Форма входа
Читем онлайн Плод молочая - Михаил Белозеров
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Дольше всех я заставал девицу, которая, вообще говоря, не воевала за чистоту. Она оказалась противницей всякой чистоты, чем несколько озадачивала Славика (я наблюдал несвойственную ему раздражительность), который был воспитан все же в более строгих правилах. У девицы были голубые глаза, прическа разъяренной Горгоны и привычка носить сандалии, которые приобретались в детских магазинах.
Но все достоинства Славика с лихвой покрывались одним — его способностью работать и той отрешенностью, с которой он это умел делать.
Он встретил меня как обычно — немного стесняясь своего заикания. Сунул мне руку, выпачканную в краске, усадил на знаменитую раскладушку, которая, по-моему, уже явно дышала на ладан, и выложил свою последнюю драгоценность — кусок штукатурки в синих разводах, похожую на то, что обычно показывают по телевизору и вещают, что находка относится не то к 1 веку до н.э., не то к 1 веку н.э.
— Из Пантикапея! — сказал он и улыбнулся — лучистее не бывает.
— Да ну? — не поверил я.
По мне, это еще не повод, чтобы тащить что-то от самого синего моря и выставлять напоказ в собственной квартире, а потом изводить гостя нудными объяснениями.
— Я-яя так таам был...
— Тогда верю, — сказал я, и он успокоился.
Мы открыли пиво, которое я принес. Славик отпил из горлышка, вытер пальцы о майку, которая, судя по виду, заменяла ему тряпку для кисточек, и философски изрек:
— Х-хорошо... — Отпил еще, сделал паузу, как поизносившийся трагик, и вдруг произнес: — Купи картину! Не-не-до-дорого возьму.
Помню, я едва не поперхнулся и сразу заподозрил подвох. В его словах было больше прямодушия и бескорыстия, чем чисто делового содержания. К тому же Славик никогда не продавал мне картин. Мог подарить, но продать — никогда. Таково было негласное правило дружбы.
— Тебе нужны деньги? — спросил я все еще под впечатлением услышанного и страстно желая вытянуть из него запекшуюся занозу под названием недомолвка.
— Д-да... — ответил он, — кругленькая сумма не помешала бы.
— И какова ее округлость? — поинтересовался я.
Он назвал.
— Ого! — присвистнул я. — Сумма была солидной, даже на слух. — У тебя запросы...
— Если бы... Если бы только у меня... — Он улыбнулся, как умел улыбаться только он, словно все сказанное не имеет никакого отношения к нашей дружбе и вообще — никакого значения, потому что мы друзья, потому что когда-то таскали за спинами ранцы с учебниками, а в руках — мешки со сменной обувью, потому что нам обоим не повезло или почти не повезло, что, по сути дела, было одним и тем же; и вот он так улыбается, чтобы быть самим собой и должен быть самим собой — и от этого у него белела косточка на горбинке носа и глаза вспыхивали и пожирали себя внутренним светом, но то место, куда положено было вливать пиво, работало исправно, и борода задиралась по-прежнему воинственно, а чутье на дармовую выпивку было просто-таки чудовищно тонким. И пока он удалялся за новой порцией — на кухне мягко чмокнула дверца холодильника, я не обнаружил в комнате ничего нового, кроме того, что чьи-то сострадательные руки сняли с окон шторы (сострадание явно было вызвано количеством пыли и ветхостью ткани), и оно смотрело в мир так же, как и Славик — неисправимо наивно и искренно.
— Таковы правила игры, брат, — произнес он без запинки, появившись в дверях и метнув в руки мне литой золотистый снаряд, который, пока его тащили по коридору, от жары успел истечь прохладным потом. Было что-то новенькое в его рассуждениях, и я удивился. Славик и рационализм — несовместимо.
К тому времени я уже всесторонне прикинул свой бюджет. Года на три мне вполне хватало. Если жить, разумеется, салатами и кашами. Если же я захочу что-нибудь существеннее, то, безусловно, мог раскошелиться на отличную вырезку на рынке. К тому же втайне я подумывал, что мой трехгодичный пост окажется все же продуктивным в литературном плане (при моей усидчивости) и в конце концов постепенно разрешит финансовые затруднения (о, святая наивность!), которые неизбежно ожидали на этом пути.
Естественно, все это прокрутилось в голове у меня еще раз.
Я был уверен, что названной суммы у Славика никогда не будет, разве что получит наследство от несуществующих родственников из Америки.
Доходы его слагались из зарплаты, которую он получал в художественном павильоне, рисуя плакаты (я сам как-то помогал ему поднимать такой плакат в пролетах между этажами, на плакате был изображен мудрый муж, а внизу, под монументально-твердым подбородком, — самый свежий лозунг из числа тех, что вещают нравоучительно с вокзалов и красных транспарантов и более похожи на принудительное лечение от алкоголизма, чем на политическую сентенциозность), редких заказов, которые ему удавалось получить нелегально, рискуя потерять основной приработок, и из того, что он выручил за лет пять назад проданные с выставки четыре картины. Картины продавались через художественный фонд и ушли за границу. Пока была жива мать, в квартире существовала кое-какая мебель, но после Славик все обратил в материалы для своих занятий.
— Т-ты сс-читаешь, я еще на плаву? — потребовал он подтверждения.
— Я ничего не считаю. Я вижу, что ты что-то задумал и морочишь мне голову, — ответил я.
— Да! — важно произнес он, как параноическая личность.
Я молчал.
Потом он прикончил содержимое бутылки и посмотрел на меня.
— Мне предложили работу... — сказал он почти уже не заикаясь, только кадык дергался от волнения.
Когда это наблюдаешь лет пятнадцать подряд и воспринимаешь как естественное различие между ним и собой, это не вызывает сострадания, потому что самый странный человек, которого сторонятся в транспорте, оттого что костюм его в силу жизненных обстоятельств засален и древен, как кайнозойский мастодонт, а взгляд между тем абсолютно девственен, не так жалок, как кажется на первый взгляд, по той причине, что он находится в собственной клетке, из которой выбраться почти невозможно, и эта клетка держит душу лучше всяких запоров.
Ну вот и все, подумал я, амба, даже марша не понадобится.
— Хорошую работу... — повторил Славик, — с возможностью работать и выставляться...
Мы помолчали, и было слышно, как внизу гудят машины. Но ничего не пробило и не дрогнуло — ни в нем, ни во мне.
— "Там"? — спросил я.
— "Т-таам", — подтвердил он.
С этого и следовало начинать, подумал я.
С этого и следовало начинать, подумал я.
Когда у вас такое происходит в жизни, вы даже не сразу понимаете и осознаете, что это. Вы только чувствуете легкое покалывание или онемение, как в замороженной руке, — рану зашивают, и вы ощущаете, как игла с потрескиванием входит в кожу, под которой до этого вы с любопытством рассматривали обнаженные черные сосуды и сочившуюся алую кровь, и вам дурно, и к горлу подкатывает комок, и голова идет кругом, а минут через тридцать, когда действие анестезии ослабнет, вы начинаете холить и укачивать собственную руку, как малое дитя. Так и я почувствовал, что когда-то мне придется холить свою душу, когда над нею проделают подобную операцию, — было отчего.
— Т-ты пойми, я-я ни разу нормально не выставлялся и перспективы — никакой!.. Я как каторжник работаю по двадцать часов — ни просвета, ни отдушины! Одни подачки и обещания!
— Зачем мне это объяснять, — спросил я сварливо, — будто я ничего не знаю, зачем? Что я, в сговоре со всеми?
Мне даже захотелось в чем-то защититься, словно я был виноват, словно все в этом мире зависело только от нас.
— Я не хочу, чтобы меня признали посмертно. Я-я х-хочу з-знать, что я кому-то нужен! — твердил он не слушая меня. — Я должен знать, что нужен, п-понимаешь, н-нужен! — В глазах его стояла тоска человека, у которого хоронят жену, и он присутствует и одновременно не присутствует, и по крышке уже стучат мерзлые комья, и пора уходить и заново начинать жизнь, в которой все будет напоминать о прошлом.
— И там все твердо? — спросил я.
— Т-тверже не бывает, — ответил Славик. — Прислали предложение заключить контракт на три года. Но стоило мне заикнуться, что вывожу картины, как сюда явилась толпа оценщиков... Ха! — он хлопнул себя по коленям. — До этого хотя бы одна скотина поинтересовалась, ч-чем ты занимаешься, тов-варищ, как тебе живется, товарищ, что ты ешь и можешь ли позволить себе жениться, товарищ, и содержать семью на свои крохи, товарищ. А теперь их оценили так, что если продать, хватит на полжизни.
Конечно, он немного перегнул, но лет на двадцать безбедного существования хватило бы точно.
— Я куплю у тебя одну картину... — сказал я.
— Какую? — спросил он, и огонек интереса блеснул в его глазах.
— Ту, что ты привез с Урала — рыба, и избушка, и озеро с сетью на берегу.
Он был явно разочарован. Но это была одна из немногих его вещей, которую я понимал и чувствовал. Честно говоря, я не очень разбирался в авангардизме — в том, чем занимался Славик, но рыба и чайка над синей волной мне были по душе.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Плод молочая - Михаил Белозеров бесплатно.
Похожие на Плод молочая - Михаил Белозеров книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- «Лимонка» в тюрьму (сборник) - Захар Прилепин - Современная проза
- Грета за стеной - Анастасия Соболевская - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Все проплывающие - Юрий Буйда - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Жако, брат мой... - Юрий Божич - Современная проза
- Волшебный свет - Фернандо Мариас - Современная проза
- Операция «Выход» - Скарлетт Томас - Современная проза
- Песочница - Борис Кригер - Современная проза
