Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Кремле председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный специальным шилом проколол дыру на лацкане пиджака и с изнанки специальным кружочком завинтил ножку звезды.
Сфотографировались, и Катаев спросил председателя:
— А вы не прогорите?
— Не прогорим! Контора надежная!
В 1975 году в десятом номере «Нового мира» появилось «Кладбище в Скулянах».
«Слава России» — пожалуй, ключевое словосочетание в этом милитаристском романе, основанном на дневниках деда и прадеда писателя — офицеров XIX века. «Некогда и я повторил в юности начало дедушкиной, да и прадедушкиной военной карьеры». Прежде чем начать свой роман, Катаев на протяжении нескольких месяцев расшифровывал их дневниковые записи, вооружившись большим увеличительным стеклом…
Затем он поехал в молдавское приграничное село Скуляны, где когда-то стоял богатый дом предка, чье имя затерялось на почерневшей плите «древнего погоста времен Кантемира».
Смерти прадеда, капитана Елисея Бачея, от холеры на берегу реки Прут, деда генерал-майора Ивана Бачея «от удара» в Екатеринославе и другого деда протоиерея Василия Катаева с больной ногой в Вятке не прекращают их существования — автор подхватывает разговор. Как на спиритическом сеансе, они говорят устами потомка-медиума… В такой семейственности есть что-то зловещее, как и в самом названии «Кладбище в Скулянах», тем более Катаев непрерывно пишет о своей связи с румынскими (известными сказаниями про вампиров) землями — и через «родовое гнездо», и через битвы Первой мировой в предгорьях Карпат, и через Вторую мировую, когда он летел над мельницей «с охваченными огнем вращающимися крыльями»…
Елисей Бачей сражался с турками у Константинополя, командовал стрелками, «будучи от самых Цареградских Ворот не далее сорока саженей» (и Катаев вместе с ним жалеет, что войти не получилось), возле польского города Грубешова пустил под лед кучу французов, получил под Гамбургом четырнадцать ран, а его правнук служил артиллеристом под Сморгонью, среди столетних «кутузовских» берез, вспоминая, как «властелина полумира» Наполеона «чуть не захватили в плен казаки», а затем по следам прадеда со своей батареей прошел почти всю Добруджу на севере Балкан, сожалея: «До подступов к Константинополю мне дойти не пришлось, в чем я сильно отстал от моего предка… Ах, Добруджа, Добруджа!.. Иногда ты снишься мне».
Основную часть романа составили мемуары катаевского деда Ивана Елисеевича. Главным образом, книга о нем — воине, честно служившем родине, поначалу не задумываясь о масштабности исторических задач русской геополитики.
Девятилетним его увезли учиться в гимназию в Одессу, где первое впечатление определило его судьбу: в открытом море шло «при свежем крепком ветре — несколько военных фрегатов» под андреевскими флагами, «и чудная эта картина со всеми своими подробностями показалась мальчику как бы символом славы и могущества России. Слезы восторга навернулись на его голубые глаза», в восемнадцать он отправился добровольцем на Кавказ: «не считаясь с опасностью для жизни, с юношеским пылом бросался в самые опасные места боя». Перечисляя жестокости, творимые нашей армией, включая истребление жилья и грабеж имущества горцев, о чем равнодушно сообщал его предок, Катаев замечает: «Кто знает, какова была бы судьба России, каковы были бы границы Советского Союза, если бы тогдашняя Россия не победила…»
Это роман о закольцованности бытия, о взаимосвязи всех со всеми, но и о неразрывности истории, так что автор по кругу повторяет патриотичные заклинания: «Все распалось, разрушилось… Осталась лишь таинственная связь между ним, моим дедушкой, и его предками, и его будущими потомками, историческая судьба которых заключалась в боевом служении России».
Есть и амурные забавы, и сожаления по поводу свирепости армейских нравов и самодурства начальства, и женитьба деда на племяннице полкового адъютанта Марии Ивановой, и рождение пятерых дочерей, и отношения с сослуживцами, двое из которых (Горбоконь и Кульчицкий) застрелились из одного пистолета, но суть все-таки проста: служение отечеству верой и правдой.
Иван Бачей, вспоминая начальные волнения и террор народовольцев, записывает: «Не дай Бог дожить еще до такого времени…» И дневник обрывается — пустые страницы. «Возможно, что именно в этот миг и настигла дедушку смерть от удара… Зарево надвигающейся революции уже стояло над Россией. Для дедушки это было неожиданным открытием, и он ужаснулся… Красно-черные клиновидные молнии взрыва пронзили дедушкин мозг и погасили его сознание».
Такое вот произведение, при всех авторских приемах (путешествиях в прошлое и перевоплощениях) прозрачное, внятное и довольно далекое от мовизма — один солнечный славный день нескончаемой Истории, оттененный тонкой горькой иронией по поводу бренности всего…
Одинокий рассказчик бродит по кладбищу и ищет поддержки предков…
«В повести “Кладбище в Скулянах” В. Катаев расписал свою родословную по обеим линиям, восходящую к знатным дворянским родам и к православным протоиереям, — язвил литератор Семен Резник. — То был ответ критикам, недовольным “модернистским” характером его поздней прозы, в чем они усматривали “космополитизм” и отрыв от национальных корней».
Катаев часто бывал в Молдавии, которую любил. И даже возглавил Совет по молдавской литературе при Союзе писателей СССР, всячески помогая тамошним авторам.
Литератор Геннадий Красухин, входивший в Совет по молдавской литературе, вспоминал одно из заседаний, где решил разобрать стилистическую неряшливость переводов, сделанных поэтом Михаилом Беляевым. Катаев смеялся. А когда незадачливый переводчик стал возражать, что молдавского поэта переводил не только он, но и Валентин Петрович, и эти переводы все хвалили, весело отозвался:
— Предпочитаю обходиться без соавторов! — и обратился к молдаванину: — Советую не связываться с теми, кто в тяжелых, напряженных отношениях с русским языком.
Молдавский писатель Оскар Семеновский как-то спросил Валентина Петровича, почему тот никак не реагирует на нападки критиков, на что получил ответ: «Это же не искусство, а окололитературная возня. Так стоит ли отвечать? Лучше писать хорошие книги».
Всю литературную жизнь находясь в центре критических нападок и интерпретаций, он был предельно закален, изумительно черств по отношению к «негодующим» и повторял: «Помнить надо одно, пушкинское: “Ты сам свой высший суд”».
«Я вам советую посылать ругателям после каждого их выступления роскошные букеты цветов, — сказал он Евгению Долматовскому. — Захваленных поэтиков читатели не любят».
- Дневники 1919-1920 годов - Аркадий Столыпин - Биографии и Мемуары
- Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
- Intel: взгляд изнутри - Тим Джексон - Биографии и Мемуары
- Неизданный дневник Марии Башкирцевой и переписка с Ги де-Мопассаном - Мария Башкирцева - Биографии и Мемуары
- Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий - Биографии и Мемуары
- 'Смерть стоит того, чтобы жить...' - Сергей Пономарев - Биографии и Мемуары / Детские стихи
- Мой XX век: счастье быть самим собой - Виктор Петелин - Биографии и Мемуары
- Имя этой дружбы – поэтическое братство - Анна Тоом - Биографии и Мемуары / Воспитание детей, педагогика / Русская классическая проза
- Вооруженные силы Юга России. Январь 1919 г. – март 1920 г. - Антон Деникин - Биографии и Мемуары
- Давай переживем. Жизнь психолога-спасателя за красно-белой лентой - Артем Коваленко - Биографии и Мемуары / Психология