Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часть вторая. Столица
Эпизод седьмой,
который расскажет о некоторых особенностях жизни мегаполиса
О, Столица! Прекраснейшая, дивная, блистательная! Да, на этот раз перед нами не встанет вопрос, как назвать великий – нет, с заглавной: Великий город. Имя у всех на слуху, хотя не очень-то оно, признаться, и нужно. Столица, она все равно ведь Столицей останется. Поэтому впредь так именовать ее и продолжим. Без обиняков. А вернее говоря, попросту (или же посложну – тут уж как кому повезет) станем жить внутри нее.
– В Столицу?
– Именно!
– А сможешь и мне пару вещиц привезти?
– А отчего ж нет?
– Ой, благодарствую! О, кормилец осиянный!
– Не меня, брат, а Столицу-матушку благодари!
– Эх, кому маманя, кому мачеха…
– Чего? Языком-то не мели попусту!
– А то как же: в Столице все найдешь, кроме родного отца и матери. То не мои – народные слова.
– Позволь-ка пройти!
– Бога ради, шагай, пожалуйста!..
Итак, поезд въедет в огромный город. Вернее сказать, сорвется, свергнется в него. За окном запестрят афиши и вывески, но пролетят слишком быстро, теряя в суете буквы и не оставляя возможности быть прочитанными. Широкие реки, целые лавины машин (прилетев на самолете, изумишься их переплетениям; приезжая на поезде – сразу рассечешь их). Опять дождь, его настойчивый стук, его переливающиеся ожерелья, его ускользающие узоры, его прельстительность. И веющий над раскаленным асфальтом пар. Внезапно все вагонное население, словно выдрессированная властным режиссером массовка, вскочит и начнет толкотню. Устав от многочасового бездвижья, каждый из пассажиров сделает все возможное, чтобы на две-три секунды опередить соседа на пути к выходу. Послышатся крики, ругань, кого-то даже ненароком затопчут в углу (к прискорбию, это не редкость). Затем в общий галдеж вклинится трескучий голос машиниста, объявив о прибытии. Теперь шума, толкотни, бесчисленных телефонных звонков станет еще больше. А длинные, бесконечно длинные платформы будут приближаться на замедленной скорости, как в кино. Вот уже окна, турникеты, конвейерные ленты людей, растекающиеся массы встречающих и провожающих. Дождь многократно перечеркнет их.
Наконец, переждав беготню, Петр выйдет наружу, уверенно ступит на перрон, словно одним шагом перемахнет через целую жизнь. Странное чувство долгожданного возвращения туда, где ни при каких обстоятельствах нельзя оказаться. Медленно (здесь потребуется размеренность – нет, он точно не станет встречать реальность в нелепой суете) устремится навстречу обтянутым моросью кварталам. Вернее, сперва окажется внутри необъятного железнодорожного храма с зарешеченным куполом. В сгустке теней. Раздающийся из репродукторов речитатив начнет ударяться о стены и витрины, множиться в отражениях, менять тембр, обрастая новой каменно-стекольной резкостью. Каждая фраза будет оставлять длинный, дребезжащий трен, и резкое эхо обернется грозной тарабарщиной. Тут же – стук каблуков, похожий на щелчки кастаньет, еще какие-то шарканья, топот: наслаивающиеся друг на друга ритмы, с причудливыми форшлагами, с постоянной сменой темпа, затихающие и возобновляющиеся. Сколь восхитительный шум поднимет этот город! Десятки путей, отбывающие и являющиеся поезда, неистовые мигания табло, марширующие служители. Светящиеся экраны, распахивающиеся, как ворота постоялых дворов (откровенно неудачное сравнение, но что поделаешь, не всегда мы горазды попадать в яблочко). Плакаты, улыбки, крики торговцев, бороды, чемоданы, зонтики, шляпки, гниющие под ногами фрукты, обрывки газет, иной сплющенный сапогами мусор, старухи, дети, распростертые руки, хлопья голубиного помета, аромат горячих булочек, дребезжание кассовых аппаратов, взрывы смеха, вопли, хватит.
Внезапно – неприметный островок тишины в столкновениях разнородных звуков: крики стихнут, останется только шум дождя. Захочется закрыть глаза и заново выстроить всю оркестровку. Сперва (едва заметно поворачивая одну из воображаемых ручек громкости) прибавить к водяному шелесту шарканье подошв, затем (новые звуковые дорожки) скрип чемоданных колес, голоса, грохот вагонов, и наконец все детали звукового лабиринта снова будут собраны. Их цветистый перезвон, их блаженный вой, их пение, их мешень (пусть в тексте останется это слово, поверите или нет, но Петр помыслит именно его). Он как будто прикоснется к этим звукам, свесится в их кишащую густоту. Теперь уже точно захочется стать одной из волн, попасть в ритм мглистых людских потоков. Почувствует какое-то странное сладострастие к шевелениям города, это чувство сорвет с места, как танец, как война, как обретенная вера (никаких преувеличений). Даже жестокий дождь вызовет чувство восторга. Побежит вместе с торопящимися фигурами, а те сразу примут его в свою трепетную оргию, посчитают родным незнакомцем. Да, станет частью грандиозного балета, одним из беспечных танцоров, вращающихся в головокружительном, непристойном забвении.
Погодите, но не та ли это (только помноженная на сто) горячечная беготня, отрицавшаяся им всего эпизода три назад? Увы, не найдется паузы, чтобы задуматься о таком. Завороженность толпой, и только. Простите юношу! Попробуйте поставить себя на его место! Долгожданный разрыв любых связей, внезапное счастье быть во всех смыслах чужим, видеть сотни незнакомых лиц. Только большой город способен одарить этим. Но удивительно, здесь же – среди неимоверной сумятицы – застывшие, спящие люди: подложив под головы сумки, они распластаются прямо на каменном полу, словно сраженные какой-то загадочной хворью. Перешагнув через худые изогнутые тела, Петр направится к выходу из стеклянного зала. Какой напор! Какое волнение! Какая стремительность мысли! Какой полет!
Каменный лес поплывет в нескончаемом ливне. Холодные брызги в лицо (кружевные разводы на очках); вытянутые переливчатые отражения, расплющенными струями вылетающие из-под шин прямо в физиономии зазевавшихся прохожих (как довершение издевательства – музыка, грохочущая из-за непроницаемых стекол уносящихся джипов); беспощадно широкие тротуары, лязг трамваев, горбатые нищенки, гримасы троллейбусов; журчащие, текучие тени; снова торговцы, тут и там пропагандирующие какие-то ненужные вещи; семечная шелуха, выпадающая на мостовую из рук и ртов; шушуканья влюбленных парочек; дребезг трамваев (опять и опять); чулки, кепки, трепыхания афиш, дымящийся утренний кофе; множащиеся кольца, расходящиеся от падающих в лужи капель; подвижная, сверкающая свобода в самом центре городской мельницы. Он переждет дождь неподалеку, за чашкой чая в одном из привокзальных кафе. За соседним столом будет завтракать семья, отправляющаяся в отпуск. Толстый отец, усталая мать, двое детей. Дети будут весьма довольны круассанами. Петр представит, как через несколько дней этот мальчишка будет в плавках с маской в руках бежать к волнам, как его сестра будет кричать, что не надо брызгаться, как мать сделает строгое лицо, как потом все они возьмут напрокат велосипеды, катамараны – ну что там еще можно представить в отпусках, как дети будут клянчить новые
- Прелюдия. Homo innatus - Анатолий Владимирович Рясов - Русская классическая проза
- Отцы ваши – где они? Да и пророки, будут ли они вечно жить? - Дэйв Эггерс - Русская классическая проза
- Краткая книга прощаний - Владимир Владимирович Рафеенко - Русская классическая проза
- Незапертая дверь - Мария Метлицкая - Русская классическая проза / Современные любовные романы
- Вальтер Эйзенберг [Жизнь в мечте] - Константин Аксаков - Русская классическая проза
- Человеческое животное - Аудур Ава Олафсдоттир - Русская классическая проза
- Озерон. Падение Империи. Пролог - Сергей Анатольевич Евграфов - Боевая фантастика / Героическая фантастика / Русская классическая проза
- В свободном падении - Джей Джей Бола - Русская классическая проза
- Чилийский поэт - Алехандро Самбра - Русская классическая проза
- Монолог - Людмила Михайловна Кулинковская - Прочая религиозная литература / Русская классическая проза / Социально-психологическая