Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда дверь открылась, он захлопнул книгу, и взоры обоих родителей обратились на вошедшую Кэтрин. Казалось, с ее приходом их времяпрепровождение обрело некий смысл, которого до той поры не было. В легком вечернем платье, такая прелестная и юная, она вошла в комнату, и один ее вид для них был дуновением свежего ветерка, хотя бы потому, что ее молодость и неискушенность придавали значимости их собственному знанию мира.
– Тебя извиняет только то, что ужин сегодня задержался еще сильнее, – заметил мистер Хилбери, откладывая в сторону очки.
– А я не против опозданий, если результат такой прелестный! – воскликнула миссис Хилбери, с гордостью глядя на дочь. – Но, Кэтрин, я не уверена, что тебе стоит гулять так поздно. Надеюсь, ты не шла пешком?
Тут сообщили, что ужин подан, и мистер Хилбери торжественно повел супругу в столовую. К ужину все принарядились, и, разумеется, ужин того стоил. Скатерти на столе не было, и блики фарфора мерцали на темной полированной глади как ровные темно-синие озера. В центре стола стояла ваза с кирпично-красными и желтыми хризантемами; среди них была одна снежно-белая, ее тугие лепестки закручивались внутрь, образуя плотный белый шар. Со стен на все это великолепие взирали три великих писателя Викторианской эпохи, а приклеенные под ними бумажки с собственноручной подписью каждого подтверждали, что он был – «с любовью», «искренне» и «всегда ваш». И отец, и дочь с радостью поужинали бы молча или обмениваясь краткими замечаниями, непонятными для слуг. Но тишина угнетала миссис Хилбери, и она обычно адресовала близким свои реплики, причем ее не сдерживало ни присутствие прислуги, ни согласие или несогласие с нею собеседников. Прежде всего она обратила их внимание на то, что в комнате темнее, чем обычно, и попросила зажечь все лампы.
– Так намного веселее! – воскликнула она. – Представляешь, Кэтрин, сегодня ко мне на чай приходил этот невозможный болван. Как же мне тебя не хватало! Он просто сыпал эпиграммами, и я так нервничала в ожидании очередного перла, что разлила чай – и он немедленно сочинил про это эпиграмму!
– О каком «невозможном болване» идет речь? – поинтересовалась Кэтрин у отца.
– К счастью, среди наших болванов лишь один сочиняет эпиграммы, и это Огастус Пелем.
– Жаль, меня не было, – усмехнулась Кэтрин.
– Бедный Огастус! – воскликнула миссис Хилбери. – Но не будем к нему слишком строги. Вспомним хотя бы, как трогательно он заботится о своей несносной матушке.
– Только потому, что она ему родня. А всякий, кто имеет к нему непосредственное отношение…
– Нет-нет, Кэтрин, не говори так, это нехорошо. Это… Ну же, Тревор, ты понял, что я имею в виду… такое длинное латинское слово… вы с Кэтрин все время такие слова говорите…
– «Цинично»? – предположил мистер Хилбери.
– Да, именно! Я не очень высокого мнения о закрытых школах для девочек, но такие вещи все-таки следует знать. Так гордишься собой, когда используешь эти мелкие аллюзии и сразу же изящно переходишь к следующей теме. Но я не представляю, что со мной такое, – пока тебя не было, Кэтрин, я спросила у Огастуса, как звали девушку, в которую был влюблен Гамлет, – и даже боюсь представить, чего он понаписал обо мне в своем блокноте!
– Хорошо бы… – начала Кэтрин, но тут же одернула себя. Мать всегда вызывала в ней бурю эмоций, но она вовремя вспомнила, что отец рядом и внимательно слушает.
– Что именно? – спросил он, когда она вдруг замолчала.
Он часто неожиданно вызывал ее на разговор о том, чего она не собиралась ему рассказывать; затем они спорили, а миссис Хилбери в это время предавалась собственным мечтаниям.
– Чтобы мама не была так знаменита. Я сегодня была в гостях, и меня за чаем потчевали поэзией.
– Они думали, ты поэтическая натура. А разве это не так?
– Кто говорил с тобой о поэзии, Кэтрин? – заинтересовалась миссис Хилбери, и Кэтрин пришлось рассказать родителям про поездку к суфражисткам.
– У них контора на самом верху в одном из старых зданий на Расселл-сквер. Очень странные люди… Один, как только понял, что я родственница поэта, сразу же завел речь о поэзии. Мне даже Мэри Датчет показалась совсем другой в такой атмосфере.
– Да, атмосфера контор губительна для души, – заметил мистер Хилбери.
– Раньше на Расселл-сквер никаких контор не было, – задумчиво сказала миссис Хилбери. – Когда там жила матушка. Даже в голове не укладывается, как можно один из этих просторных благородных залов взять и превратить в тесную, душную суфражистскую контору. Хотя, раз клерки читают стихи, наверное, не так уж они и плохи.
– Нет, потому что они читают их совсем не так, как мы, – настаивала Кэтрин.
– Но все равно отрадно думать, что они читают книги твоего деда вместо того, чтобы целыми днями заполнять эти ужасные бланки, – упрямилась миссис Хилбери.
Ее собственное знакомство с конторской жизнью сводилось к случайному взгляду поверх головы банковского кассира в те несколько секунд, когда она убирала деньги в кошелек.
– По крайней мере, они не заманили в свои ряды Кэтрин, чего я весьма опасался, – заметил мистер Хилбери.
– О нет, – решительно ответила Кэтрин, – я бы ни за что не стала им помогать.
– Удивительно, – продолжал мистер Хилбери, – как расхолаживает подчас один вид таких же, как ты сам, энтузиастов. Они демонстрируют ущербность твоих мотивов сильнее любого антагониста. Можно быть энтузиастом, пока изучаешь предмет, но столкновение с единомышленниками уничтожает все его очарование. По крайней мере, так всегда бывало со мной. – И, очищая яблоко, он поведал, как однажды в юности решился выступить на митинге и пришел туда, охваченный душевным подъемом, готовый защищать некие идеи, сторонником которых себя считал. Но по ходу выступлений своих товарищей постепенно сменил точку зрения на противоположную, и ему даже пришлось сказаться больным, чтобы не выставлять себя на посмешище. Этот опыт навсегда отвратил его от собраний.
Кэтрин слушала его и чувствовала то же, что и обычно, когда ее отец, а иногда и мать описывали свои эмоции, которые были ей близки и понятны, но в то же время за этим ей виделось и нечто такое, что было им недоступно. И она всегда огорчалась, замечая некоторую их ограниченность, что случалось каждый раз. Перед ней бесшумно появлялись и исчезали блюда, подали десерт, беседа текла тихим ручейком, она сидела, словно судья, и слушала родителей, которые искренне радовались, если им удавалось ее развеселить.
Жизнь в доме, где обитают два поколения, полна мелких условностей, которые почти неукоснительно соблюдаются, даже если смысл их неясен и искать его бесполезно, что придает самим этим действиям чуть ли не сакральный характер. К ним относился и вечерний церемониал сигары, и бокала портвейна – оба указанных предмета появились по правую и по левую руку от мистера Хилбери, в то время как миссис Хилбери и Кэтрин покидали комнату. За все годы совместной жизни дамы никогда не видели, чтобы мистер Хилбери курил сигары или пил портвейн, но вторгнуться в комнату в это время означало бы совершить нечто неподобающее. Подобные краткие, но четкие периоды разделения полов всегда служили чем-то вроде теплого душевного постскриптума к сказанному за ужином. Возникало некое чувство женской солидарности, когда мужчин отделяли от них, словно в каком-то варварском ритуале. Кэтрин было хорошо знакомо ощущение, с которым она поднималась по лестнице в гостиную, рука об руку с матерью. Она предвкушала, с каким удовольствием зажжет свет и они обе увидят чистенькую гостиную, где им предстояло провести оставшуюся часть вечера: шторы расписаны алыми попугаями, мягкие кресла согреты пламенем камина. Миссис Хилбери встала у огня, поставив ногу на решетку и чуть поддернув подол юбки.
– Ах, Кэтрин, из-за тебя я все время думаю о матушке и о жизни на Расселл-сквер! – воскликнула она. – Я вижу свечи как наяву и покрытое зеленым шелком пианино, а матушка сидит у окна, кутаясь в кашемировую шаль, и поет, пока маленьким оборванцам на улице не надоест ее слушать. Папа послал меня домой с букетом фиалок, а сам ждал за углом. Кажется, это было летом, вечером. Еще до того, как все стало таким безнадежным…
Она произнесла эти слова с глубокой печалью, которая за долгие годы успела оставить свой след, и сейчас на ее лице четко обозначились морщинки вокруг глаз и губ. Брак поэта не был счастливым. Он бросил жену, и она умерла после нескольких лет довольно беспорядочного существования – умерла молодой. В результате этой трагедии обучение миссис Хилбери было нерегулярным – или, вернее сказать, она вообще благополучно избежала какого-либо образования. Но она сопровождала отца в тот год, когда была написана одна из лучших его поэм; сидела у него на коленях в трактирах и других заведениях, где собирались поэты. Ради нее – так говорили люди – он избавился от беспечности и стал одним из самых безупречных сочинителей – но вдохновение покинуло его. С годами миссис Хилбери все больше думала о прошлом, и та давняя трагедия не давала ей покоя – словно сама она не могла покинуть этот мир до тех пор, пока скорбный дух ее родительницы остается безутешным.
- Про Ленивую и Радивую - Автор Неизвестен -- Народные сказки - Детский фольклор / Сказка / Прочее
- Кодекс Охотника. Книга XIV - Юрий Винокуров - Боевая фантастика / Прочее / Попаданцы
- Полвека без Ивлина Во - Ивлин Во - Прочее
- Русуданиани - Без автора - Прочее
- Москит. Том II - Павел Николаевич Корнев - Боевая фантастика / Прочее / Периодические издания
- Четыре миллиона (сборник) - О. Генри - Прочее
- Жизнь после смерти - разные - Прочее
- Записные книжки дурака - Сатановский Евгений Янович - Прочее
- Шаман 2. Чёртов чай - Клименко Тимофей - Прочее
- Неукротимая Анжелика - Голон Анн - Прочее