаться со смущенной улыбкой. Нет,
