там делать? Чай, не на работу мы ходили к Криволапихе, – огрызается Федул.
– Не рассуждать! Отвечайте согласно уставу… – повышает голос Федосей Иванович.
– Посмотрели, посмотрели – вроде никого и нет…
– А вы думали – там гостей застолица? – спрашивает ехидно Фетинья Петровна.
– Пускай Федул скажет.
– Я, значит, заглянул на шесток – лагун не лагун и чугуном не назовешь. Ну, вроде бидон… стоит. А в нем и пива-то нет, так – гушша.
– Одна видимость.
– Мы ее выпили…
– Там малость было… На донышке.
– А больше ничего не брали?
– Боле ничего…
– Ах, совесть ваша! – восклицает Криволапиха. – И где ж на донышке! Там более полбидона было. Опара хлебная в деже неделю стояла – и ее выжрали. А кто картошку съел? Поросенку стояла в чашке на скамье… Девки лапшу не доели – я ее тоже туда. Пришла я – поросенок визжит. Я хвать чашку, а там и отчистков нету. Все подчистую стрескали. Хряки они, хряки и есть… – Криволапиха села под общий хохот.
– Что будем с ними делать? – спросила Фетинья Петровна.
– Выговор записать в дело.
– Пускай покаются.
– Граждане колхозники! – переждав шум, говорит Федул. – Ну чего с кем не бывает? Простить надобно. А мы более не будем.
– А Парамон?
– А что Парамон? Иль я чужих коров доил? – вскидывается он. – Не более других пил…
– Хорошо, запиши им выговор, – сказала Фетинья Петровна. В зале задвигали стульями.
– Подождите расходиться! Слово имеет председатель сельсовета Бобцов Федосей Иванович, – сказал председатель колхоза.
Федосей Иванович встал, полистал в папке свои дела, нашел нужную бумажку, стал зачитывать:
– Товарищи, весна свое показывает: мусор, тряпки, солома, назем и прочие отбросы из-под снега повылазили. От столовой зайдешь в проулок… Тут тебе и собака, и кошка дохлая, и всякие животные валяются до самой речки. А Егор Иванович намедни в речке поймал худые чембары. Протерты не в ходу, а на этом самом месте… На сиденье… Сразу видно – табунщик носил. И у кладовой Степана Ефимовича тоже… мусор и назем. Спрашивается, кто старые чембары в речку кинул? Ведь из нее пьют лошади, скот; ребятешки, подростки купаются с первесны. А что от старых чембар? Один волос исходит и дух чижолый. Куда такое дело годится… Учтите!
– Почем ты знаешь, что табунщик свои штаны бросил?.. – кричат с задних рядов.
– Так они же протертые на сиденье, в седле то есть.
– А может, кто их в конторе просидел?
– Ты сначала установи!..
– Установим… И на следующем собрании сообщим. Все! – Председатель сельсовета закрывает свою папку.
Народ расходится.
1965
Домой на побывку
1
Мы приехали в Тиханово на велосипедах, как туристы – в синих рейтузах да в майках, на спинах рюкзаки, лица потные, пыльные.
– А ну, прочь с дороги! – встретил нас окриком милицейский лейтенант.
Он сидел на скамейке возле милиции у самого въезда в Тиханово. Перед ним разливалась лужа во всю обочину, а за лужей да еще за канавой лежала свежая чистая мостовая, покрытая асфальтом. Поперек мостовой на треногах висела доска с корявой надписью: «Проезд запрещен». Буквы черные в потеках, писаны не то мазутом, не то отработанным машинным маслом. Я притормозил велосипед, а мой сынишка Андрей свернул на обочину, с ходу врезался в лужу и, наткнувшись на какой то невидимый предмет, полетел в воду.
Милиционер засмеялся:
– Вот дурень! Летит в болото сломя голову. Там камни!
Андрей встал мокрый и грязный с головы до пят, пошарил руками в воде, нащупал велосипед, вытянул.
Милиционер отечески журил его:
– Дурачок, тут с весны никто не ездит. Колесники глубокие, по шейку тебе будет. Скажи спасибо, что не утоп.
Андрей обиженно сопел и вытирал своего «Орленка».
– Почему мостовая перекрыта? – спросил я.
Лейтенант был в годах и разговорчив:
– А ты что, маленький? Не видишь – асфальт свежий?!
– Он уже захряс. На нем колесные следы…
– Мало ли что…
– Когда его уложили?
– На той неделе.
– Так чего же ждут?
– Как чего? Вот проложат до моста, до конца то есть, тогда и откроют.
– Где же в село въезжают? Со стороны Бочагов подъехали – там овраг.
– Ну, правильно. От Бочагов проезду нет, – согласился с удовольствием лейтенант. – Там у нас плотина была, через овраг. По ней и ездили. Но ее прорвало в позапрошлом году… От Выселок тоже не проедешь. Там ЛМС стоит, мелиораторы.
– Так что ж они, оглоблей перекрыли дорогу-то?
– У них трактора, милок, да еще колесные. Они из этой дороги сделали две траншеи полного профиля. Хоть становись в колесники и веди пулеметный огонь в обе стороны.
– А от Сергачева можно въехать в село? – спросил я, уже охваченный любопытством.
– От Сергачева чернозем. Его так размесили, что коровам по брюхо. Веришь или нет, стадо гонят – ягнят на себе переносят?!
– Ну да… А Ураза верхом на козе переезжала, – ввернул я старую тихановскую присказку.
Милиционер поглядел на меня с удивлением; лицо у него белесое, обгоревшее, но гладкое, без морщин, какого-то японского складу: веки припухлые, губы толстые, чуть навыворот, нос пуговкой, с открытыми ноздрями.
– Ты здешний, что ли? – спросил он.
Я назвался.
– Фу ты, мать твоя тетенька! А я тебе про дорогу смолу разливаю. Из газеты, значит! А я Ежиков Яков. Знал гордеевского милиционера Ежикова? Так вот я сын его. Теперь участковым состою в райцентре. Дежурю по отделению.
Он кивнул на раскрытые окна двухэтажного дома, где помещалась милиция. Время было вечернее, тихое – во всем здании ни души. В палисаднике стоял мотоцикл с коляской, видать, дежурного. А сам дежурный с удовольствием теперь разглядывал меня.
– В газете, значит. Слыхал, слыхал… Ну, здорово! – Он протянул мне руку.
Мы поздоровались.
– Что ж ты сразу не сказал – кто такой? И ехал бы себе по мостовой. Свой человек, какой может быть разговор, – он вдруг рассмеялся. – Ты знаешь, сколько висит эта вывеска? Боле двух недель. Кому надо – тот ездит. На побывку или по служебным делам?
– В гости к Семену Семеновичу Бородину.
– Ну да, к брату! – И вдруг обрадованно: – А Пашка Жернаков тоже тебе братом доводится!
– Двоюродным, – поправил я.
– Аха!.. Ты знаешь? Ведь я на его место переведен. Значит, когда его посадили… Прямо скажем – здря!
– Он вроде бы дома…
– Отсидел, как миленький. Правда, не полный срок. Два года отбухал, хоть и в особом лагере – для нашего брата. Но там тоже не сладко.
Я смутно помнил, что у Павла какие-то нелады с женой были, и спросил для приличия:
– Живет он с женой?
