Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А эта вертикаль — сегодняшний маршрут по Пятому. (Конечно, вертикаль, ведь масштаб времени здесь тысячи, десятки тысяч, а то и миллионы лет — что против них день!) При переходе изогнутая струна соответствующего варианта и звенела, как арфа, пела, как скрипка. И нас переносило за минуты в иное состояние мира, в то, которого наш вариант достигнет еще не скоро. (А ведь оно есть сейчас — значит, могли?)
Вот он, наш вариант — средненький. Ни самый хороший, ни самый плохой. Правее него идут уже со срывами. (Но, похоже, не все изображено на жетоне — наверное, лишь нужное для путешествия под водительством Стрижа? Ведь должны быть и обрывающиеся линии — вроде варианта, в котором облучился Кепкин.
И Сашка поминал о своей гибели от легочной чумы. Все в одной плоскости не нарисуешь. Но это тоже есть.)
…Переход от обезьяны к человеку — лишь часть пути. Стриж правильно сейчас высказался насчет прямохождения и четверенек: психически люди в большинстве своем стоят еще на четырех. Надо подниматься, а то как бы не вернуться совсем. Дом строят долго — разрушить его можно быстро.
Прячу жетон в карман, сижу, обняв руками колени. Слежу за тающими в небе последними облаками, плоскими… как «лапуты»? Заканчивается день длиной в десятки тысячелетий (вчера и вовсе прогулялся на миллион лет назад), начавшийся рано утром на Васбазарчике. (До сих пор не хочу есть — впечатлениями сыт?) В каком варианте я сейчас? Есть биокрылья… значит, и моя жена Люся? Нет, с ней мы расстались, отрезано. И наличие отца биокрылья не гарантируют: небольшой сдвиг по Пятому — и большое разочарование. Я здесь гость случайный, гость незваный, как ни верти.
И вообще, не хватит ли выгадывать, надвариантник? Твое знание — не для выгод, это ясно.
Темнеет. Поднимаюсь, иду к своим биокрыльям. Сворачиваю их, складываю плоскости, застегиваю в нужных местах ремешки… Во что-то превратится этот пакет утром, в рюкзак? Ложусь, подкладываю его под голову. Впереди, на холмах, загораются огни, вверху — звезды.
…Мой путь — под горку. В свою «лунку». Но все-таки хорошо, что вернулся надвариантным, прошедшим из края в край по Пятому. А то ординарный А. Е. Самойленко, что греха таить, излишне озабочен, выбив Пашу, занять его место. Не в месте счастье!
…Никакого прекрасного будущего время нам не приготовило. Верование, что XXI век окажется лучше XX, того же сорта, что и убеждение, будто одиннадцатый час утра лучше десятого. Чем лучше-то, в обоих по шестьдесят минут!
…Но и ни одно усилие не пропадает. Всегда возможно свернуть, сдвинуться решениями-выборами по Пятому — к «будущему», которое уже есть.
…Однако и ни одну ошибку, ни одну нашу слабость время тоже не прощает. Все включает оно в логику своего развития, в логику потока.
Пахнут цветущие липы. В фиолетовом небе множатся точки звезд. Ночь будет теплой. Я достаю Люсин жетон, поглаживаю пальцами рифленую поверхность. Засыпаю, сжав его в руке.
Где-то я проснусь завтра?..
1980–1990 гг.
Час таланта
1. Таращанск, 14 мая
В час тридцать пять минут пополудни, когда в большой комнате бухгалтерии (по-новому, счетного цеха) Таращанского завода газовых ламп после перерыва все заняли свои места и установилась деловая тишина, изредка прерываемая стрекотом арифмометров и короткими очередями пишмашинок, старший счетовод Андрей Степанович Кушнир — сорокалетний крепыш с залысой шевелюрой и обширными, всегда сизыми щеками, кои делали его лицо издали похожим на сливу, встал, беспомощно посмотрел по сторонам, провел ладонью по лбу, вздохнул… и в полный голос запел «Ох, да не шуми ты, мати зелена дубравушка». Сотрудники бухгалтерии подняли на него расширенные глаза, замерли.
Лицо у Андрея Степановича было величественным, печальным и ничуть сейчас не напоминало сливу. Взгляд был устремлен в раскрытое окно на заводской двор, где двое рабочих сгружали с машины дымящиеся параллелепипеды сухого льда.
— …не мешай мне, добру молодцу, думу думати, — сильно и грустно выводил он густым баритоном.
Главбух Михаил Абрамович, естественно, изумился и обеспокоился более других. Он устремил взор на счетовода, кашлянул и хотел было громко, с должной серьезностью сказать: «Между прочим, Андрей Степанович, здесь вам не зелена дубравушка, а счетный цех, и не темна ноченька, а рабочий день!» Но — не смог. Перехватило горло. Какая-то степная, разбойная грусть-тоска овладела вдруг Михаилом Абрамовичем — будто это ему, добру молодцу, главну бухгалтеру, «…на допрос идти перед грозного судью — самого царя».
Андрей Кушнир — он же Степаныч или Андрюша — был известен сотрудникам как человек самый заурядный. Жил в Таращанске безвыездно, отлучился только на три года служить в армии. Работал на баянной фабрике настройщиком, потом окончил вечерний техникум совторговли и двинулся по счетной части. Ходил по сию пору в холостяках, но компаний не чурался, любит выпить, пошутить, посмеяться. Причем последнее преобладало: перед тем, как высказать остроту, он со значением посматривал на собеседников, гмыкал и содрогался заранее, как вулкан перед извержением. Поигрывал на баяне, но без увлечения — не по возрасту, да и не модно в век электроники. Любил побродить с удочками по берегам здешней речки Нетечи, а затем прихвастнуть, отмеряя на руке размер пойманной (или хотя бы сорвавшейся) щуки.
Правда, в компании, подвыпив, он иной раз пытался изложить приятелям свои смутные мечтания, раскрыть душу. Его слушали любя, соглашались. Но, поскольку в теплом состоянии люди более настроены говорить, чем слушать, тотчас перебивали и несли — каждый свое.
Все знали и то, что Кушнир обладает сильным красивым баритоном. Бывало, в магазине, когда подходила его очередь и он произносил: «Мне, будьте добры, двести „отдельной“, резать не надо», многие покупатели смотрели на него с неодобрением: какой голос человек расходует по пустякам! Просил бы кило… Но чтобы Андрей Степанович мог петь, да так петь! Случалось, певал он на вечеринках — и в общем хоре, и соло, выходило громко, немузыкально, непристойно — как у всех пьяных. Мысль вовлечь его в самодеятельность не возникала ни у кого.
А сейчас небывалой частоты и прочувствованности голос — его, кушнировский, но в то же время будто и не его — заполнил комнату грустной силой, болью и удалью, широко тек над столами, над головами присмиревших сотрудников, выливался через окно наружу:
Всю правду тебе скажу, всю истину:что товарищей моих было четверо.А как первый мой товарищ — то темная ночь.А второй мой товарищ — то булатный нож.А как третий мой товарищ — то добрый конь…
И казалось, что песне сопутствует музыка — хотя не было музыки, что дубрава шелестит листвой задумчиво и безразлично. И когда в небольшую паузу вплелся не то всхлип, не то вздох (Марии Федоровны, бухгалтера по зарплате): жаль, казнят человека… — песня разлилась еще шире, как блистающая под солнцем река в половодье.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Должность во Вселенной - Владимир Савченко - Научная Фантастика
- Серебряное время (сборник) - Владимир Савченко - Научная Фантастика
- Черные звезды (сборник) - Владимир Савченко - Научная Фантастика
- Сепаратная война - Джо Холдеман - Научная Фантастика
- Сквозь завесу времени (сборник) - Евгений Рысс - Научная Фантастика
- Встречники - Владимир Савченко - Научная Фантастика
- Черный Ферзь - Михаил Савеличев - Научная Фантастика
- Циклы 'Антимир-Восточный конвой-отдельные романы.Компиляция.Книги 15. Романы-16 - Владимир Дмитриевич Михайлов - Научная Фантастика
- Война во времени - Александр Пересвет - Научная Фантастика
- Звезда по имени Галь. Земляничное окошко (сборник) - Рэй Брэдбери - Научная Фантастика