Я отбросил шлем и начал искать тело Крата. Увидел его ногу, которая торчала, как ветвь гигантской акации, в куче мертвых тел. Шилуки и гиксосы лежали здесь вместе, заключив перемирие смерти. Я растащил трупы и увидел наконец Крата. Он лежал на спине. Черная свернувшаяся кровь пропитала одежду и доспехи, волосы слиплись, а лицо походило на черную засохшую маску.
Я встал с ним рядом на колени и тихо прошептал:
— Неужели им всем суждено умереть? Неужели всем, кого я по-настоящему люблю, суждено умереть? — Я наклонился и поцеловал окровавленные губы.
Он вдруг сел и уставился на меня. Потом губы растянулись в широкой мальчишеской ухмылке.
— Клянусь козявкой в ноздре Сета! Вот была драка! — заявил старый воин вместо приветствия.
— Крат! — обрадовался я. — Ты и правда будешь жить вечно.
— И не сомневайся в этом, парень. А сейчас мне нужно смочить горло.
Я побежал к колеснице и принес фляжку с вином. Он поднял ее на расстоянии вытянутой руки и вылил красное вино прямо себе в глотку. Когда фляжка опустела, отбросил ее в сторону и рыгнул.
— Ну вот, для начала хватит, — и подмигнул мне, — а теперь покажи мне, где тут ближайший кабачок, старый развратник!
Я НЕС весть о победе на Элефантину быстрее любой ладьи, идущей против течения. Я ехал в колеснице один, и лошади легко мчали меня. На каждой станции менял лошадей и скакал вперед без малейшей задержки. Пока конюхи меняли упряжку, я брал у них фляжку вина, корку хлеба и кусок сыра и ни разу не остановился поспать или передохнуть. Ночью звезды и луна освещали дорогу, и Гор держал вожжи в моих усталых руках, поэтому со мной ничего не случилось, хотя все тело болело и меня шатало от усталости.
У каждой деревни по дороге я кричал радостную весть.
— Победа! Большая победа! Фараон восторжествовал у Фив! Гиксосы побеждены!
— Хвала всем богам! — кричали мне в ответ. — За Египет!
Так я мчался вперед. До сих пор на дороге рассказывают о моей поездке. Люди говорят о худом ездоке с налитыми кровью глазами, в запыленной одежде, покрытой пятнами засохшей крови, и длинными волосами, развевающимися по ветру. Это был вестник победы, который мчался к Элефантине. Битва у Фив была первой на пути Египта к свободе.
Я проехал из Фив до Элефантины за два дня и две ночи, и, когда добрался до дворца, у меня едва хватило сил добрести до беседки в водном саду, где возлежала моя госпожа. Я бросился на землю у ее ложа и прохрипел:
— Госпожа, — губы мои растрескались от жажды и пыли. — Фараон одержал большую победу. Я вернулся, чтобы отвести тебя домой.
МЫ ПЛЫЛИ вниз по течению к Фивам. Царевны плыли с нами, чтобы матери было веселее. Они сидели на палубе, сочиняли стишки, загадки и смеялись, но в смехе их слышалась печаль, а в глазах появлялась глубокая тревога, когда смотрели на госпожу.
Царица Лостра была слабой, как раненая птица. На костях ее, казалось, не осталось плоти, а кожа стала прозрачной, как перламутр. Я мог поднять ее на руки и косить так же легко, как носил когда-то десятилетнюю девочку. Порошок сонного цветка больше не успокаивал боль, которая будто клещами гигантского краба разрывала живот.
Я отнес ее на нос ладьи, когда из-за поворота появились наконец прекрасные Фивы. Придерживал рукой за плечи. Мы стояли и смотрели на знакомые места, с радостью вспоминая тысячи веселых случаев из нашей юности.
Однако это скоро утомило ее. Когда мы причалили у пристани дворца Мемнона, добрая половина жителей Фив пришла встретить царицу. Во главе огромной толпы стоял фараон Тамос.
Когда рабы вынесли ее на берег на носилках, люди приветствовали криками. Хотя большинство присутствующих не видело Лостру раньше, легенда о доброй царице жила в их сердцах долгие годы изгнания. Матери поднимали детей на руках и тянулись за благословением к бледной руке, бессильно свисавшей с носилок.
— Помолись за нас Хапи, — умоляли они. — Помолись за нас, Мать Египта.
Фараон Тамос шел рядом с носилками, как сын простолюдина, а Техути и Беката шли следом за ним. Обе царевны радостно улыбались, но слезы алмазами блестели на их ресницах.
Атон приготовил царице покои. У дверей я отослал всех прочь, даже царя. Я положил госпожу на ложе под густой виноградной лозой, откуда она могла смотреть через реку на сверкающие стены ее возлюбленных Фив. Когда опустилась темнота, я отнес Лостру в спальню. Лежа на полотняных простынях, она посмотрела на меня.
— Таита, можешь ли ты в последний раз обратиться к лабиринтам Амона-Ра ради меня?
— Госпожа, я ни в чем не могу отказать тебе.
Я почтительно склонил голову и вышел, чтобы принести сундучок.
Я примостился на каменном полу у ее кровати, скрестив ноги. Она смотрела, как я готовил травы. Я размолол их в алебастровой ступке и подогрел воду в медном кувшине.
Я поднял дымящуюся чашу с настоем и выпил в честь госпожи.
— Благодарю тебя, — прошептала она. Я осушил чашу и закрыл глаза, ожидая появления такого знакомого ужасного ощущения, будто я падаю в нереальный мир снов и видений.
Когда я вернулся, лампы шипели и дымились, а во дворце стояла тишина. Ни звука не доносилось с реки и из спящего города на том берегу. Только сладкая трель соловья в саду да легкое дыхание госпожи, возлежавшей на шелковых подушках, слышались в комнате.
Мне почудилось, что она спит, но как только я поднял дрожащую руку и вытер отвратительный холодный пот со своего лица, Лостра открыла глаза.
— Бедный Таита, неужели тебе было так плохо?
Мне было хуже, чем когда бы то ни было. Голова раскалывалась, а окружающие предметы плыли перед глазами. Я понял, что больше никогда не смогу обратиться к лабиринтам. Это случилось в последний раз, и сделал я это только для нее.
— Я видел, как стервятник и кобра стояли по разные стороны реки, разделенные ее водами. Я видел, как вода поднялась и опустилась сто раз. Я видел сто снопов хлеба, и сто раз птицы пролетели над рекой. Под ними я видел пыль сражений и блеск мечей. Я видел, как дым горящих городов смешивался с пылью, поднимаемой колесницами.
Я видел, как кобра и стервятник сошлись на совет. Они совокупились и свернулись в одно целое на полотне чистейшего синего шелка. Над городскими стенами развевались синие знамена.
Я видел синие знамена над колесницами, которые мчались по всему миру. Я видел памятники, такие высокие и могучие, что они будут стоять десять тысяч лет. Я видел, как народы пятидесяти стран склонялись перед ними. — Я вздохнул и потер виски, чтобы успокоить бьющуюся в них боль. — Таково было мое видение.
Мы оба довольно долго молчали, а потом госпожа моя сказала:
