Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не позволяет спать мне счастья напряженье.
Мне свет является в ночной тиши, люблю
Ума горячего бесцельное броженье.
“Спи, детка, засыпай”, — мне говоришь сквозь сон
И сонную к плечу протягиваешь руку.
Мне кажется: уснуть — как потерпеть урон,
Примерить начерно загробную разлуку,
Покинуть жизнь свою, оставить друга, дом,
Стол письменный, тетрадь, открытую страницу.
Остановилась я вчера на месте том,
Где не хотела бы никак остановиться.
И не умею я, как ты — строку одну
В тетрадку занести, как бабочки скольженье
Прервать, накрыть сачком, пусть, не мешая сну,
Трепещет до утра и ждет стихотворенья.
* *
*
Культура за чужой, известно, счет
Живет, и все, что сколком, подражаньем
Нам представляется, на самом деле
Есть усвоенье пройденного. Вот.
Вооружившись доблестным вниманьем,
Чужой мотив мы заново пропели.
И если б древний римлянин взглянул
На то, что сделали его потомки,
Их обвинил бы, верно, в плагиате.
Как он ошибся бы! Для нас Катулл
Предутренние разводил потемки,
И благородный чтит его читатель.
Культура в самом деле — общий дом,
Как средиземноморский этот берег.
А мы — как галечник, так мы похожи.
Национальность наша ни при чем.
Нева иль Сена, Темза или Терек —
Бессмертью все равно, и смерти — тоже.
* *
*
Озираю рассеянным взглядом
Свой письменный стол, экран
Компьютера, книгу рядом,
Бумагу и чая стакан.
Коричневый столбик дымится
И жалит язык,
На тридцать второй странице
Автор бедный душою поник.
Сугроб на нашем балконе
Почти в человеческий рост,
Одинокий голубь в нем тонет,
И в снегу его хвост.
Что за глупая штука — сердце!
Норовит занять у снежка
Способность кружиться, вертеться,
Взлетать и смотреть свысока.
Вот он валится, сыплется с неба,
Заметает зависть и зло.
А без них, без ранящих, мне бы —
Знаю точно — не повезло.
Словно связаны их укусы
И саднящий еще порез
С дружелюбием музы,
С милосердьем небес!
* *
*
А кольчатая путаница листьев
Прибрежной ивы в завиточках тонких,
Как волосы, к моей прильнула кисти.
Прелестная, ей не нужны гребенки,
Заколки, шпильки, в шевелюре нежной
Колечки виснут мягкие, тугие…
Я, видимо, мужчиной в жизни прежней
Была, и были девушки такие.
Праздник
Екимов Борис Петрович родился в 1938 году. Лауреат многих литературных премий. Постоянный автор журнала. Живет в Москве.
Январским праздничным днем в далеком глухом Задонье, на малом хуторе Иванушкин, в просторном доме старой Буканихи догорала молодая гульба. Началась она под Новый год, шумно и ярко, с шампанским, цветными ракетами, стрельбой из ружья; потом гульба притухала, оживая порой, когда объявлялись новые гости.
Хозяйничал в доме внук Буканихи — Васька по прозвищу Дрот, крепкий жилистый парень, который нынче жил в городе: шоферил там, на стройках работал, мыкаясь по чужим углам, порою ненадолго подженивался, но любил гостить на хуторе, в родном гнезде: рыбачить, зайчиков осенью да зимой гонять, помогать бабке в делах огородных, за домом глядеть — словом, жить на воле. Тем более что здесь своя крыша над головой и бабушка — родной человек.
Нынче он прибыл на хутор загодя, подладил старый трактор — отцово наследство — и начал таскать из приречного леса тополевый да вербовый сухостой на дрова, призвав на подмогу ли, в компанию для веселости полубездомного Ваню Шнурка, наследника покойной бабки Хомовны. Работали по-молодому, в охотку, тем более с трактором. По доброй еще погоде успели натаскать сухостоя. И не только к букановскому двору, но и к другим. Кому за магарыч, а кому за спасибо. Свои люди. Натаскали, напилили дров. Кололи, под сарайную крышу прятали.
А потом пришла непогода: холодная морось, ветер и слякоть.
Единственную дорогу развезло: ни пройти, ни проехать. И хутор Иванушкин, словно старый человек, стал жить своей, в последние годы привычной, одинокой жизнью, готовясь к празднику в меру сил.
У молодых гостей ли, хозяев сил, славу богу, хватало. И потому, с дровами почти разделавшись, Васька Дрот подался к воде, на Дон: душу отвести да рыбкой разжиться.
Тем более что вовремя объявился на хуторе могучий Коля Мордовкин, который с малых лет на воде, считай вывелся там, как головастик. «Сеть да весло — наше ремесло», — повторял он вослед за покойным батей своим. «Дон нас прокормит», — тоже батино присловье. А ведь и вправду кормил. До поры. Новые времена это ремесло упразднили. Нынче Коля Мордва трудился на железной дороге, приезжая на хутор лишь в отпуск да на праздники, как теперь. Приехал и тут же с Васькой Дротом схлестнулся. Сап храпа ищет…
Встретились. Обрядились в рыбацкую одежку — ватники да высокие сапоги-забродни — и подались на Дон, оставив при дровяных делах зябкого Шнурка. Пусть греется возле печки.
Дрота да Колю Мордву стылость не брала. У них лишь морды чугунели от холодного ветра, дождя да костенели красные, словно ошпаренные, руки. Но это было в привычку. А холодная морось да ветер еще тем хороши, что рыбнадзор ли, милиция поленятся в такую погоду высовывать нос.
В иную пору поймают и обдерут до нитки.
Поставили пару сеточек возле берега да еще с одной ночью, впотьмах, плавали, надеясь на крупную рыбу. И хотя от прежнего Дона, многорыбного, теперь осталась лишь память, на уху да жареху все же поймали: окуней, плотву, краснопёрок. А еще ухватили пару лещей да сазана и толстолобика на балык. С фонарем — тоже ночью — полмешка раков добыли, на отмелях. Двое суток безвылазно на воде провели. Зябли да мокли. Но охота пуще неволи. Заодно прошлись по береговому займищу да в молодых сосняках и нарезали целое корыто последних грибов: зеленух да синюю ножку. Старая Буканиха чистила их, варила да окисляла «керчиком» — красным томатом, по-старинному, по-казачьи. Золотая закусь.
Рыбалка, грибы, раки — хотелось все ухватить, не столько для еды, сколь для души, наскучавшей по этому простору: этой воде, нынче, в предзимье, прозрачной у берегов и темной в глуби, стылой, ожидающей льда; по этим берегам, высоким, обрывистым, меловым и низким, песчаным, заросшим озябшими сизыми талами, которые ждут теплого снега. Все это — привычное с малых лет, а значит, свое. По нему скучаешь.
За два дня отвели душу. Насквозь проветрились, до костей намерзлись. Понятливый Ваня Шнурок ко времени накочегарил баню. Целый день парились, отмываясь да согреваясь.
А потом пришел Новый год. И все было как положено: наряженная елочка со звездой и щедрый праздничный стол, яркий и зазывно пахучий: жареная да отварная рыба, свежепросоленный балычок с жирком, грибки, раки да из летних припасов, из погреба, соленые помидоры, огурчики, кислая капуста с ленточками красного перца. А в середине стола — шампанское с серебряным горлышком, для порядка.
С вечера подходили хуторские старики хозяйку поздравить да подивиться нынешней для хутора редкости — наряженной елке.
Но старые сидели недолго: рюмку выпьют, поохают — и к дому спешат; на улице — непогода: склизь да морось, рано темнеет. Старому человеку в такую пору бродить негоже.
Новый год встречали лишь молодые: Васька Дрот да Коля Мордва и, конечно, Шнурок; да еще две девки: Вера Губатая и знаменитая Королиха, молодая, приглядная.
За окнами — темь кромешная, холодный ветер и дождь. А в доме светло, тепло, два телевизора с песнями да веселыми фильмами, щедрый стол.
- Игнат и Анна - Владимир Бешлягэ - Современная проза
- В Камчатку - Евгений Гропянов - Современная проза
- Это моя война, моя Франция, моя боль. Перекрестки истории - Морис Дрюон - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Ворошиловград - Сергей Жадан - Современная проза
- Жена декабриста - Марина Аромштан - Современная проза
- Не убий - Анатолий Азольский - Современная проза
- Собаки, страсть и смерть - Борис Виан - Современная проза
- Русский диптих - Всеволод Бенигсен - Современная проза
- Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл - Современная проза