Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поощрялось физическое воздействие детей друг на друга, и тот, кто оказывался слабее, не только не вызывал никакого сочувствия, но и подвергался осуждению и каре: например, побежденного в борцовской схватке (равно как и того, кто высказал глупое суждение) кусали что есть силы за большой палец руки — тот, кому это наказание покажется символическим, пусть попробует его на себе. Мальчиков приучали переносить голод и холод, стойко терпеть боль. Жаловаться не полагалось. «Если кто-нибудь наказывал мальчика и он рассказывал об этом своему отцу, то, услышав жалобу, отец счел бы для себя позором не наказать мальчика вторично»{63}, — замечает Плутарх.
Он же пишет в «Сравнительных жизнеописаниях»: «Едва мальчики достигали семилетнего возраста, Ликург отбирал их у родителей и разбивал по отрядам, чтобы они вместе жили и ели, приучаясь играть и трудиться друг подле друга. Во главе отряда он ставил того, кто превосходил прочих сообразительностью и был храбрее всех в драках. Остальные равнялись на него, исполняли его приказы и молча терпели наказания, так что главным следствием такого образа жизни была привычка повиноваться. За играми детей часто присматривали старики и постоянно ссорили их, стараясь вызвать драку, а потом внимательно наблюдали, какие у каждого от природы качества — отважен ли мальчик и упорен ли в схватках. Грамоте они учились лишь в той мере, в какой без этого нельзя было обойтись… С возрастом требования делались все жестче: ребятишек коротко стригли, они бегали босиком, приучались играть нагими. В двенадцать лет они уже расхаживали без хитона, получая раз в год по гиматию, грязные, запущенные; бани и умащения были им незнакомы — за весь год лишь несколько дней они пользовались этим благом. Спали они вместе, по илам[8] и отрядам, на подстилках, которые сами себе приготовляли, ломая голыми руками метелки тростника на берегу Эврота[9]. Зимой к тростнику подбрасывали и примешивали так называемый ликофон[10]: считалось, что это растение обладает какою-то согревающей силой»{64}.
Отряды, о которых пишет историк, назывались агелами (греч. αγελη), что буквально означает «стадо». Агелы не были изобретением сугубо спартанским. Страбон утверждает, что их идея сформировалась на Крите и лишь затем была перенесена на спартанскую почву. «Кое-кто утверждает… что большинство обычаев, считаемых критскими, лаконского происхождения. В действительности же первыми их ввели критяне, а усовершенствовали спартанцы»{65}, — пишет он, имея в виду агелы. На Крите, «чтобы юноши стали мужественными, а не трусами, их с детства приучали к обращению с оружием и к тяжелым трудам, чтобы они научились презирать жару и холод, каменистые и крутые дороги, удары в гимнасиях и в сраженьях в строю. У них были введены упражнения не только в стрельбе из лука, но также в военной пляске… так что даже игры у них не были свободны от полезных для войны упражнений. Равным образом в песнях нужно было пользоваться мужественными критскими ритмами… Они обязаны были носить военное платье и обувь, а самым ценным даром у них считалось оружие»{66}.
Илами командовали эйрены (в русскоязычной литературе их часто называют иренами) — зарекомендовавшие себя с наилучшей стороны двадцатилетние юноши, чье пребывание в агеле уже подходило к концу.
Раз в год среди воспитанников агелы проводились особые соревнования — агоны (греч. αγτον — борьба, состязание), посмотреть на которые стекалась масса народу. Герусия присутствовала в полном составе. Это было одно из важнейших событий в полисе — по сути, отчет руководителей агелы в готовности их подопечных наследовать дело отцов. В программу состязаний, проходивших вблизи могил славных предков, включались борьба, кулачный бой и дисциплины, которые ныне принято называть легкоатлетическими. Проводились агоны, как правило, в самое жаркое время года и дня — на солнцепеке, чтобы усложнить задачу их участникам. Не все дети выдерживали физическую нагрузку в таких условиях, некоторые прекращали борьбу, а то и теряли сознание, но это не служило поводом к остановке агона. Слабые телом и духом в агеле не выживали, и это не вызывало у спартанцев чрезмерного огорчения. Некоторая «усушка» человеческого материала заранее закладывалась в их воспитательные планы.
О своеобразии спартанской морали применительно к агеле выше сказано не случайно. «Спартанцы полагали, что скудная пища делает юношей более здоровыми, они не будут склонны к тучности, а станут рослыми и даже красивыми»{67}. Детей сознательно кормили плохо провоцируя на примитивное воровство еды. Удавшаяся кража считалась похвальным деянием, поскольку невозможно было украсть, не продемонстрировав при этом хитрость и удаль. И наоборот, неудача каралась. «Все добывается кражей: одни идут на огороды, другие с величайшей осторожностью, пуская в ход всю свою хитрость, пробираются на общие трапезы мужей. Если мальчишка попадался, его жестоко избивали плетью за нерадивое и неловкое воровство»{68}, — пишет Плутарх. Ксенофонт, склонный к оправданию спартанских обычаев, добавляет: «Может быть, кто-то возразит: “Но если законодатель полагал кражу столь хорошим деянием, почему же тогда он обрек на наказание тех неудачливых, кто был пойман?” Мой ответ таков: по тем же самым причинам, по которым в любом другом обучении наказывается плохое исполнение урока. Так и лакедемоняне налагают наказание на мальчика, пойманного на краже, попросту как на несчастного растяпу в этом искусстве. Так, украсть как можно больше сыров из храма Орфии является деянием, достойным поощрения; но в то же время остальным приказывают сечь вора, и это дает ясное наставление в том, что, перенося боль в течение краткого срока, муж может получить приносящую радость награду вечной славы. Здесь также ясно показывается, что там, где необходима быстрота, медлительный человек получит больше злоключений и меньше благ»{69}.
Таким образом, не само воровство, а быть пойманным на воровстве считалось позорным. И неудивительно, что, «воруя, дети соблюдали величайшую осторожность; один из них, как рассказывают, украв лисенка, спрятал его у себя под плащом, и хотя зверек разорвал ему когтями и зубами живот, мальчик, чтобы скрыть свой поступок, крепился до тех пор, пока не умер»{70}. Историю с лисенком довольно часто преподносят как свидетельство особого мужества, которое вскармливалось спартанским воспитанием.
И в самом деле, к годам четырнадцати, пройдя через многие испытания и лишения, юный спартанец обретал необходимую твердость характера, которая внешне проявлялась в хладнокровии и немногословности. Еще раз послушаем Плутарха: «Детей учили говорить так, чтобы в их словах едкая острота смешивалась с изяществом, чтобы краткие речи вызывали пространные размышления… Ведь подобно тому, как семя людей, безмерно жадных до соитий, большею частью бесплодно, так и несдержанность языка порождает речи пустые и глупые»{71}. Неспроста слово «лаконизм», означающее краткость выражения мысли, происходит от топонима «Лакония» — умение сдерживать чувства и скупость на слова были возведены спартанцами в принцип.
К культуре и искусству воспитанников агелы приобщали ровно настолько, насколько это, по мнению их наставников, далеких от духовных устремлений и эстетических тонкостей, могло потребоваться в практической жизни. Юные гомеи не интересовались поэзией, философией, изобразительным искусством, не были знакомы с театром — «спартанцы не смотрят ни комедий, ни трагедий, чтобы не услышать чего-либо, сказанного в шутку или всерьез, идущего вразрез с их законами»{72}. Зато они неустанно маршировали под музыку и разучивали воинственные песни, в которых, по Плутарху, «заключено своего рода жало, возбуждавшее мужество и понуждавшее душу к восторженным порывам к действию»{73}.
Педономы, старые вояки, весьма уважали орхестрику — ритмические движения в музыкальном сопровождении, тесно связанные с религиозными обрядами и ритуальными плясками. Едва ли не главной составной частью орхестрики был воинственный танец пирриха, исполнявшийся в сопровождении флейты. «…Молодежь спартанская обучается пляске не меньше, чем искусству владеть оружием, — пишет Лукиан. — В самом деле: закончив рукопашную, побив других и сами, в свой черед, побитые другими, юноши всякий раз завершают состязанье пляской. Флейтист усаживается в середине и начинает наигрывать, отбивая размер ногою, а юноши, друг за другом, по порядку, показывают свое искусство, выступая под музыку и принимая всевозможные положения… позднее они пригодятся… на войне»{74}. А вот и война: «Зрелище было величественное и грозное: воины наступали, шагая сообразно ритму флейты, твердо держа строй, не испытывая ни малейшего смятения — спокойные и радостные…»{75}; «Лакедемоняне… двигались медленно под звуки воинственной мелодии, исполняемой множеством флейтистов, стоявших в их рядах. Это заведено у них не по религиозному обычаю, а для того, чтобы в такт музыке маршировать в ногу и чтобы не ломался боевой строй…»{76} Что характерно, любимая спартанцами флейта была не в самом большом почете в Афинах (об этом см. ниже).
- Семена разрушения. Тайная подоплека генетических манипуляций - Уильям Энгдаль - История
- Как католическая церковь создала западную цивилизацию - Томас Вудс - История
- Незападная история науки: Открытия, о которых мы не знали - Джеймс Поскетт - Зарубежная образовательная литература / История / Публицистика
- Движение Талибан: социально-религиозные аспекты деятельности сообщества - Горунович Михаил Владимирович - История
- Моссад: одни против всех. История и современность израильской разведки - Михаил Жданов - История
- Беседы о русской культуре - Юрий Михайлович Лотман - История / Культурология / Литературоведение
- Расследование и предупреждение техногенных катастроф. Научный детектив - Юрий Петров - История
- «Черный пояс» без грифа секретности - Александр Арабаджиев - История
- Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века - Ольга Елисеева - История
- Реконструкция Куликовской битвы. Параллели китайской и европейской истории - Анатолий Фоменко - История