Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Стучащемуся да откроется!..» Новое нельзя было сказать по-старому, потому что по-старому о новом говорили такие титаны, как Толстой и Достоевский, Чехов и Тютчев. Но для молодых их голоса были рефлексией уходящего. Им же требовались координаты грядущего. Новое поколение изощрило все чувства, напрягло интуицию… Люди превратились в антенны, сознательно принимающие до того неизвестные сигналы из нового мира. Соблазн стать пророком был слишком велик, хотя лучшие представители оформляющегося мировоззрения и понимали эту опасность.
Осталась другая задача, с которой справились далеко не все, а полностью – почти никто. Стать посредником между таинственным миром, который вдруг приоткрылся, и остальным человечеством, при этом не потеряв трезвости и умения остаться собой, – сумели немногие. Лихорадочность поиска и опьяняющий энтузиазм открытий нарушил цельность многих сильных натур. Талантливые, творческие люди становились безвольными проводниками неких сил, в природе которых не могли разобраться из-за оглушающей волны «белого шума», сопровождающего всякую информационную революцию. На лезвийной, струящейся грани проще было удержаться тем, кто воспитывался на классической философии и обратил свой новаторский интерес в область тончайшей метафизики.
Одно из поразительных достижений Серебряного века и символизма как его ярчайшего проявления – течение имяславия, ставшее фактически синонимом зарождения в России богословской традиции. Флоренский, Булгаков, молодой Лосев, выросшие на феномене Владимира Соловьёва, а также другие молодые философы смогли оживить многие старые представления и дать их детальную разработку в глубоко религиозном духе. Их чеканные произведения представили миру поразительное явление русской религиозной философии. Новое оказалось с удивительным мастерством влито в старые мехи; с позиций глубокого философского анализа, производимого в русле традиционного православия, состоялась переоценка прошлого и намечены искомые ориентиры на будущее.
Однако властная сила нового времени была неумолима. В жизнь вторгались тысячи частностей, взаимное переплетение различных сторон жизни достигло невиданной густоты. Мощное развитие науки как альтернативного религиозному способа познания мира привело к созданию совершенно новых концепций, описанных языком, далёким от каких бы то ни было традиций и авторитетов. Идея всеохватного сознательного синтеза как естественного противовеса стихийной специализации завладела мощнейшими умами. Именно в это время Владимир Иванович Вернадский закладывает краеугольные камни в своё учение о ноосфере. Будучи гениальным учёным, он преодолевает в своём творческом поиске классическую ограниченность частных наук и выводит новый принцип научной работы: специализация не по наукам, а по проблемам. В это же время Циолковский создаёт первые чертежи космического корабля, а молодой Чижевский вычерчивает кривые зависимости всего живого на планете от солнечной активности. Практическая наука впервые вышла за пределы земного шара. Сформулированная Эйнштейном теория относительности оказалась морфологически родственна открытиям Фрейда о роли в жизни человека таинственных сил бессознательного. Мир распахнулся не только вширь, но и вглубь, в том числе вглубь самого человека.
Деятели искусства, каждый по-своему, тоже устремились в головокружительное плавание. Они нащупали источники огромных энергий, впустили их в себя (или пробудили в себе), подобно тому как физики вплотную подошли к расщеплению атома. Могущество зачаровало многих, и тогда они стали служить этой силе, неразборчиво принимая её за последнюю правду мира. В этом выявился глубинный раскол их душ.
Высочайшая дисциплина мысли, отливающаяся в предельных своих проявлениях в духовную зоркость, была свойственна учёным и философам-богословам. Художественное же осмысление мира не даёт само по себе чётких нравственных критериев, а незнакомое яркое чувство с трудом облекается в подходящие формулировки. Фактически вся литература Серебряного века – это попытка выразить принципиально новое время, заякорить его в пространстве с определёнными координатами. Поиск наиболее адекватных форм создал причудливые зигзаги череды художественных открытий. В музыке это был прежде всего Скрябин, в живописи – Чюрлёнис и Рерих, отдавший также должное и поэтическому творчеству, в прозе – Горький и Бунин, в поэзии… поэтов было много. И каждый старался заявить о себе, успеть высказаться, избавиться от переполнявших душу впечатлений. Выйти из бушующего потока и понять его заданность были готовы немногие, но страстных искренних попыток было совершенно немало.
Одно было неукоснительно ясно: то, что раньше было уделом чудаков-одиночек и святых, теперь вторгалось в обычную жизнь многих тысяч. Действительность, просвечивающая сквозь очевидность, – вот что стало общей темой творческих изысканий в самых различных областях.
Внешние покровы кажущейся стабильности спадали клочьями при мало-мальски внимательном рассмотрении, нечто невидимое дохнуло инобытийностью, многомерность мира перестала быть эзотерической тайной. Всё вокруг предстало как бы подсвеченным изнутри, весь видимый мир превратился в символ мира невидимого. Так родился символизм.
Символизм как ведущее творческое направление Серебряного века
В существующих ныне учебниках поэзия Серебряного века подаётся как три основных направления, три равноценных «луча»: символизм, акмеизм и футуризм. Важно понимать, что на одну доску эти явления ставить нельзя.
Символизм зародился в недрах вечно ищущего реализма как течение, призывающее сделать акцент на индивидуальном и духовном в противовес общественному и материальному, даже физиологичному, преобладавшему тогда в реализме. Впервые появившись в России в стихах и статьях Мережковского, он вполне расцвёл в начале наступившего века в зрелом творчестве «старших символистов» и в горячих порывах «младосимволистов».
Позже, когда богатые фабриканты-меценаты берутся покровительствовать новому искусству, журнал «Золотое Руно» начинает издаваться на великолепной бумаге, сотрудники его (в том числе Блок) получают великолепные гонорары, а события первой русской революции не дают чётко увидеть духовный путь обновлённой России, в символизме явственно обнаруживается кризис. Ответом на этот кризис становится полемика в среде символистов и примыкающих к ним, печатающихся в их журналах молодых авторов, и в результате – провозглашение в 1912 году нового направления в литературе – акмеизма. Акмеисты призывали перенести центр внимания в мира невидимого в мир видимый, соединить изображение внутреннего мира человека с «мудрой физиологичностью». Акмеисты пытались компенсировать тот недостаток, который стал явственным к концу двадцатилетнего периода развития символизма.
Возможно, если бы у акмеистов было больше времени, они создали бы не менее значительную поэзию и прозу, чем поэзия и проза символистов. Но история этого времени им не дала.
Что же касается футуризма, то это бунт маргиналов (деклассированных элементов) против всего на свете, энергия разрушения и демонстративный разрыв с традицией. Всплеск футуризма – 1910–1914 годы. Только истинно творческие личности, такие, как Маяковский, смогли сохранить себя в этом шабаше и позже найти свою дорогу в искусстве.
Футуризм трудно даже назвать литературным направлением, так как понятие направления подразумевает в нашем случае устремлённость, движение во времени, а его-то у футуризма не было. Акмеизм было бы точнее назвать литературной школой: Николай Гумилёв очень хотел видеть в работе акмеистов «студию», «школу», во главу угла ставил профессиональную выучку. Отсюда название – «Цех поэтов».
Символизм и по протяжённости развития во времени, и по динамике и напряжённости этого развития, и по количеству ярких поэтических имён достоин именоваться литературным направлением.
Итак, вернёмся на исходные позиции.
В начале 90-х годов в России Мережковский публикует книгу под характерным названием «Символы» и тогда же создаёт трактат «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы». Через несколько лет начинает выходить журнал «Русские символисты». В первом номере Брюсов так обозначил цель символизма: «Рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя, вызвать в нём известное настроение».
Огромную популярность приобрёл тогда Владимир Соловьёв, на основе философских трудов которого зиждется новое поэтическое мирочувствование. Соловьёв сам писал хорошие стихи, и этим был особенно близок поэтам. Число последователей символизма быстро увеличивалось, появились такие имена, как Вяч. Иванов, Андрей Белый, Блок, Волошин, Гумилёв…
- Русское мессианство. Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли - Александр Аркадьевич Долин - Культурология / Литературоведение
- Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков - Марина Сербул - Культурология
- Русская развлекательная культура Серебряного века. 1908-1918 - Елена Пенская - Культурология
- Беседы о русской культуре - Юрий Михайлович Лотман - История / Культурология / Литературоведение
- Средневековье и деньги. Очерк исторической антропологии - Жак Лe Гофф - Культурология
- Неизбежность и благодать: История отечественного андеграунда - Владимир Алейников - Культурология
- Уроки Ван Гога - Евгений Басин - Культурология
- Страшный, таинственный, разный Новый год. От Чукотки до Карелии - Наталья Петрова - История / Культурология
- Медиахолдинги России. Национальный опыт концентрации СМИ - Сергей Сергеевич Смирнов - Культурология / Прочая научная литература
- Философия И. В. Киреевского. Антропологический аспект - Константин Антонов - Культурология