Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я заглянул в приоткрытую дверь зала, где должно было состояться выступление. Там было темно и пусто, только рабочие заканчивали монтировать маленькую сцену в свете двух прожекторов. Тут же появился бригадир с весьма неприветливым лицом и сказал мне, что нечего здесь слоняться и вынюхивать. Я избытком воспитания не страдаю, но, поскольку я пребывал в приподнятом настроении от всего происходящего, вступать в пререкания не стал. Я отправился в выставочный зал, а бригадир снова сел на стул и стал читать спортивную газету; я несколько раз обошел витрины, разглядывая фотографии, большинство из которых были мне известны, и разные предметы, о которых я знал по книгам. Я не слишком сосредотачивался на том, что видел – просто надо было убить время до начала выступления.
Когда через некоторое время я снова подошел к залу, дверь была закрыта, а перед ней толпилось приличное количество слушателей, в большинстве своем, бородатых парней и девушек с распущенными волосами, которые безостановочно курили. На секунду я опять почувствовал нервное напряжение. Я-то думал, что людей, которые придут слушать лекцию, будет немного, и, что ни говори, я бы так и предпочел. Я стал твердить себе, что это называется впадать в детство, и кое-как успокоился, но все-таки не совсем, поскольку очередь желающих войти росла с каждой секундой. Опасаясь, что я вообще останусь за дверью, я решил присоединиться к какой-нибудь группе. Когда дверь, наконец, открыли, публика спокойно потекла в зал: те, кто пришел не один, переговаривались со своими знакомыми, а одиночки неторопливо выбирали себе более или менее уединенные места. Я чуть ни бегом бросился к первому ряду. Когда я до него добрался, то почувствовал, что толпа у входа и нервозность меня слишком взбудоражили. Я тяжело дышал, на лбу выступила испарина. Не успел я успокоиться, как снова появился хмурый бригадир. Первые ряды забронированы, сказал он, так что мне следует пересесть. Я пошел в конец зала, меня била дрожь. Бригадир не уточнил, сколько именно рядов забронировано, и я потихоньку дошел до конца зала. Единственное, чего я хотел, это сесть где-нибудь так, чтобы бригадир, державшийся решительно и высокомерно, снова не заставил меня вставать. Когда я, наконец, устроился в кресле, то с трудом переводил дух. На какой-то момент, пока я шел на виду у всего зала, у меня возникло ужасное ощущение, что это именно мне придется выступать перед публикой, и уже тогда почувствовал, что лицо и шея у меня покраснели. Я проклинал бригадира. По его вине все началось из рук вон плохо. Всего минуту назад я был спокоен и доволен, был уверен в том, что имею полное право на место в первом ряду. Теперь же я оказался слишком далеко, чтобы разглядеть все до мелочей, да еще чувствовал себя паршиво, потому что нормальное дыхание никак не восстанавливалось. Как бы то ни было, а лицо у меня горело, когда из боковой двери появились четверо и поднялись на сцену. Зарубежный ученый был среди них. Более непохожим на того, каким я себе его представлял, он быть не мог, и, тем не менее, я ни минуты не сомневался, что это именно он. Первое, что бросалось в глаза, это его огромный рост и внушительные размеры. Его тщательно уложенные волосы были седы, но он был сравнительно молод – немногим больше сорока. Профессор носил большие очки в роговой оправе, под стать его габаритам, а светлый костюм сидел на нем с небрежной элегантностью. Из всех, кто находился на сцене, только у него одного воротничок рубашки был расстегнут, но то, что галстук отсутствовал, не производило впечатления неряшливости или неуважения к публике. Наоборот, казалось естественным, что его воротничок ничем не стеснен и ничто не мешает ему дышать полной грудью. Он сосредоточенно вникал в происходящее, сидел, не шевелясь, внимательно смотрел на оратора и слушал его с интересом: молодой человек в этот момент иллюстрировал свое выступление показом диапозитивов. Забронированные кресла первых рядов оставались в большинстве своем пустыми. Воспользовавшись тем, что в зале стало совсем темно, поскольку готовился к показу второй блок диапозитивов, я проскользнул на то место, которое занял, прежде чем мне велели его покинуть. Когда свет зажегся, бригадир пронзил меня уничтожающим взглядом, но не осмелился прерывать мероприятие, чтобы уличить меня в наглости. С моего нового места я лучше рассмотрел профессора и убедился, что составил о нем верное впечатление. Я так пристально изучал черты его лица и жесты, что, когда другие ораторы закончили свои выступления и ведущий представил его короткой биографической справкой, облик профессора был знаком мне до мельчайших подробностей. Без сомнения, он был личностью, и все мы пришли послушать именно его, остальные же являлись просто статистами, с большим или меньшим успехом выполнявшими свою миссию, предваряя его долгожданное выступление. Первое, что меня удивило, когда он начал говорить – его сердечный тон. Это был человек открытый и душевный, который привык завоевывать расположение людей своей естественностью и обаянием. Он говорил не для эрудитов и знатоков; он говорил для человека с улицы. Он с самого начала пошел по этому верному пути д продолжал какое-то время в том же духе. Большую часть приведенных им многочисленных фактов и дат я уже знал, так что мог свободно следить за его рассуждениями и выводами, которыми он подтверждал свою точку зрения. Все указывало на то, что когда мы, после его выступления, поговорим с ним вдвоем, мы поймем друг друга, и что он выслушает меня с интересом и вниманием. При этой мысли я так разволновался, так сосредоточился на обдумывании того, с чем я пойду в атаку, что на несколько минут отвлекся от его доклада, но этого оказалось достаточно, и я пропустил тот самый момент, когда ситуация изменилась. Сначала я заметил кое-какие отдельные мелочи, которым не придал значения; но потом эти мелочи стали подозрительно повторяться, постепенно обретя в моем мозгу контуры сомнения. Позже, по мере того, как продолжалось выступление, эти очертания становились все более явными, пока не обрели устойчивую форму непреложной очевидности, в результате чего мне пришлось принять ошеломляющую истину: иностранный профессор говорил не о Лорке. Он говорил о себе. Он использовал расстрел в частности и гражданскую войну вообще как трамплины, с которых взлетел на крыльях славы, и по ходу дела продал еще сколько-то экземпляров своей новой книги, реклама которой, судя по всему, и была главной целью его участия в выступлениях. Я все еще тешил себя надеждой, что его пространные ссылки на препятствия, которые ему якобы удалось преодолеть, нескончаемый перечень бюрократических процедур, с которыми ему пришлось столкнуться, безмолвная борьба, которую он вел годами, чтобы шаг за шагом, дата за датой, восстановить историю Лорки и его казни, – что все это лишь отдельный фрагмент его доклада, уступка закономерному желанию разрекламировать свою книгу, и что мое восприятие ошибочно, но по мере того, как он говорил, надежды мои таяли, пока не улетучились совсем.
Бурные аплодисменты прервали мои размышления. Публика была удовлетворена, все ликовали. Люди услышали именно то, что хотели услышать. Несколько человек крутились под ногами у профессора, и он отвечал своим почитателям очаровательной улыбкой. Затем ведущий объявил, что издательство, опубликовавшее книгу профессора, приглашает всех присутствующих на бокал вина. Кроме других именитых граждан, должен прибыть мэр. Можно будет приобрести экземпляр книги, на котором профессор поставит свой автограф.
Официанты, которые за несколько часов до этого устанавливали столы, теперь готовили коктейли и с заученной ловкостью переходили с подносами от одной группы приглашенных к другой, предлагая присутствующим канапе и напитки.
Сам не знаю, как это получилось, но я оказался в толпе тех, кто разбирал аперитивы, и я тоже взял рюмку какой-то жидкости с пузырьками. Я был в растерянности: разочарование, постигшее меня от встречи с профессором, смешивалось с моей неопытностью по части такого рода собраний. Я никак не мог привыкнуть к тому, что элегантный официант то и дело предлагал мне уставленный чем-то поднос, причем с такой почтительностью, будто я наследный принц. Мне казалось, я парю в воздухе, не слишком вдумываясь в то, что происходит, и не очень понимая, куда все это приведет. Люди вокруг меня оживленно переговаривались. Все были несказанно довольны происходящим, как будто выиграли в лотерею, устроенную заграничным толстяком. Мне хоть и не досталось никакого выигрыша, я утешался тем, что мог приобщиться к «шведскому столу» с напитками; я перепробовал все, и по мере того, как напивался, чувствовал себя все более далеким от этих людей и от всей этой суматохи. Постепенно во мне закипала злоба на них на всех, а тут еще молоденькая и хорошенькая ассистентка профессора подошла ко мне и стала предлагать мне купить нашумевшую книгу, указав на специальный столик у входа в зал, где профессор раздавал автографы. Туда-то я и направился.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Минер - Евгений Титаренко - Современная проза
- Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - Марианна Марш - Современная проза
- Картежник и бретер, игрок и дуэлянт. Утоли моя печали - Борис Васильев - Современная проза
- Почерк Леонардо - Дина Рубина - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази - Современная проза
- Старость шакала. Посвящается Пэт - Сергей Дигол - Современная проза
- Анатом - Федерико Андахази - Современная проза
- Старик и ангел - Александр Кабаков - Современная проза