него было доброе, но теперь он не мог обойтись без суровых мер для ослушников. Когда один из простолюдинов, поругавшись со стариками и нагрубив им, сбежал вниз, – стали подозревать всех, и отдан был приказ учредить строгий надзор за обитателями первого двора, – это в свою очередь усилило общее недовольство.
Собек ни о чем еще не доносил, а только всюду расхаживал и прислушивался… Ему хотелось найти тех двух коноводов, имена которых остались у него в памяти. Но это ему сразу не удалось; очевидно это были не имена, а прозвища, и он ни от кого не мог узнать о них. Старый слуга давно уже отстал от простого народа, к которому он принадлежал по рожденью, и всей душой сочувствовал шляхте, среди которой он жил с детства и привык служить их интересам.
Не легко было ему, в силу его положения, преданного панам слуги, проследить зачинщиков: народ не доверял дворовым людям и всячески избегал разговоров с ними; едва только кто-нибудь из них показывался, как все умолкали, обмениваясь взглядами или начинали говорить о посторонних вещах. Напрасно старик вмешивался в толпу, притворяясь то полу-глухим, то придурковатым. Где бы не показался верный слуга, все разговоры обрывались, и все глаза следили за каждым его движением.
Но угрюмое и грозное выражение их лиц убеждало его в том, что среди них затевалось что-то недоброе. То же самое чуял и старый Белина, который особенно часто заглядывал сюда и не пропускал без внимания ни одного уголка.
Когда Вшебор с охотниками готовился к вылазке, на большом дворе, несмотря на позднее время, все зашумело и заволновалось. Кто только мог, бросились на валы, чтобы увидеть своими глазами, чем кончится эта смелая затея.
Собек, воспользовавшись этим, укрылся в темном уголке и подслушал угрозы, проклятья и ропот, когда на виселицах показались трупы.
Народ этот чувствовал в нападающих своих братьев по крови, и им сочувствовал, поэтому в замке надо было бояться не только открытых, но и тайных, до поры до времени затаившихся, врагов. Чернь ждала только удобного момента, чтобы броситься на шляхту и выдать ее в руки осаждавших, и Собек замечал даже некоторые признаки того, что между простолюдинами в городище и нападающими было соглашение. Несколько раз ночью ему удалось подкараулить переговоры из-за рогаток, к которым подкрадывались снизу какие-то неизвестные.
С каждым днем народ становился все более дерзким и непослушным, и замечалось в нем какое-то нетерпеливое ожидание.
Старый слуга не хотел никого пугать, но ждать удобной минуты, чтобы самому переговорить с Белиной. Однако, трудно было отвести его в сторону и задержать разговором, не возбудив подозрения.
На следующий день после вылазки Белина казался еще более неспокойным, чем всегда, он стоял, задумавшись, на валу со тороны речки, когда Собек увидал его издали и подбежал к нему, униженно кланяясь.
Белина только кивнул головой, как будто не желая тратить время на беседу, и уже собрался уйти, но Собек слегка удержал его за полу кафтана. – Милостивый пан! Иной раз не мешает выслушать ничтожного червяка.
– Ну, что еще там? – спросил Белина.
– Там, – сказал Собек, указав рукою в сторону двора, – там творится неладное.
Старик смотрел на него, ожидая объяснения.
– Там что-то много болтают и ворчат, – говорил Собек.
– Должно быть, снюхались с теми, что стоят за валами.
В недобрый час, оборони Боже, могут взбунтоваться и убежать. Надо хорошо доглядывать, надо беречься, милостивый пан.
Белина пробурчал что-то невнятное, чего Собек не дослышал и только махнул рукой.
– Милостивый пан, для вас это, верно, не новость, – прибавил Собек.
– Не новость, – коротко ответил хозяин. – Смотрите и слушайте, вы добрый человек. Лишний глаз не мешает.
Собек поклонился, несколько успокоенный: оба они не были особенно разговорчивы, и этих слов было достаточно, чтобы они поняли друг друга. Следующие дни не принесли Собеку успокоения, зловещие признаки все увеличивались. Только взглянув Белине в глаза, он на некоторое время переставал тревожиться, но потом опять открывал что-нибудь новое, и волнение овладевало им снова.
Как в лесу и на охоте, Собек всегда знал, куда надо идти, и где искать зверя, так и среди людей он угадывал, как и с кем говорить, но здесь ему заметали следы и убегали от него: поэтому он должен был прибегнуть к хитрости.
Сарай, где стояли кони, был обращен одной стороной к большому двору, на котором целыми днями в повалку лежал и сидел народ, жалуясь на свою судьбу и беседуя между собой.
Собек устроил себе здесь наблюдательный пункт на обрубке дерева, полузакрытый воротами. Он выделывал половики из соломы или долбил что-то ножом по дереву, и представлялся так погруженным в свое занятие, что даже головы не поднимал. Это не мешало ему видеть все, что ему было надо. Вся его задача заключалась в том, чтобы найти среди этой праздно сновавшей взад и вперед толпы – ее тайных руководителей. Он угадывал их присутствие, но не видел их самих.
Наконец, на второй или на третий день Собек заметил плечистого, бледного крестьянина с длинными, черными, падавшими ему на плечи волосами, который расхаживал по двору, ни на кого не глядя, заложив руки на пояс и надвинув шапку на лоб, но не произнеся ни слова, он каким-то непонятным способом передавал свои мысли другим людям, которые, повинуясь какому-то таинственному знаку, – уходили прочь, поднимались с места или молча уступали ему дорогу.
Как Белина целый день расхаживал по своим владениям, так и он без устали слонялся по двору, почти не присаживаясь и ни с кем не разговаривая, но по одному его знаку – люди торопливо исполняли его волю. Собек подсмотрел однажды, как он движением руки приказал голодному человеку, жадно поедавшему свою порцию пищи, отдать ее женщине, которая кормила ребенка, потому что у нее не хватало молока в грудях. Бедняга, только что принявшийся за принесенную ему похлебку, крепче стиснул в руках деревянную миску, и его глаза засверкали, но, не дотронувшись до нее больше, он встал и поставил миску перед голодной женщиной. И все это совершилось по одному его взгляду – он не промолвил ни слова. Когда происходила какая-нибудь ссора, люди шли на суд не к старосте, поставленному Белиной, а прямо к молчаливому крестьянину, и тот, пробормотав что-то, быстро разрешал спор.
Собек, словно невзначай, спросил как-то, как его зовут, но никто ему не ответил, и только ребенок, которого он приманил мясом, назвал его Миськом-Веханом.
Теперь, открыв одного из руководителей, он рассчитывал найти и второго, подсмотрев, с кем он чаще всего
