Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А. Смирнов
Из этих трех историй наиболее длинная все-таки еще не настолько длинна, чтобы я не испытывал некоторого затруднения, предлагая их публике, так как во Франции, где, как любят говорить, ничего больше не читают, наоборот, мне кажется, возник заметный интерес к толстым книгам, которого эта книжка не в состоянии удовлетворить. И, несмотря на это, я решаюсь утверждать, что достоинство этого брелана[1] новелл именно в их умышленной сжатости.
Никто, я думаю, не оскорбит меня, подумав, что я не сумел бы растянуть содержание предлагаемых рассказов и сделать каждый из них тем, чем мне именно не хотелось их видеть.
Вот такими, как бы мало ни были они похожи на то, чем бы надлежало им быть, я предлагаю их тем, кто не захочет упрекнуть их в краткости. А ты, рассудительный читатель, соедини, если хочешь, в твоей памяти или в твоем забвении, с «Трилистником черным» и с «Трилистником белым» этот трилистник, который по праву может назваться красным, потому что кровь здесь течет три раза: из горла двух Коркороне, из груди Бальтазара Альдрамина и из проломленного под седым париком черепа несчастного г-на де Ла Томасьера.
А. Р.
Женщина из мрамора
Г-же Бюльто
Клянусь, что, встретив Джульетту дель Рокко, я совсем не думал увидеть ее нагою.
Это случилось в летний день, довольно приятный, хотя чистота и прозрачность воздуха не были так совершенны, как в некоторые дни, красота которых почти божественна. Ни облачка на небе, но сухой пар мутил его сияние. Жара, хотя и не предвещала грозы, была тягостна. И поэтому, пробродив довольно долго за городом, я почувствовал себя утомленным.
Однако я продолжал идти. Дорога круто поднималась в гору. Несмотря на свою усталость, я решил добраться до проселка, ведущего к верхней ферме Рокко, откуда открывается широкий вид на окрестности и болотистые излучины Моттероне. Там растут сосновые леса. Воздух там гораздо здоровее, чем в низкой долине, и я хотел пролежать до вечера в тени деревьев, чтобы возвратиться в город по освеженным и уже сумеречным дорогам. На ферме, конечно, я найду чем поужинать — кувшин молока, оливки и кисть винограда.
Для сокращения пути мне нужно было пройти через виноградник старого Бернардо. Уже более пяти лет я не видел доброго старика; все эти пять лет усердие к работе держало меня взаперти в моем доме. Ничто не могло устоять перед этим внезапным увлечением, ни любовь к удовольствиям, ни привычная леность, ни даже мои гастрономические пристрастия. Я, когда-то такой ценитель яств и плодов, ни разу не присел за стол. Кусок хлеба, съеденный стоя, и наскоро выпитый стакан вина составляли всю мою трапезу. И подумать только, что прежде я с нетерпением поджидал прихода старого Бернардо, чтобы посмотреть, как он со своим ослом появляется из-за угла Травяной площади!
Он заносил толстую палку из терновника над серым крупом осла, сухие копыта которого постукивали по гладким камням. Я слышал, как маленькая Джульетта смеялась между корзинками, куда он сажал ее, чтобы взять с собой на рынок. В руках у девочки были тычинки ирисов, собранные на берегу Моттероне; она оборачивалась на дедушкины проклятия и на естественные звуки осла. Так, Бернардо привозил мне плоды и овощи, приберегая для меня самые лучшие среди тех, которые он потом продавал на площади.
Старик, надменный и рассудительный, казалось, гордился моим вниманием, но с того дня, как я перестал интересоваться приближением осла и выбором из корзины того, что мне приходилось по вкусу, он счел себя оскорбленным в своей гордости огородника и мало-помалу сам прекратил выполнение таких обязанностей. С этого времени я его больше не видел и не рассчитывал когда-либо увидеть, потому что он был стар, а годы в его возрасте и тягостны и коварны.
Мои же дни, протекавшие, как я уже говорил, в домашнем одиночестве, оказались для меня, слава богу, особенно плодотворны. Если поле старого Бернардо принесло за это время много прекрасных земных плодов, то мое поле, хотя и в другом роде, было не менее урожайным, потому что, надлежит вам знать, в эти пять лет я из ученика стал мастером своего ремесла.
Должен сознаться, я ощущал от этих быстрых успехов и большую радость, и большой страх. Теперь мне надо было стать достойным подобной удачи и оправдать ее в моих собственных глазах той пользой, которую я мог бы из нее извлечь, потому что наиболее важный долг человека — не тот, к которому его обязывают другие, но тот, который он сам налагает на себя.
С этих пор смутному волнению моих мыслей стало тесно в четырех стенах. Я блуждал по городу, беспокойный и возбужденный; я выходил в поля и старался искать уединения то на берегах Моттероне, то в горах. Я взлезал на их откосы и садился на скалу, а не то, лежа на высоком берегу, слушал, как струится желтая илистая речная вода или трепещут на своих влажных стеблях сухие листья тростников. Молчание камней и журчанье волны поочередно питали мои уединенные размышления.
То, что я вплоть до дня, о котором рассказываю, не посещал вновь ни ферму Рокко, ни ее сосновый лес, было простой случайностью. Прежде я часто бывал здесь. Лес изобиловал дикими голубями, и я любил сбивать их из самострела. В этой стрельбе я достиг большой ловкости. Мои стрелы никогда не пролетали мимо намеченной цели; но я давно уже отказался от этой напрасной игры. Не с подстерегающим взглядом, не с трепетными руками намеревался я сегодня, объятый тоскою, посидеть у красных стволов. Мне хотелось протянуться здесь, закрыв уши и сомкнув веки, и хоть на час усыпить тревогу моей души.
Я достиг виноградника Бернардо. Он поднимался уступами. Спелый виноград свешивался со своих дугообразных подпорок. Я сорвал ягоду с одной из гроздий. Ее теплая и сладкая вялость не доставила мне никакого удовольствия, и я выплюнул слишком сахаристую кожицу. Кто-то засмеялся позади меня. Я обернулся.
Перед большой корзинкой, полной винограда, стояла девушка. Она высоко занесла руку к виноградной кисти и показалась мне одновременно гибкой и сильной. Красота ее тела ощущалась под платьем и рубашкой из простого полотна.
С детства я был настолько внимателен к формам живых существ и вещей, что простаивал долгие часы, наблюдая фигуры, которые образуются облаками, рисуются прожилками камней, намечаются на узелках коры. Я различал в них все, что угадывается, смутное и таинственное, в том, на что мы долго смотрим. Я любил пейзажи, меня интересовали животные. На охоте, даже преследуя их, я любовался их бегом или полетом.
Так жил я, чтобы видеть жизнь. Я изведал войну и любовь. Жест, которым скрещиваются шпаги или соединяются губы, с одинаковою страстью захватывал меня. Однажды моя любовница обняла меня таким очаровательным движением, что мне захотелось запечатлеть воспоминание о нем иначе, чем только в моей памяти. Память людей так неверна, что даже образы, наиболее нежно нас взволновавшие, летучи и недолговечны в ней. Из сознания этой ее хрупкости родилось искусство — из желания придать своими средствами прочность тому, что без их помощи оказывается мимолетным. Я хотел подражать тому, что так прекрасно делают другие. Но увы, я не обладал божественным ремеслом. На бумаге у меня появлялись лишь бесформенные знаки, закреплялись лишь незначащие образы. Я плакал от ярости и бессилия.
- По прихоти короля - Анри де Ренье - Исторические любовные романы
- Мариадон и Македа - Герцель Давыдов - Исторические любовные романы
- Уйти от погони, или Повелитель снов - Клод Фер - Исторические любовные романы
- Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова - Историческая проза / Исторические любовные романы
- Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея - Александр Вельтман - Исторические любовные романы
- Версаль на двоих. Книга о галантной любви Короля-Солнца и прекрасных дамах Версаля - Ги Бретон - Исторические любовные романы
- Пани царица - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Заблудший ангел - Патриция Райс - Исторические любовные романы
- Жертва негодяя - Луиза Аллен - Исторические любовные романы
- Жертва негодяя - Луиза Аллен - Исторические любовные романы