Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды зимним утром 1558 года, незадолго до того, как между двумя гранитными колоннами, доставленными из Сирии и Константинополя, появилось солнце и оказалось между крылатым львом и Сан-Теодоро, а механические фигуры мавров на Часовой Башне были готовы отбить первый из шести ударов, Мону Софию только что покинул последний клиент, богатый торговец шелком. Спустившись по ступенькам парадной лестницы, выходившей во внутренний дворик, он закутался в шерстяной плащ, накинутый поверх камзола, надвинул берет на самые брови, выглянул из-за двери и, убедившись, что никто из прохожих не видит, как он покидает бордель, вышел на улицу и зашагал направо, к Святой Троице, колокола которой сзывали к раннему богослужению.
У Моны Софии затекла спина. Раздвинув пурпурные шелковые шторы своей спальни, она с досадой убедилась, что уже рассвело. Она терпеть не могла спать, когда с улицы долетал шум. Мона София подумала, что это чудесная возможность с толком провести день. Она прилегла в изголовье постели и принялась строить планы. Прежде всего она оденется, как госпожа, и отправится к службе в собор Святого Марка, — ведь она уже давно не была на мессе, V затем исповедуется и, освобожденная от каких-либо угрызений совести, сделает наконец то, что давно собиралась — отправится в Bottega del Moro* и купит духи.
Продолжая придумывать, чем заняться потом, она поглубже зарылась в простыни — начала сказываться утомительная ночь — и закрыла глаза, чтобы лучше думалось.
Колокола еще не отзвучали, а Мона София, как и каждое утро, глубоко и спокойно спала.
В тот же самый час во Флоренции на колокольню скромного аббатства Сан-Габриэль сыпал мелкий дождичек. Судя по мощному колокольному звону, вряд ли можно было предположить, что за веревки тянет не дородный аббат, а тонкие женские руки. Тем не менее, аббат еще спал. Исполненная веры и преданности, которые каждое утро поднимали ее с постели до рассвета —в холод или в жару, в дождь или в мороз, — Инес де Торремолинос налегала на веревки изо всех сил и, словно вдохновленная Всемогущим, раскачивала колокола, тяжесть которых превосходила по меньшей мере в тысячу раз вес ее безгрешного женского тела.
Инес де Торремолинос, одна из богатейших женщин Флоренции, жила в монашеской суровости. Старшая дочь благородного испанского семейства вступила в брак со знатным флорентийским синьором очень молодой. Как предписывали нормы супружества, она покинула родную Кастилию, чтобы жить во дворце своего супруга во Флоренции. Судьба распорядилась так, что Инес овдовела, не сумев дать надлежащего продолжения старинному роду своего мужа — она родила трех дочерей и ни одного младенца мужского пола.
Что осталось у молодой вдовы Инее? Печаль, что не родила мальчика, да несколько оливковых рощ и виноградников, замки, богатство и набожная, милосердная душа. И чтобы позабыть свои горести и искупить вину перед покойным мужем, она решила имущество, унаследованное от него — во Флоренции, — и то, что досталось ей от усопшего отца — в Кастилии, — обратить в деньги и построить монастырь. Таким образом, ведя жизнь чистую и целомудренную и посвящая ее служению мужскому полу, раз ее чрево не сумело произвести на свет мужчину, — монастырскому братству и беднякам, она навечно оставалась бы со своим бессмертным супругом. Так и случилось.
Считалось, что Инес счастливая женщина. Ее взор излучал мир и покой, словно взор монахини. Слова ее служили бальзамом для страждущих. Она умела дать утешение безутешным и наставить заблудших на путь истинный, Считалось, что она без всяких препятствий движется прямо к святости.
В то утро 1558 года, в тот же час, когда в Венеции Мона София закончила свою утомительную и прибыльную работу, Инес де Торремолинос начинала свой день с тяжелого и бескорыстного труда.
Ни одна из них не подозревала о существовании другой. И никому не приходило в голову, что их хоть что-нибудь может связывать. Случай, однако, выбирает самые невероятные пути. Ни та, ни другая не подозревали, что входят в некую троицу, главное действующее лицо которой находится в Падуе.
Ворон
IВ самой высокой точке горного хребта, отделяющего Верону от Трента, на скале у вершины Монте-Вельдо, неподвижный, как каменное изваяние, сидел ворон. Его резко очерченный силуэт вырисовывался на фоне еще темного неба, золотившегося в центре. Казалось, это сияние исходит не от солнца — еще невидимого, — а от самой Венеции, словно основой этого светящегося свода служат далекие византийские купола собора Святого Марка. Все кругом было окутано предрассветным полумраком. Ворон ждал, а ждать он умел. Как обычно, его терзал голод, пока еще терпимый. Во владения ворона входила вся Венеция: Венеция Эвганиа — Тревисо, Ровиго, Верона и более далекая Виченца, а также Венеция Джулиа. Но пристанищем ему служила Падуя.
Внизу все было готово к празднику Сан-Теодоро. После полудня толпа, разгоряченная вином, должна была стреножить пять или шесть быков, затем этих быков поочередно выводили за рога, чтобы обезглавить одним точным ударом сабли. Говорят, ворон заранее знает, что должно случиться. Он уже предвкушал запах, который любил больше всего на свете. Но даже если повезет, ему удастся схватить лишь жалкий кусок требухи или выклевать глаз животного, и вдобавок подраться с собаками. Не стоило ни лететь, ни рисковать, ни тратить силы.
Он так и не пошевелился. Он был терпелив, как все вороны. Он мог бы дождаться, когда механические фигуры на Часовой башне отобьют последний удар и, как каждое утро, со стороны Канал-Гранде появится городской баркас, на котором перевозят трупы из лазарета на Кладбищенский остров. Но и ради этого не стоило утруждаться — при везении он всегда добудет себе кусок дурного этого мяса, жесткого, тронутого чумой.
Он повернулся и посмотрел в противоположную сторону — на восток, — туда, где было его жилище. Где был его хозяин. Ворон поднялся в воздух и полетел в Падую.
IIОн миновал десять куполов собора, затем полетел над Университетом. Сел на капитель над четвертой дверью, выходившей во внутренний двор. Подождал. Он знал, что с минуты на минуту должен появиться его хозяин. Так было изо дня в день. Ворон был терпелив. Он расправил крыло и принялся чистить клювом перья. Но не стал заниматься тем, чем любил порадовать себя в более спокойные минуты, — не начал искать вшей в перьях на груди.
В тот момент, когда зазвучал колокол, сзывавший к мессе, ворон напрягся, как струна, медленно расправил крылья, готовый слететь на плечо хозяина, который должен был, как обычно, появиться из своего убежища, а по пути в приходскую церковь зайти в морг и угостить своего ворона тем, что тот так любил: еще не остывшим куском плоти.
Однако в это зимнее утро все было не так, как всегда. Удар первого колокола отзвучал, а хозяин так и не появился. Ворон знал, что хозяин внутри, в комнате, мог ощущать его запах и чуть ли не слышать его дыхание. Однако тот не появлялся. Ворон досадливо каркнул. Он был голоден.
Ворон и его хозяин знали друг другу цену. И по этой причине друг другу не доверяли. Леонардино — таким именем наградил ворона хозяин — никогда не садился к нему на плечо; он предпочитал сохранять небольшое расстояние между своими когтями и хозяйским плащом и, то и дело коротко взмахивая крыльями, поднимался в воздух. Да и хозяин ворона не доверял ему. И тот, и другой — оба это знали — были одержимы одной и той же страстью — желанием узнать, что скрыто там, в глубине iитоги.
Прозвучал второй удар колокола, а хозяина все не было. Случилось что-то необычное, догадался ворон.
Каждый день, усевшись на перила лестницы морга, Леонардино пристально следил за движениями хозяина, за его руками, уверенно державшими острый скальпель; затем при виде крови, выступившей вдоль длинного разреза, Леонардино, клонясь то в одну, то в другую сторону, удовлетворенно каркал.
Несмотря на все старания, хозяин не сумел добиться, чтобы Леонардино брал пищу из его рук. Но у ворона были причины опасаться: вчера, например, хозяин угостил его мясом, и он узнал, кому оно принадлежало, узнал запах кота, который до вчерашнего дня доверчиво сидел на коленях у этого человека и который той же рукой, прежде гладившей его и кормившей, был вскрыт и препарирован.
— Леонардино… — тихонько звал хозяин, медленно приближаясь к ворону и помахивая куском мяса в вытянутой руке.
— Леонардино… — повторял он и делал еще шаг, а ворон на шаг отступал.
Леонардино не глядел на мясо, он ощущал его запах, но не глядел. Он не сводил взгляда с глаз своего хозяина, которые казались более аппетитными, чем протянутый ему кусок котового желудка. Тогда человек бросил мясо, и ворон жадно схватил его клювом.
Однако никто не появлялся из крытой галереи. Прозвучал третий удар колокола, и ворон понял, что его хозяин пропустил их ежеутреннее свидание. Голодный и обиженный, Леонардо полетел по направлению к Венеции.
- Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Волшебный свет - Фернандо Мариас - Современная проза
- Солнце клана Скорта - Лоран Годе - Современная проза
- Леди, любившая чистые туалеты - Джеймс Донливи - Современная проза
- Sто причин убить босса - Макс Нарышкин - Современная проза
- Роман как держава - Милорад Павич - Современная проза
- Краткая история тракторов по-украински - Марина Левицкая - Современная проза
- Это моя война, моя Франция, моя боль. Перекрестки истории - Морис Дрюон - Современная проза