Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда он все это рассказывал, молнии сверкали в его глазах. Они были такие же большие и блестящие, как глаза Марианны, но более проницательные и суровые; на бледном лице его был тот же отпечаток болезненности, что и на лице сестры, но Мартин был высок и угловат, с большими крепкими руками. Рассказывая, он размахивал ими, то и дело ударяя по столу. Раздражение разгоралось в нем всегда, когда он пил и бранился. Он не желал идти в какую-то «школу» по приказу Гармана и Ворше, а то, что он пьет, вообще не касалось консула. Но придется ведь подчиниться! — и с крепкими ругательствами он грозил кулаком в сторону Сансгора.
— Это все верно, парень! — воскликнул Том Робсон, смеясь. — Ах, черт тебя побери! Ну посмотрите-ка! Ведь он молодец! — Мистер Робсон бывал особенно доволен, когда ему удавалось довести Мартина до крайней ярости. Добиться этого было нетрудно.
Мартин еще с детских лет отличался горячим нравом и всегда был чем-нибудь недоволен. Из школы он вынес репутацию самого способного, но и самого непокорного ученика. С того времени он только и делал, что действовал наперекор всем и всему.
Они нередко собирались здесь втроем, чтобы выпивать, а Торпандер — чтобы находиться вблизи любимой. Обычно говорил Мартин. Клопа оставляли в покое, потому что он был трудный человек; когда мистер Робсон, который был чем-то вроде председателя этих сборищ, изредка предлагал ему взять слово, Клоп употреблял в своей речи столько иностранных оборотов, что никто его не понимал.
Карл Юхан Торпандер не имел обыкновения говорить много. Единственным значительным событием каждого вечера было для него возвращение Марианны, а затем он обычно сидел тихо, в безмолвном восторге. Но в этот вечер он поддержал Мартина в его яростном нападении на Гарманов, которых Торпандер тоже ненавидел, и даже произнес тираду о тирании капитала и тому подобном.
— О! Черт тебя подери с твоим проклятым шведским языком! — вскричал председатель. — Давайте послушаем, что там бурчит про себя Клоп!
— Видите ли, господа, — вдруг начал Клоп, — права пролетариев… права класса…
— О каком классе вы говорите! — воскликнул Мартин.
Клоп не слышал этого восклицания и продолжал говорить свое, переводя внимательный взор глухого на каждого из присутствующих, стараясь уловить, слушают ли его.
Но Мартин не мог больше молчать; он снова принялся ругать и проклинать Гармана и Ворше, и капитал, и капитана, и весь мир, непрестанно прихлебывая пиво и прикуривая трубку на лампе.
Старик Андерс сперва сидел у двери кухни. Но нынче вечером, как ему показалось, было совсем тихо. Притом он любил послушать, когда разговор шел о фирме; поэтому он придвинулся поближе к столу. Том Робсон освободил ему место на скамейке и предложил свою кружку.
— Спасибо, господин Робсон! — сказал старик и выпил.
Том Робсон был не только председателем, но еще и заведовал запасами — он распределял напитки. Около него на скамейке стояла бутылка рома, из которой он время от времени подливал в стаканчики всем сидевшим вокруг стола. В свой стакан пива он также наливал хорошую порцию рома, «чтобы заглушить привкус воды», как он выражался. Теперь он сидел и крошил кусочек табаку для своей трубки.
— Замечательно тонкий табак, мистер Робсон! — сказал старик Андерс.
— Пожалуйста, набивайте свою трубку, if you please,[17] — ответил добродушно Том.
— Спасибо, господин Робсон, — обрадованно сказал старик и протянул трубку. Чубук был всего в полтора пальца длиной, а трубка смолисто-черная, как все, что принадлежало Андерсу.
Он прижал влажный табак в трубке как можно плотнее, — надо было набрать побольше, чтобы хватило денька на два! Затем он разыскал горящий уголек в печке и положил его сверху. Не так-то легко было раздуть трубку, но зато какой получился чудесный и крепкий вкус дыма! Так он и сидел, сгорбившись, на скамейке, старательно повторяя каждый раз, как Том подносил ему кружку: «Спасибо, господин Робсон!» — и потом сплевывал, утирал рот и пил.
А Мартин все больше и больше раздражался.
— Разве недостаточно, — кричал он, — что мы изнуряем себя непосильным трудом для этих людей? Они хотят еще контролировать каждый кусок, который мы съедаем, каждый стакан, который мы выпиваем! Поглядите только, как они живут! Как они живут-то там, наверху! И кто все это для них создал? Да мы же, отец, мы, которые ездим на север рыбачить, ежегодно уходим в море на их кораблях — из поколения в поколение, сыновья вслед за отцами! Мы изнуряем себя, сражаясь по ночам с волнами и ветром под градом и снегом, чтобы привозить к ним, в их пристани, их богатства. И посмотрите, что получается? Мы живем рядом со свинарниками, да и то наши домишки нам не принадлежат. Ничто не принадлежит нам, а те, наверху, — те владеют всем! Им принадлежит все: наше платье, обувь, еда, питье, дом, тело и душа… every bit![18]
Старик Андерс покачивался взад и вперед, сплевывал и потягивал из трубки.
— Собственность — это кража, — начал Клоп, заметив, что наступила пауза.
Но Мартин не хотел, чтобы его остановили:
— Нет ни одного человека в мире, — закричал он, — ни одного человека в мире, который стерпел бы это! Почему мы не придем к ним и не скажем: разделите, разделите все это с нами, с теми, кто работал на вас! Довольно пить нашу кровь! Так нет же! Мы просто старые, болтливые бабы! Мы не мужчины! Разве в Америке такое бы стерпели?..
— Ха-ха-ха! Ну, тут уж ты увлекся! — засмеялся Том Робсон. — Ты, может, думаешь, что в Америке люди делятся между собой по-братски? Нет, мальчик мой! Там ты заговорил бы уже по-другому!
— А что, разве рабочие в Америке живут так же, как и мы? — спросил Мартин немного нерешительно.
— Нет, но они делают то, что ты не умеешь, — отвечал Том.
— Ну так что же они делают? — спросил Мартин.
— Они работают, голубчик! А этого ни ты, никто из твоих земляков не умеет! — воскликнул Том Робсон и крепко ударил кулаком по столу. Он начал пьянеть.
— В каком смысле работают? Я, черт меня побери… — начал швед.
— Придержи язык! — воскликнул Том. — Пусть скажет свое слово старик.
— Ты грешишь, Мартин, — заговорил Андерс, не заикаясь. Он уже несколько раз выпил, и старые глаза его были влажны. — Ты жестоко грешишь, когда говоришь о фирме! Здесь и отец и дед твой имели хороший, верный заработок; и ты мог бы иметь, если бы вел себя лучше. Старый консул был, можно сказать, первый человек на свете, да и младший консул человек честный, дай ему бог здоровья!
— А! — вспыхнул Мартин. — Я не знаю, о чем ты говоришь, дед! Мне кажется, что тебе-то их не за что особенно расхваливать! Что сталось с моим отцом, и с дядей Свеном, и с дядей Рейнертом? Ушли в море на кораблях консула? А что ты получил за это? Две праздные руки и немного пищи, чтобы поддержать жизнь! Или, может быть, тебе кажется, — прибавил он с неприятным смехом, — что мы приходимся им родственниками из-за Марианны?
— Мартин, я тебе не поз… не поз… не поз… — старик покраснел до корней волос, он встал, словно боролся с непокорным словом, но от этого ему становилось только хуже.
— Выпей, старик, — добродушно сказал Том Робсон и протянул ему кружку.
Старый Андерс утих и перевел дыхание.
— Спасибо, мистер Робсон! — сказал он и глотнул из кружки.
— Что сказал прародитель? — спросил Клоп с притворной серьезностью.
Но эта шутка оказалась чересчур тонкой для остальных, и Клопу пришлось смеяться одному.
Том Робсон делал знаки всем остальным, чтобы старика оставили в покое. Старый Андерс положил трубку в карман жилетки, встал и пошел в маленькую комнатку рядом с кухней, где он спал. Крепкий ром на миг разбудил в нем юношескую горячность, но никогда его бессилие не казалось ему таким тяжелым бременем, как в этот вечер.
Долго еще все сидели и пили, пока на столе ничего не осталось. Лампа начала чадить, потому что масло все выгорело. Тогда все разошлись. Клоп пошел по направлению к «West End», Том Робсон вскарабкался по тропинке, которая вела вверх по обрыву, позади хижины Андерса. Он жил у вдовы в шкиперском поселке, примыкавшем к Сансгору.
Торпандер пошел с Робсоном, отчасти потому, что он опасался идти один через «West End», а отчасти — потому, что хотел бросить последний взгляд на окно любимой, которое выходило на обрыв.
Мартин закрыл за ними дверь и стал вытирать тряпкой скамейку, на которой собирался лечь. Он не заметил, что на скамье лежало несколько пустых бутылок: они покатились по полу и ударились о раковину. Тряпка выпала у него из рук, и, не пытаясь раздеться, он упал на скамью, словно в мягкую постель.
Остаток масла окончательно выгорел, последнее голубое пламя вспыхнуло и погасло. Затем густой серый дым заволок стены, веселыми спиралями завился около окон и тонкими нитями протянулся на полу комнаты, в которую уже проникали слабые блики рассвета.
- Атлант расправил плечи. Книга 3 - Айн Рэнд - Классическая проза
- Том 2. Тайна семьи Фронтенак. Дорога в никуда. Фарисейка - Франсуа Шарль Мориак - Классическая проза
- Коняга - Михаил Сальтыков-Щедрин - Классическая проза
- Любовник леди Чаттерли - Дэвид Лоуренс - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т. 22. Истина - Эмиль Золя - Классическая проза
- Голубка в клетке - Кальман Миксат - Классическая проза
- Астрея (фрагменты) - Оноре Д’Юрфе - Классическая проза
- Роза (пер. Ганзен) - Кнут Гамсун - Классическая проза
- Всего лишь скрипач - Ганс Андерсен - Классическая проза
- Редактор Линге - Кнут Гамсун - Классическая проза