Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ох, как тяжело размышлять, будучи втиснутым между четырех узких стен. Что-то давит тебя, лишает способности думать, не дает размахнуться. Там, на широком раздолье, покрытом снегом или цветами, где кипит жизнь или царит спокойствие смерти, там твой дух не ограничен никакими рамками, твои мысли взлетают над землей, как кольца дыма, поднимаются, клубятся и тают или устремляются к далекому горизонту, перелетая с предмета на предмет с такой быстротой, с такой неимоверной быстротой, что даже самые современные фотоаппараты не в состоянии запечатлеть их контуры. Мысли мои как круги на воде от брошенного камня: ширятся, расходятся и расходятся, пока не добегут до берега и, с размаху ударясь о преграду, не разобьются и не исчезнут… На воле тот берег где-то далеко, далеко на горизонте.
А мой горизонт – четыре стены!
Приходилось ли вам когда-нибудь чувствовать, что вашим мыслям не хватает простора? Конечно, человек и в маленькой комнате с чистым воздухом дышит так же свободно, как и в просторном зале с высокими потолками, но все же – как вам кажется, где легче дышится, здесь или там?
Но, может быть, вы думаете, что в таких условиях я не мог ни о чем размышлять? Ошибаетесь. Мысли, которыми я был занят, не нуждались в широких горизонтах. Я думал о своей любви.
А о любви можно думать даже в самой крохотной комнатушке.
Вы, которые не любили, вы не знаете, что такое любовь! Вы, которые не видели ее улыбки, вы никогда не сможете полюбить! Не осуждайте же меня, что в своих стихах я воспеваю рай и блаженство, ведь вы не видели ее улыбки! Ее улыбка привела к тому, что я начал писать стихи, а стихи привели меня в тюрьму.
Помню, жандарм подвел меня к столу смотрителя тюрьмы, чтобы заполнить листок с данными обо мне, как это обычно делают со всеми заключенными. И как только он называл их, в памяти моей всплывали ее личные приметы.
– Веры православной?
– Да, конечно! (Ведь и она той же веры).
– Вам двадцать три года?
– Ах, а ей всего только шестнадцать, ее лицо еще покрыто той сладкой дымкой, которую с яблока сдувает первый ветерок, а с девичьего лица первый поцелуй. Шестнадцать лет! Мюссе,[9] вспоминая об этом возрасте, вероятно, воскликнул бы: «О Ромео! Это же возраст Джульетты!.. В этом возрасте девушка является во всей красе невинности и во всем великолепии красоты!»
– Глаза карие.
– Нет, нет, господин смотритель, у нее черные глаза. Они усыпляют, они возбуждают, они обжигают, они сами лечат нанесенные ими раны и обещают…
Но… не буду больше думать о ней. Ведь, может быть, как раз в эту минуту она положила свою очаровательную головку на пуховую подушку и размышляет, в кого бы ей влюбиться, пока меня нет.
А поцелуй, которым она при расставании подтвердила свою любовь?
Ох, поцелуй! – это первое из самых искренних и последнее из самых лживых слов женщины.
Спроси скотину, она научит тебя!
Книга Иова, глава 12.Сегодня меня перевели в камеру № II. Отсюда больше не будут переводить. Камера просторная, и вы можете не опасаться, что я все время буду писать вам о любви.
И все же!
О святые воспоминания моей самой чистой любви, простите меня! Я падаю на колени, простите меня!
Вы знаете, как забилось мое сердце, когда вы дали мне букетик в память о нашей любви; оно забилось так, что в ту минуту я поверил Гейне, утверждавшему! будто в сердце у него сидит капельмейстер и отбивает такт; поверил Шапчанину,[10] твердившему, что в сердце у него колокола. Ох, в тот момент мне показалось еще больше, мне показалось, что в сердце моем целая колокольня, на которой звонят во все четыре колокола, и сидит там не капельмейстер, а настоящий тамбурмажор.
Да вы и сами помните, как задрожали мои руки от волнения, когда вы передали мне букет, в котором были собраны цветы, поразившие меня богатством красок. Красные. Прежде всего красные, а красный цвет, который одинаково не нравится быкам, монахам и индюкам, это же цвет республиканского знамени и жандармского мундира. А затем белые: в мирное время этот цвет означает невинность, в военное время – сдачу в плен. Невинность и сдача в плен! В таком случае белый цвет должен также означать и любовь, поскольку именно любовь содержит в себе оба эти понятия: невинность и сдачу в плен, тем более что пеленки тоже белые, – не так ли, госпожа?
Но букет был прекрасен не только богатством красок, но и тем, что в нем были собраны цветы, символизирующие «веру, надежду, любовь», то есть те три принципа любви, которые вырезают на перстнях, малюют на ярмарочных пряниках, выписывают на пасхальных яйцах и которые, кроме всего прочего, глубоко запечатлелись в моем сердце.
Но, дорогая, на моей душе нет греха в том, что ваш букет пропал, – грех этот падает на весь воловий род.
Я укрепил ваш букетик на окне между прутьями решетки, желая слить воедино мою любовь и тоску, – этого в тот момент требовала моя душа! В самом деле, если крест – символ веры, якорь – символ надежды, а сердце – символ любви, то вряд ли что-нибудь лучше может служить символом тоски, чем тюремная решетка. И представьте: утром к моему окну подошел вол. Поверьте мне, что это был необыкновенный вол, своим серьезным видом он сразу же снискал мое доверие, которого он, однако, не оправдал.
Подойдя к окну, он с жадностью завладел букетом, который вы мне подарили в память о нашей вечной любви, и я собственными глазами вынужден был наблюдать, как он пережевывал мою веру, любовь и надежду. Оно, конечно, и веру, и любовь, и надежду часто пережевывают, но все же – да будет проклят весь воловий род!
Я клянусь вам, что никогда не притронусь к воловьему мясу; моя ненависть простирается и дальше, проклятие переходит с отцов на детей, и я клянусь вам, что не буду есть и телятины, даже если это будет холодная телятина с майонезом.
Но это еще не все. Я пойду еще дальше. Я привлеку его к ответственности, – почему бы и нет? Я, правда, не помню ни одного параграфа, который запрещал бы есть букеты, но ведь он съел залог, съел вексель нашей любви, то есть уничтожил обязательство!
И вот я составляю протокол допроса: «Начато в Пожаревацкой тюрьме, в камере № 11».
– Кто вы и как вас зовут?
Вол молчит. Он молчит, и это молчание приводит меня в бешенство. Кто знает, не было ли здесь настоящего заговора волов?
– Говори же, вол, твое молчание приводит меня в отчаяние, говори! Ты будешь не первая скотина, которая заговорила; ты будешь не первая скотина, которая кое-что поняла. Ведь ослица из Ветхого завета поняла взгляд ангела – посланца божьего и притиснула к стене ногу ехавшего на ней Валаама; ничтожный червь понял глас господний и прогрыз тыкву, выросшую над головой Иона;[11] так пойми же и ты, вол, пойми, речь идет о моей любви, о моей самой святой любви, а точнее говоря, о букете, который в настоящее время находится у тебя в желудке, а когда-то благоухал на ее груди.
Такие убедительные доводы вынудили сивого вола замычать, и я понял, что он согласен отвечать на вопросы.
Итак:
– Кто вы?
– Вол.
– Этого недостаточно; говорите более определенно, кто вы?
– Государственный вол.
– Ваша специальность?
– Вол.
– Этого тоже недостаточно. У нас есть волы есяких специальностей. Говорите точнее?
– Я вожу воду.
– Чем занимаются ваши родители?
– Мать мою постигло несчастье. Кожу ее натянули на барабан, вероятно за неуплату налогов, а с отцом было еще хуже. Не знаю, вмешивался ли он в политику, но три или четыре года назад при смене правительства ему разукрасили рога, вымазали всего красной краской, опутали гирляндами цветов, и он веселился до десяти часов утра с приверженцами нового правительства, а потом его закололи, зажарили, и те же приверженцы с удовольствием слопали.
– Постойте, сначала нужно записать приметы: рост – средний, шерсть – черная. Особые приметы: рога, напоминающие букву j.
– Ошибаетесь, сударь, рога – это не особые приметы. Рога для нас все равно что для вас усы. Рога много значат, если мы хотим понравиться какой-нибудь госпоже корове. Разница только в том, что это стремление у нас совершенно бескорыстно, так как ведь коровы не составляют нам протекции, как это делают ваши дамы.
– Как вы смеете делать замечания; вы что, не знаете делопроизводства?
– Эту науку в Сербии никто не знает!
– Вы грамотный?
– Да, и даже сочиняю любовные стихи!
– Хорошо! Но ближе к делу. Вы обвиняетесь в том, что совершили преступление, уничтожили обязательство, съели букет, который висел вот здесь, на окне, в память о моей любви.
– Вам бы следовало за это поблагодарить меня.
– Не понимаю?
– Сейчас поймете. Воспоминание о вашей любви доставляло удовольствие только вашему сердцу, это было неразумно, а теперь, как видите, воспоминание о вашей любви доставило удовольствие и моему желудку. Так и должно быть. Не забывайте оглядываться вокруг себя. То, что вы прожили, вы прожили, не оглядываясь. Не вводите себя в заблуждение, что согласно хронологии вы живете в XIX веке; человечество неправильно считает, оно уменьшает свой возраст так же, как девушка, мечтающая о замужестве. Вы живете в тот век, когда совет вола полезнее, чем сто томов, написанных самыми выдающимися философами.
- Тотем. Проклятый - Дэвид Моррелл - Триллер
- Нечем дышать - Эми Маккаллох - Детектив / Триллер
- Паноптикум. Книга первая. Крах - Александр Гракх - Триллер
- Соломон Крид. Искупление - Саймон Тойн - Триллер
- Плохая мать - Миа Шеридан - Триллер
- Граница пустоты (Kara no Kyoukai) 01 — Вид с высоты - Насу Киноко - Триллер
- Дело о бурных водах (СИ) - Евдокимов Игорь - Триллер
- Десять ударов в гонг - Наталья Андреева - Триллер
- Все средства хороши - Джек Марс - Триллер
- Берег тысячи зеркал (СИ) - Ли Кристина - Триллер