я был дурак, останусь им
и всем весьма рекомендую.
* * *
Земля раскроет нам объятья,
лафа засветит перьям прытким,
и наши мелкие собратья
нас обольют сиропом жидким.
* * *
Каждый смертный умрёт, как известно,
и душа остаётся одна.
Как бедняга живёт бестелесно?
Что умеет и может она?
* * *
Таская возраста вериги,
но в жизнь упрямо влюблены,
мы, как истрёпанные книги,
ума и пошлости полны.
* * *
Был век бездушен и жесток,
но я – и с тем умру —
хвалю и славлю свой шесток,
берлогу и нору.
* * *
Усохла напрочь суета,
легко душа сдалась остуде,
бурлит густая пустота
в моём мыслительном сосуде.
* * *
Ноздря к ноздре и ухо в ухо
бегут соратники по хворям,
а возле финиша старуха
ждёт, сострадая вдовьим горям.
* * *
Не гневи, подруга, Бога,
а воздай по чести:
жить осталось нам немного,
но зато мы вместе.
* * *
Когда болит и ноет сердце,
слышней шептание души:
чужим теплом довольно греться,
своё раздаривать спеши.
* * *
Полезно думать о добре:
ко мне вернулось вдруг везение,
и сочинилось в декабре
стихотворение весеннее.
* * *
О подвигах в запале вспышки гневной
всё время мы читаем или слышим;
подвижничество жизни ежедневной
по мужеству стоит намного выше.
* * *
В духовность не утратили мы веру,
духовность упоительно прекрасна,
но дух наш попадает в атмосферу,
а это ей совсем не безопасно.
* * *
За душу, мне когда-то данную,
уже незримый бой кипит,
и слышу я то ругань бранную,
то шелест крыл, то стук копыт.
* * *
Покой житейский неустойчив,
отсюда пьянство и бессонница:
едва нальёшь, ремонт закончив,
опять покой трещит и клонится.
* * *
Мы все – особенно под мухой —
о смерти любим чушь нести,
кокетничая со старухой,
пока она ещё в пути.
* * *
Я старился, нисколько не взрослея, —
ни ум не обострялся мой, ни бдительность,
что стыдно и позорно для еврея,
которому пристойна рассудительность.
* * *
Сменилось легковесное порхание
тяжёлой стариковской хромотой,
храню я только лёгкое дыхание,
с упрямой изъясняясь прямотой.
* * *
Я часто думаю о смерти,
поскольку жизнь весьма ценю,
а смерть означена в десерте
земного нашего меню.
* * *
Читаю предпочтительно о древности
и в этом увлечении не каюсь;
от мерзких дуновений современности
я кашляю, чихаю и сморкаюсь.
* * *
Что осталось от разных возможностей?
Я уже не расстанусь с бумагой,
избегать буду жизненных сложностей
и беспечным не стану бродягой.
* * *
Всё мерзкое, больное и гнилое,
что было, ощущалось и текло, —
когда перемещается в былое,
то помнится душевно и тепло.
* * *
Мной выпито не больше, чем воспето,
скорее даже меньше, если честно,
однако длится жизнь, и неизвестно,
сколь часто она будет подогрета.
* * *
Давно уже я чтению запойному
предался, бросив писчее перо,
и знаний накопил в себе, по-моему, —
огромное помойное ведро.
* * *
Душа пожизненный свой срок
во мне почти уже отбыла,
была гневлива, как пророк,
и терпелива, как кобыла.
* * *
Мой закат утешительно светел:
каждый вечер сижу я с женой
и наследство, которое детям,
пропиваю, покуда живой.
* * *
Течёт наш постепенный эпилог,
и больно всем, когда уходит каждый;
желание увидеться – залог
того, что снова встретимся однажды.
* * *
Я остро ощущаю иногда
(в ровесниках я вижу это с нежностью),
что самые последние года
овеяны высокой безмятежностью.
* * *
Про мудрость преклонных годов,
про старческий разум пронзительный
наврал, не жалея трудов,
какой-то мудак омерзительный.
* * *
Страшней и горестней всего
из испытания дряхлением —
окостенение того,
что гордо названо мышлением.
* * *
Вижу некий жизненный курьёз,
как документальное кино:
те, кто принимал себя всерьёз, —
все уже несчастливы давно.
* * *
Жестоко всё устроено в природе:
мы жили, мы ругались, мы дружили,
а нынче все уходят и уходят,
а новые вокруг – уже чужие.
* * *
Пора, мой друг, пора, ничуть не рано,
ушли уже напор, накал и прыть,
стишки текут из некоего крана,
который надо вовремя закрыть.
* * *
Когда, укрывшийся халатом,
я сладко сплю средь бела дня,
судьба, фортуна, рок и фатум
лелеют бережно меня.
* * *
Я голым был, издавши первый крик,
умру зато в излюбленном халате
и, я надеюсь, – дома, где привык,
а не в больнично пахнущей палате.
* * *
Я ценю репутацию пьяницы,
потому что она худо-бедно
любопытным потомкам останется
как живая о предке легенда.
* * *
Всё в мире этом туго скручено,
увязано и предназначено,
и если нами что получено,
то как-то нами же оплачено.
* * *
Нет, мы не случайно долго жили,
к поросли ушедших мы привиты,
время к нашим жизням доложили
те, кто были смолоду убиты.
* * *
Поскольку нам выпало счастье родиться
в кошмарной империи, канувшей в Лету,
по полному праву мы можем гордиться,
что мы пережили могильщицу эту.
* * *
Есть люди – кругозор их необъятен,
а мыслят они здраво и логично,
и мир вокруг им полностью понятен.
Зовут их идиотами обычно.
* * *
Конечно, так должно было случиться,
что острого лишусь однажды смысла:
усох мой уксус, выдохлась горчица,
шампанское от возраста прокисло.
* * *
Пласты культурных наслоений —
планеты гордость и балласт,
по мере смены поколений
и мы войдём в такой же пласт.
* * *
Всегда жила во мне уверенность —
а к ней и фактов было множество, —
что аккуратность и умеренность —
приметы скрытого убожества.
* * *
Одно лишь меня крепко тяготит:
хватает на день сил уже в обрез,
и к жизни неуёмный аппетит
сменился на прохладный интерес.
* * *
Когда вполне мы на плаву
и в жизни всё благополучно,
то слёзы каплют на халву,
поскольку делается скучно.
* * *
Умы бездонной глубины
и долговременная прочность —
большая редкость. Нам даны
лишь мизерность и краткосрочность.
* * *
Память вытесняет в никуда
преданность мою вранью и блуду,
я к моменту Страшного суда
помнить ничего уже не буду.
* * *
Когда сбылась удачная карьера
и ровно продвигаются дела,
всегда томит вопрос: какого хера
на это жизнь потрачена была?
* * *
Уже не осень – поздняя зима
берёт меня в объятия холодные,
а у меня – кружение ума
и мысли, по-весеннему свободные.
* * *
Я чую запах личности на слух:
слова текут, и запах есть у них,
сменяется пивным коньячный дух
ушедших современников моих.
* * *
Забылся карнавал утекших дней,
истёрлась жизни тонкая тесьма,
и ночь теперь царит в душе моей,
но – звёздная пока ещё весьма.
* * *
Что я скажу про стариканов,
давно лишившихся огня?
Жена боится тараканов
гораздо больше, чем меня.
* * *
Не согнут я ещё пока
и не ломаюсь,
я то валяю дурака,
то дурью маюсь.
* * *
Моя догадка, внятная уму,
кого-то приведёт, возможно, в ярость:
мы живы до сих пор лишь потому,
что Богу любопытна наша старость.
* * *
Я и двигаюсь теперь еле-еле,
и не хочется идти никуда,
и душа почти не держится в теле,
а с умишком – так и вовсе беда.
* * *
Когда я досмолю окурок мой
и тело неподвижно в землю ляжет,
душа моя воротится домой
и лишнее чего-нибудь расскажет.
* * *
Нет ничего на свете гаже,
чем рано руки опустить,
а если нас Господь закажет,
Он должен нас оповестить.
* * *
Обильно сдобрен мёдом и елеем
похоже спотыкающийся слог:
кого-то поздравляют с юбилеем,
о ком-то прямо рядом – некролог.
* * *
Стезя у всех вполне сквозная
и непостижная уму,
и мы бредём по ней, не зная —
куда, а главное – к кому.
* * *
Надеюсь, что весьма ещё не скоро
на суд я попаду – уже вторично,
небесного узрею прокурора
и сяду на скамью вполне привычно.
* * *
Кого ни спросишь, как дела,
одну и ту же слышишь весть —
что ноша жизни тяжела,
но где-то свет в тоннеле есть.
* * *
Сегодня сильно плох я, просто плох
и в силах разве книжку полистать,
не то чтобы мышей, но даже блох
уже я не ловлю, чтоб не устать.
* * *
Забавно мне скользить по склону лет
