Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не могу допустить, чтобы честь нашего рода запятнал позор, – покачал головой брат. – Стреляй! Или ее загрызут собаки. Если любишь, подари ей быструю смерть.
Я почти не чувствовал своего дыхания, борясь с непогодой. Деревья заполоняли все пространство, корни вырывались из земли, заграждая путь, а дождь и ветер сбивали с ног. Но я шел, упорно шел туда, куда тянула меня душа. О, где же ты, моя любовь? Прошу, откликнись поскорее, позволь опять соединиться с тобой, чтобы вечно парить в небесах. Опушка леса, наконец-то. Я с трудом преодолел последние шаги и без сил прислонился к дереву. Дальше начиналась деревня, которая разрослась со времени моего последнего посещения. Вот оно, место охоты, и та черта, что разделила нас навеки.
Я клялся ей, что мы вечно будем вместе, что ничто и никогда не сможет разлучить нас. Но всегда есть грань, черта, преступив которую, пути назад нет. Имя той границы – Смерть. Я больше не мог сдерживаться и опустился на землю, чувствуя, как слезы текут по промокшему от дождя лицу. Ночь, перешедшая в утро. Ночь с тридцать первого на первое. Ночь нашего расставания. Теперь, так далеко от дома, я помнил все. Утреннюю охоту, брата и мой выбор.
– Стреляй же! – кричал он. – Или это сделаю я.
– Сперва отзови собак, – попросил я.
Он посмотрел с сомнением, но выполнил просьбу. Моя невеста стояла слишком далеко, чтобы я успел помочь, но не слишком далеко, чтобы избежать пули.
Я поднял ружье и прицелился. Она покорно смотрела на меня и не шевелилась, понимая свою участь и неизбежность моего выбора. Но я не мог смотреть в ее глаза и крикнул:
– Беги! Молю, беги… беги, и не оглядывайся!
Она в последний раз одарила меня взглядом и развернулась.
Слезы застилали взор, но я сделал выбор. Так и только так я мог спасти мою семью от позора, усмирить их гнев. Им нет дела до тебя или меня, честь – вот то, ради чего они живут. И они получат свою честь!
– Прости, – прошептал я.
Дождь поутих и вскоре закончился. Я с трудом поднялся, опираясь на ствол дерева. Наступало новое утро, и солнце то тут, то там уже прорывало осенние облака. Нужно возвращаться, но я не мог пропустить то, ради чего так стремился сюда. И вот на дорожке, ведущей от деревни, появилась одинокая фигура. Она опиралась на согнутую палку, а в свободной руке держала три лилии.
Старушка остановилась возле окраины леса, в двух десятках метров от меня. С тяжким вздохом она опустилась на колени и возложила цветы на едва заметный поросший сорняками холмик. А затем тихонько заплакала, прикоснувшись лбом к могильному камню.
Прошло столько лет, а ты все еще оплакиваешь мою смерть. Моя невеста, моя муза, моя любовь… Я спас тебя, убив себя. А семья? Им было все равно. Они ушли, оставив мое тело посреди леса. А ты? Ты вернулась с отцом, чтобы помочь мне обрести последний покой. Ты плакала, обнимая могилу, но, милая моя, я ни о чем не жалею. Снова и снова я бы пожертвовал собой ради тебя, ведь жизнь – ничто. Я жил, ради одного мига с тобой.
Я больше не мог ждать. День стремительно вступал в свои права, и единственная ночь, когда стирались границы между миром живых и миром мертвых, уже закончилась.
– Я люблю тебя, – прошептала она.
– Я тоже тебя люблю, – беззвучно ответил я.
Прощай, моя невеста. Мы снова встретимся в моих и твоих снах, а спустя год я вновь навещу тебя в последний, пятидесятый раз…
Ночь без сияния
Максим Кабир
Это видео Люда Белиникина показала коллегам три дня назад. Коротенький ролик с ю-туба, тридцать пять просмотров – явно не то, о чем мечтал загрузивший его пользователь. Разобрать что-то было непросто, середина марта, – а клип датирован прошлой субботой, – отметилась ураганами, ветер дул со стороны Белого моря, лютый, пробирающий до костей даже обвыкшихся северян. Картинку затушевала вьюга, к тому же у оператора тряслись руки – то ли от холода, то ли от предвкушения легкой интернет-славы. В общих чертах содержание ролика сводилось к тому, что по улице, кутаясь в метель, брела темная фигура, и Демид Клочков, зевнув, обозначил ее термином «какая-то хрень».
– Ничего не замечаете? – Люда прокрутила видео заново и на экране «Андроида» замельтешили снежинки.
– Ну, мужик в шубе, – сказал Клочков.
– Да ты к фону присмотрись! Вон труба, вон вывеска сбербанка. Это же напротив нашего магазина снято.
– Точно! – воодушевился Клочков. – Хоть чем-то прославимся. Даст Бог, табличку мемориальную повесят: «по этой улице весной две тысячи шестнадцатого ходил дядька в шубе».
Белиникина хихикнула и игриво шлепнула сотрудника по плечу. Один Ваня Григорьев не смеялся. Худой и бледный, он работал в магазине «Северянка» второй месяц, и прослыл пареньком замкнутым, от которого не добьешься лишнего слова. Зато справлялся отлично. При своей щуплости и низком росте давал фору мускулистому Клочкову. Ильин, хозяин «Северянки», нарадоваться не мог. Да и где вы еще отыщите грузчика-трезвенника?
Вернувшись в тот день домой, Ваня включил допотопный компьютер и позвал деда.
Старик долго глядел на монитор слезящимися глазами.
– Чучун это, – был его вердикт. – Абаасы кыыла. Разбуженный, злой. Где его сняли, Уйван?
– На Аляске, – сказал парень тихо.
Дед поковылял в спальню, по-якутски благодаря богов верхнего мира за то, что не пускают к жилищам людей существ из мрака. Через три дня ту же молитву читал Ваня, таская ящики со склада.
Щедрые проектировщики отвели под торговую зону первый этаж «хрущевки», и помещение магазина тянулось на десятки нефункциональных метров, повторяя в миниатюре историю всего городка. Отгремели фанфары, отжили свое энтузиасты-покорители русского севера. И добыча циркониевого сырья оказалась не таким уж перспективным занятием. В заполярном городке, рассчитанном на сто тысяч жителей, обитало тысяч двадцать. Молодежь уезжала, кто в Мурманск, кто на континент, и снег заносил пятиэтажки, как заносил ранее срубы вымерших хуторов.
Тайга нависала над оплотом цивилизации, по горизонту щетинились соснами грозные утесы. Они вздымались силуэтами мамонтов, окружали городок. К ледяным далям, к вечной мерзлоте ползли облака. Здесь, среди редких фонарей, среди пятиэтажек с пятью-шестью горящими по вечерам окнами, люди смотрели ток-шоу, общались в социальных сетях, старались не отставать от большой земли. А совсем близко шуршал кронами вековой лес, кричало и охало в валежинах, и тени плавно скользили меж лиственниц; под их лапами пружинился губчатый мох, проваливался снег, испещренный глухариной клинописью, хрустела хвоя. Порой они вылезали из дебрей, неправильные тени.
И тогда кто-нибудь пропадал. Или находили, например, фуру с распахнутыми дверцами кабины, водителя находили чуть позже. В омуте под руинами мельницы. Мельничное колесо и плотина покрылись илом, и дальнобойщик, как мумия, тиной обвернут, и еловая шишка в горле. Зачем-то понадобилось ему, дальнобойщику, покинуть машину, топать по рыжим от стоячей воды бочагам к бору, к мельнице, наверное, голубики отведать хотел. Голубика в этих краях вкуснейшая.
– А кто, – спрашивал дед Ваню, – в болотцах и озерах живет?
– Аглулики, – отвечал, как на экзамене, представляя осклизлых рыболюдей. – И сюлюкюны.
Дед хвалил, довольный. А мать слишком уважала старика, чтобы перечить, что, мол, тринадцать лет мальчишке, взрослый для сказок, и двадцать первый век на дворе. Оно-то двадцать первый, но вот тюкнешь по сосенке топором, а из нее сочится красная медовая живица, кровь иччи, что в стволе жил.
– Иччи хорошие, – рассуждал школьник Ваня. Друзья резались на «Икс-боксах» в «Pro Evolution Soccer» и «Prototype». Он предпочитал лес, компанию всезнающего деда. Пьянящий запах грибов, прелых листьев, гниющих деревьев, аромат осеннего увядания.
– А кто плохие? – щурился старик.
– Призраки-абасы, – мальчик загибал пальцы, – и юеры, якутские упыри. Ангъяки, злые души младенцев, и оборотни ийраты. Они в полярную лису превращаются и в оленей-карибов. И чучуна, конечно.
Если обнаруживали примятые соцветия козлобородника, Ваня говорил, что это Инупа-сукугьюк прошла. А если дохлый олень на таежной гари попадался с перевязанными тальником копытами, что Мээлкээн охотился.
Мама опасалась, что после дедовых баек мальчика будут мучать кошмары, но спал он спокойно, лишь однажды демоны потревожили сон: Махаха, самый страшный из них, гнался по лесу за Ваней, безумно хохоча и чиркая железными когтями. Звук был такой, словно точат лезвие о лезвие. Во сне Ваня спрятался под облепихой и наблюдал, как Махаха рыскает по поляне, с синей кожей и выпученными бельмами, и высекаемые когтями искры – чирк-чирк-чирк – таят в темноте.
Когда Ваня заканчивал седьмой класс, у его матери диагностировали рак мозга. Не спасли ни врачи, ни заклинания-аглысы. Она наглоталась таблеток накануне химиотерапии. Ваня не плакал на похоронах, а погодя спросил у деда, не возвратится ли мать в обличии деретника, кровожадного зомби?
- Нерушимые каменные мосты - Дарья Согрина – Друк - Детектив / Триллер
- Продюсер - Павел Астахов - Триллер
- Те, кто уходят (litres) - Патриция Хайсмит - Триллер
- Биодетектив или биология на службе у полиции. Часть первая. Шифр Ван Гога - Игорь Середенко - Триллер
- Абсолютно неожиданные истории - Роалд Даль - Триллер
- Поэзия зла - Лайза Рени Джонс - Триллер
- Убитый манекен : сборник - Станислас-Андре Стееман - Триллер
- Заговор Моцарта - Скотт Мариани - Триллер
- Корни зла - Сара Рейн - Триллер
- Работа мечты - Владимир Владимирович Германов - Триллер / Ужасы и Мистика