Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что интересно, при всем декларируемом анабаптистами презрении к роскоши, сам Ян ван Лейден со своими сподвижниками ходил в дорогих одеждах, конфискованных у богатых слоев города, и пользовался всем доступным золотом и серебром, которое удалось «национализировать» у горожан. Об этом свидетельствуют два не самых объективных автора – Гресбек и Керсенбронк, но Каутский, который их цитирует, вовсе не отрицает этого, он пытается оправдать такое поведение! Вот что пишет Керсенбронк: «Они присвоили себе золото и серебро, принадлежало ли оно городу или горожанам – безразлично; а также взяли для себя из церквей священные пурпурные, шитые шелками украшения и принадлежности, употребляемые при богослужении; кроме того, они и все остальное, принадлежавшее городу и гражданам, присвоили себе и даже лишили жизни тех, которые сопротивлялись и не хотели больше выносить беспорядков, а после они по собственному усмотрению украшали всем этим себя, несмотря на то что приобретено оно было тяжелым трудом других» [136, с. 382].
Пожалуй, пора перейти к главному – практике социализма в мюн-стерской коммуне. Разумеется, на словах существовала общность собственности. Причем баптисты Мюнстера рассылали приглашения единомышленникам, в котором писали, что их бедняки одеты теперь в самые богатые одежды и всем обеспечены. Если это и было, то как следствие экспроприации собственности одних горожан и ее перераспределения между другими. Как ни странно, право наследования сохранялось, но исключительно через старейшин города и лично Книппердолинга, т. е. они определяли «настоящих наследников» имущества. По всей видимости, у мюнстерской коммуны было то, что впоследствии социалисты назовут личной собственностью. Было запрещено частное владение деньгами, денежное обращение было заменено бартером. По домам жителей ходили специально уполномоченные «диаконы», которые делали учет провизии, после чего распоряжаться ею для личных нужд запрещалось. Впрочем, подобная мера действительно, как пишет Каутский, может быть объяснена осадным положением города.
Отдельно стоит упомянуть ситуацию с браками в Мюнстере. Коммуна практиковала многоженство, причем законодательно оформленное. Строгие в том, что касается блуда вне брака, анабаптисты не имели ничего против многоженства в городе, который населяло на тот момент около 2000 лиц мужского пола и более 8000 женского. На пятый месяц осады старейшины общины приняли новое брачное право, которое предписывало всем оставшимся без мужчин женщинам перейти в хозяйства, где был глава-мужчина, в качестве «подруг жены». В сочинении Б. Ротмана, еще одного видного деятеля мюнстерской коммуны, написано: «Если мужчина благословлен Богом больше чем для одной жены и ради Божьего повеления не должен злоупотреблять этим благословлением, то ему предоставляется, и даже необходимо, соединиться браком с несколькими женами; ибо иметь отношения внебрачные с женщиной есть блуд и прелюбодеяние» [136, с. 396]. Каутский пишет, что это не является обобществлением жен, однако, учитывая, что, согласно брачному праву мюнстерской коммуны, женщина была обязана (затем эту обязанность превратили в право) найти себе покровителя-мужчину, то логично, что, если мужчина умирал, женщине приходилось снова искать себе сожителя – и так, теоретически, много раз. Для Каутского такие порядки видятся «целесообразными», однако я не припомню, чтобы люди применяли эти правила всегда, когда их город осаждают неприятели, а мужская популяция уменьшается. Мне кажется, что подобное отношение к браку как к чему-то практичному, а не сакральному, вообще характерно для социалистической мысли.
Мюнстерская коммуна пала в конце мая 1535 г. На ней история «еретического коммунизма» заканчивается, и далее начинается новый этап в истории социализма. Можно теперь избавить его от приставки «прото» и назвать эпохой утопического социализма, когда вместо воинственных или трудолюбивых практиков появляются интеллектуальные теоретики, рисующие в духе Ямбула в своих текстах картины обществ, избавленных от эксплуатации и классового неравенства, а что более важно – пытающихся подогнать под описание этих обществ некое научное, рациональное основание, ибо общества эти рационально организованы и централизованы.
Утопический социализм
Утопизм не просто часть истории социализма – он непосредственный предшественник «научного социализма» XIX в. Безусловно, эпоха, в которую жили первые утописты, о которых мы поговорим далее, накладывала свой отпечаток на стиль их изложения.
Например, присутствие религиозных образов и терминов у Кампанеллы и Уинстенли – но это не должно вводить в заблуждение, поскольку такой язык был понятен читателям той эпохи. Кроме Мора, бывшего верующим католиком, и пантеиста-еретика Кампанеллы, остальные утописты были материалистами (как Уинстенли и другие, о которых речь пойдет далее). Другой пример – это представление о производстве. Утописты жили в эпоху доминирования ремесленного производства и зарождения мануфактуры. В XVI–XVII вв. еще не было крупных фабрик с применением большого количества наемного труда и машин. Но это не мешало утопистам рисовать картины рационально организованного производства и потребления, пусть и основанного на труде ремесленников. Некоторые утопические социалисты уже стремятся разрушить разделение труда, которое в социалистической парадигме, как мы помним, служит причиной отчуждения человека от продуктов его труда, примитивизации его работы и сведения ее к чисто механической функции. На страницах утопий мы видим отсутствие специализации и постоянную смены занятий.
В утопизме как этапе социалистической мысли появляется ряд важных черт, которые отличают его от протосоциализма анабаптистов, бегардов и таборитов:
1. Утопии дехристианизированы. В них нет даже еретического христианства, и в отличие от протосоциалистов, изъяснявшихся религиозной терминологией своего времени и вдохновлявшихся Ветхим Заветом и хилиазмом, утопии рисуют общество совсем иного склада, с другой религиозной системой (и религия в них не играет особой роли), порой враждебной христианству (как символу всего европейского, а значит – угнетающего).
2. Их описание дано рациональным языком, а социально-экономические отношения подчинены строгому распорядку дня для каждого члена общества и регламентации всех сфер их жизни.
3. В утопиях много внимания уделено производству, а средства производства обобществлены – все это на централизованных и рациональных началах. То есть уже не средства потребления, каку многих «еретических коммунистов», при сохранении частных средств производства и рынка, а то, что составит основу для рационального плана «научного социализма» в будущем. Под этой основой следует понимать и централизованное распределение благ между жителями утопии, которые не будут нуждаться в деньгах; фактически даже обмен потеряет свое значение.
4. Некоторые утопические общества расположены за пределами европейского мира, социально-экономические отношения которого представляются порочными и отсталыми в сравнении с утопиями.
«Утопия» Томаса Мора
Когда мы говорим про утопии, то первым делом вспоминаем Томаса Мора и его сочинение «Утопия». Немудрено, ведь он был в этом жанре первым после давно забытого Ямбула, а потому и название его сочинения стало названием для всего жанра. Работа потомственного английского юриста появилась
- Что для России лучше - Сергей Кара-Мурза - Политика
- Осень патриарха. Советская держава в 1945–1953 годах - Евгений Юрьевич Спицын - Политика
- Речь перед Рейхстагом 30 января 1939 года - Адольф Гитлер - Политика
- Фундамент Великой Молдовы: Как рождается новая национальная идеология - В. Зотов - Политика
- Восстание меньшинств - Коллектив авторов - Политика
- Кризис и Власть Том II. Люди Власти. Диалоги о великих сюзеренах и властных группировках - Михаил Леонидович Хазин - Политика / Экономика
- Крах СССР - Сергей Кара-Мурза - Политика
- Новая Россия. Какое будущее нам предстоит построить - Михаил Делягин - Политика
- Красные и белые - Олег Витальевич Будницкий - Биографии и Мемуары / История / Политика
- Так кто же развалил Союз? - Олег Мороз - Политика