Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что ты близка.
1916
УТРО
Нет, больше не могу смотреть я
Туда, в окно! О, это горькое предсмертье,
К чему оно?
Во всем одно звучит: "Разлуке
Ты обречен!" Как нежно в нашем переулке
Желтеет клен!
Ни голоса вокруг, ни стука,
Все та же даль... А все-таки порою жутко,
Порою жаль.
1916
В ПЕТРОВСКОМ ПАРКЕ
Висел он, не качаясь, На узком ремешке. Свалившаяся шляпа Чернела на песке. В ладонь впивались ногти На стиснутой руке.
А солнце восходило, Стремя к полудню бег, И перед этим солнцем, Не опуская век, Был высоко приподнят На воздух человек.
И зорко, зорко, зорко Смотрел он на восток. Внизу столпились люди В притихнувший кружок. И был почти невидим Тот узкий ремешок.
1916
СМОЛЕНСКИЙ РЫНОК
Смоленский рынок Перехожу. Полет снежинок Слежу, слежу. При свете дня Желтеют свечи; Все те же встречи Гнетут меня. Все к той же чаше Припал - и пью... Соседки наши Несут кутью. У церкви - синий Раскрытый гроб, Ложится иней На мертвый лоб... О, лет снежинок, Остановись! Преобразись, Смоленский рынок!
1916
ПО БУЛЬВАРАМ
В темноте, задыхаясь под шубой, иду, Как больная рыба по дну морскому. Трамвай зашипел и бросил звезду В черное зеркало оттепели.
Раскрываю запекшийся рот, Жадно ловлю отсыревший воздух, А за мной от самых Никитских ворот Увязался маленький призрак девочки.
1918
У МОРЯ
А мне и волн морских прибой,
Влача каменья, Поет летейскою струей,
Без утешенья.
Безветрие, покой и лень.
Но в ясном свете Откуда же ложится тень
На руки эти?
Не ты ль еще томишь, не ты ль,
Глухое тело? Вон - белая искрутилась пыль
И пролетела.
Взбирается на холм крутой
Овечье стадо... А мне - айдесская сквозь зной
Сквозит прохлада.
1917
ЭПИЗОД
...Это было В одно из утр, унылых, зимних, вьюжных, -В одно из утр пятнадцатого года. Изнемогая в той истоме тусклой, Которая тогда меня томила, Я в комнате своей сидел один. Во мне, От плеч и головы, к рукам, к ногам, Какое-то неясное струенье Бежало трепетно и непрерывно И, выбежав из пальцев, длилось дальше, Уж вне меня. Я сознавал, что нужно Остановить его, сдержать в себе, - но воля Меня покинула... Бессмысленно смотрел я На полку книг, на желтые обои, На маску Пушкина, закрывшую глаза. Все цепенело в рыжем свете утра. За окнами кричали дети. Громыхали Салазки по горе, но эти звуки Неслись во мне как будто бы сквозь толщу Глубоких вод... В пучину погружаясь, водолаз Так слышит беготню на палубе и крики Матросов. И вдруг - как бы толчок, - но мягкий, осторожный, И все опять мне прояснилось, только В перемещенном виде. Так бывает, Когда веслом мы сталкиваем лодку С песка прибрежного; еще нога Под крепким днищем ясно слышит землю, И близким кажется зеленый берег, И кучи дров на нем; но вот качнуло нас И берег отступает; стала меньше Та рощица, где мы сейчас бродили; За рощей встал дымок; а вот - поверх деревьев Уже видна поляна, и на ней Краснеет баня.
Самого себя Увидел я в тот миг, как этот берег; Увидел вдруг со стороны, как если б Смотреть немного сверху, слева. Я сидел, Закинув ногу на ногу, глубоко Уйдя в диван, с потухшей папиросой Меж пальцами, совсем худой и бледный. Глаза открыты были, но какое В них было выраженье - я не видел. Того меня, который предо мною Сидел, - не ощущал я вовсе. Но другому, Смотревшему как бы бесплотным взором, Так было хорошо, легко, спокойно. И человек, сидящий на диване, Казался мне простым, давнишним другом, Измученным годами путешествий. Как будто бы ко мне зашел он в гости, И, замолчав среди беседы мирной, Вдруг откачнулся, и вздохнул, и умер. Лицо разгладилось, и горькая улыбка С него сошла. Так видел я себя недолго: вероятно, И четверти положенного круга Секундная не обежала стрелка. И как пред тем не по своей я воле Покинул эту оболочку - так же В нее и возвратился вновь. Но только Свершилось это тягостно, с усильем, Которое мне вспомнить неприятно. Мне было трудно, тесно, как змее, Которую заставили бы снова Вместиться в сброшенную кожу...
Снова Увидел я перед собою книги, Услышал голоса. Мне было трудно Вновь ощущать все тело, руки, ноги... Так, весла бросив и сойдя на берег, Мы чувствуем себя вдруг тяжелее. Струилось вновь во мне изнеможенье, Как бы от долгой гребли, - а в ушах Гудел неясный шум, как пленный отзвук Озерного или морского ветра.
1918
ВАРИАЦИЯ
Вновь эти плечи, эти руки Погреть я вышел на балкон. Сижу - но все земные звуки Как бы во сне или сквозь сон.
И вдруг, изнеможенья полный, Плыву: куда - не знаю сам, Но мир мой ширится, как волны, По разбежавшимся кругам.
Продлись, ласкательное чудо! Я во второй вступаю круг И слушаю, уже оттуда, Моей качалки мерный стук.
1919
ЗОЛОТО
Иди, вот уже золото кладем
в уста твои, уже мак и мед
кладем тебе в руки. Salve aeternum.
Красинский
В рот - золото, а в руки - мак и мед, Последние дары твоих земных забот.
Но пусть не буду я, как римлянин, сожжен:
Хочу в земле вкусить утробный сон,
Хочу весенним злаком прорасти, Кружась по древнему, по звездному пути.
В могильном сумраке истлеют мак и мед,
Провалится монета в мертвый рот...
Но через много, много темных лет Пришелец неведомый отроет мой скелет,
И в черном черепе, что заступом разбит,
Тяжелая монета загремит,
И золото сверкнет среди костей, Как солнце малое, как след души моей.
1917
ИЩИ МЕНЯ
Ищи меня в сквозном весеннем свете. Я весь - как взмах неощутимых крыл, Я звук, я вздох, я зайчик на паркете, Я легче зайчика: он - вот, он есть, я был.
Но, вечный друг, меж нами нет разлуки! Услышь, я здесь. Касаются меня Твои живые, трепетные руки, Простертые в текучий пламень дня.
Помедли так. Закрой, как бы случайно, Глаза. Еще одно усилье для меня И на концах дрожащих пальцев, тайно, Быть может, вспыхну кисточкой огня.
1918
2-го НОЯБРЯ
Семь дней и семь ночей Москва металась В огне, в бреду. Но грубый лекарь щедро Пускал ей кровь - и обессилев, к утру Восьмого дня она очнулась. Люди Повыползли из каменных подвалов На улицы. Так, переждав ненастье, На задний двор, к широкой луже, крысы Опасливой выходят вереницей И прочь бегут, когда вблизи на камень Последняя спадает с крыши капля... К полудню стали собираться кучки. Глазели на пробоины в домах, На сбитые верхушки башен; молча Толпились у дымящихся развалин И на стенах следы скользнувших пуль Считали. Длинные хвосты тянулись У лавок. Проволок обрывки висли Над улицами. Битое стекло Хрустело под ногами. Желтым оком Ноябрьское негреющее солнце Смотрело вниз, на постаревших женщин И на мужчин небритых. И не кровью, Но горькой желчью пахло это утро. А между тем уж из конца в конец., От Пресненской заставы до Рогожской И с Балчуга в Лефортово, брели, Теснясь на тротуарах, люди. Шли проведать Родных, знакомых, близких: живы ль, нет ли? Иные узелки несли под мышкой С убогой снедью: так в былые годы На кладбище москвич благочестивый Ходил на Пасхе - красное яичко Съесть на могиле брата или кума...
К моим друзьям в тот день пошел и я. Узнал, что живы, целы, дети дома, Чего ж еще хотеть? Побрел домой. По переулкам ветер, гость залетный, Гонял сухую пыль, окурки, стружки. Домов за пять от дома моего, Сквозь мутное окошко, по привычке Я заглянул в подвал, где мой знакомый Живет столяр. Необычайным делом Он занят был. На верстаке, вверх дном, Лежал продолговатый, узкий ящик С покатыми боками. Толстой кистью Водил столяр по ящику, и доски Под кистью багровели. Мой приятель Заканчивал работу: красный гроб. Я постучал в окно. Он обернулся. И шляпу сняв, я поклонился низко Петру Иванычу, его работе, гробу, И всей земле, и небу, что в стекле Лазурью отражалось. И столяр Мне тоже покивал, пожал плечами И указал на гроб. И я ушел.
А на дворе у нас, вокруг корзины С плетеной дверцей, суетились дети, Крича, толкаясь и тесня друг друга. Сквозь редкие, поломанные прутья Виднелись перья белые. Но вот-Протяжно заскрипев, открылась дверца. И пара голубей, плеща крылами, Взвилась и закружилась: выше, выше, Над тихою Плющихой, над рекой... То падая, то подымаясь, птицы Ныряли, точно белые ладьи В дали морской. Вослед им дети Свистали, хлопали в ладоши... Лишь один, Лет четырех бутуз, в ушастой шапке, Присел на камень, растопырил руки, И вверх смотрел, и тихо улыбался. Но, заглянув ему в глаза, я понял, Что улыбается он самому себе, Той непостижной мысли, что родится Под выпуклым, еще безбровым лбом, И слушает в себе биенье сердца, Движенье соков, рост... Среди Москвы, Страдающей, растерзанной и падшей, Как идол маленький, сидел он, равнодушный, С бессмысленной, священною улыбкой. И мальчику я поклонился тоже.
Дома Я выпил чаю, разобрал бумаги, Что на столе скопились за неделю, И сел работать. Но. впервые в жизни, Ни "Моцарт и Сальери", ни "Цыганы" В тот день моей не утолили жажды.
1918
ПОЛДЕНЬ
Как на бульваре тихо, ясно, сонно! Подхвачен ветром, побежал песок И на траву плеснул сыпучим гребнем... Теперь мне любо приходить сюда И долго так сидеть, полузабывшись. Мне нравится, почти не глядя, слушать То смех, то плач детей, то по дорожке За обручем их бег отчетливый. Прекрасно! Вот шум, такой же вечный и правдивый, Как шум дождя, прибоя или ветра.
- Полное собрание стихотворений под ред. Фридмана - Константин Батюшков - Поэзия
- Избранные стихи из всех книг - Редьярд Киплинг - Поэзия
- Стихи и поэмы - Константин Фофанов - Поэзия
- Тень деревьев - Жак Безье - Поэзия
- Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов - Поэзия
- Дань любви. Стихи - Александр Иванченко - Поэзия
- Стихотворения - Николай Тряпкин - Поэзия
- Том 1. Стихотворения - Константин Бальмонт - Поэзия
- «Под этим небо черной неизбежности…» - Юрий Трубецкой - Поэзия
- Стихотворения - Юрий Одарченко - Поэзия