Форма входа
Читем онлайн Старая площадь, 4 (киносценарий) - Исаак Бабель
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
И не столько ушла, сколько вывалилась.
— Скандальная девица! — заключил, глядя ей вслед, главный бухгалтер.
— Бомба! — добавил прораб и уступил место бухгалтеру, подпрыгивающему все сильнее.
— Алексей Кузьмич, лично для меня точка зрения правительства абсолютно ясна. Дело в том, что лимиты…
— Ставьте тридцать пять… — перебил Мурашко тоном, исключавшим дискуссию.
Секретарша открыла дверь и пропустила голубоглазого розового старичка.
— Профессор Полибин, — сказала она, и на добром лице ее появились испуг и значительность.
Мурашко замахал на всех руками; комната опустела. Мурашко придвинул профессору единственное кресло с инкрустацией, а сам присел на кипу связанных паркетных дощечек.
Полибин заглянул в окно, огляделся кругом и медовым голосом произнес:
— Я бы отметил, что вы уже начали…
За перегородкой готовый взлететь бухгалтер пытался излить свое горе секретарше:
— Мне-то, Агния Константиновна, точка зрения правительства хорошо известна…
В «кабинете» Полибин, бегая по собеседнику голубыми глазками, сладчайше излагал целую декларацию:
— Я бы расценил, уважаемый Алексей Кузьмич, вопрос о кандидатуре на пост главного конструктора как вопрос более или менее неразрешимый… В самом деле, кто представляет данную дисциплину у нас в Союзе?
Мурашко придвинулся поближе на своей кипе.
— Знаменитый наш Иван Платонович Толмазов, — продолжал, неутомимо бегая глазами, Полибин, — академик, теоретик чистой воды…
— О нем и не мечтаем, — сказал Мурашко.
— Из школы Ивана Платоновича, — струился тенорок Полибина, — я бы остановился на Васильеве, но… молод, недопустимо молод…
— Недостаток, который с годами проходит, — заметил Мурашко. — А кого бы прикинуть помимо школы Ивана Платоновича?
Полибин — с остановившимися глазками, как бы проникая внутрь собственного сознания:
— Жуков, Петр Николаевич… Perpetuum mobile… Фантаст, я бы выразился, маньяк… Есть еще Ястржемский, но этот, я бы сказал, не подойдет… не наш…
Мурашко согласился:
— Этот не подойдет. Пауза.
— А если, уважаемый профессор, вас за бока?..
Необыкновенное благообразие проступило на розовом лице Полибина… Он открыл рот, но в это мгновение у секретарши за перегородкой разразилось сражение: сражалась кроткая Агния Константиновна с пожилой женщиной в берете и с вытертой горжеткой на шее.
— Профессор Полибин — величина, — тыча в Агнию Константиновну сумкой, кричала женщина с горжеткой, — но я мать, гражданка, перед вами стоит мать!
Сватовство в кабинете Мурашко подходило к концу.
— Я мог бы указать в заключение, — рябь душевного волнения тронула елей полибинского голоса, — указать на весь мой двадцативосьмилетний научный стаж, на всю мою общественную работу, как сочувствующего с 1927 года…
Мурашко постучал указательным пальцем по собственному колену и поднялся:
— Обдумаем, дорогой профессор, обсудим… Поговорим…
Полибин, округлив спину, пожал сухонькой ладонью широкую руку Мурашко и попятился назад. В дверях на него налетела горжетка. Она пропустила его, потом загородила собой дверь и перешла в наступление:
— Товарищ директор… Мурашко нахлобучил кепку:
— Послезавтра… Сейчас уезжаю…
Но до отъезда было далеко. В дверях стояло существо, победоносно возбужденное и готовое к бою.
— Когда у матери к вам такое горе, тогда можно подождать с отъездом. — И она вытащила из сумки письмо.
— Это не от кого-нибудь письмо… Это от Елисеева… Мурашко пробежал письмо и с интересом взглянул на посетительницу.
— Вы мать Фридмана?
— Я мать лихача… — скорбно ответила женщина. Мурашко — запихивая бумаги в портфель:
— Товарищ Фридман… Раиса Львовна?
— Раиса Львовна.
— Все это хорошо, пилотом мы его возьмем, почему не взять, но дело-то все через год, не раньше… Потом, он ведь по субстратостатам, а у нас Дирижаблестрой…
Но Раиса Львовна не поколебалась.
— Что я у вас спрашиваю? Я спрашиваю одно: имеет право мать хотеть, чтобы ее единственный сын раскрывал парашют не в пятидесяти метрах от земли, а в трехстах метрах?.. На месте товарища Ворошилова, — всхлипывая, сказала Раиса Львовна, — я бы такого человека разорвала на куски, но, как мать, я должна терпеть…
Мурашко решительно схватил портфель:
— Раиса Львовна, право, мне некогда… Раиса Львовна высморкалась и вытерла глаза.
— У вас, наверное, тоже есть мама?.. Она бы меня поняла, ваша мама… Как он рос?.. — завопила она неожиданно. — Почему вы меня не спрашиваете, что я испытала, пока я его вырастила?.. Он же рос у меня на одном сливочном масле, на куриных котлетах, на одних витаминах. Душу я отдавала этим котлетам, все я отдавала этим котлетам, чтобы они, не дай бог, не пережарились, чтобы они, не дай бог, не недожарились… И что я этим достигла?.. Сегодня затяжной прыжок с неба, завтра с Луны…
— Знаете что, Раиса Львовна, — перебил ее вдруг Мурашко.
— Нет, я не знаю, — всхлипывая, сказала мамаша Фридмана.
— Знаете что, — глаза Мурашко засверкали, и он придвинулся к ней вплотную. — Вы должны будете поставить нам столовую, Раиса Львовна. И если ваш Лева попадет сюда — кормить его вместе со всеми остальными котлетами на чистых витаминах…
Пораженная мамаша Фридмана сделала шаг назад:
— Вы, кажется, тоже лихач, товарищ директор… Я к вам пришла с таким горем…
Но Мурашко уже перешел в наступление:
— На чистом сливочном масле, на витаминах, а? Товарищ Фридман?
III
Ночь. Идущий поезд. Купе мягкого вагона. Мурашко погрузился в чтение английской технической книги. Рядом с ним вяжет кружевной воротник для платья русая спокойная женщина с пробором, лет двадцати шести. Женщина взглянула на часы:
— Первый час…
— Я выйду… вы ложитесь.
Мурашко вышел в коридор и закурил.
Из умывальной прошел рослый, смугло-румяный, длинноногий парень в форме Аэрофлота. На плече у него висело мохнатое полотенце, в руках он держал мыльницу.
— Мурашко!.. Здорово!.. Куда?
— В Воронеж…
— Попутчик?.. Попутчица?..
— Попутчица…
— Категория?.. Мурашко немного подумал.
— Скорей всего домашнее животное…
— Не интересно, — сказал рослый парень с полотенцем и вошел к себе в купе.
Мурашко курил у окна; в стекло — мокрые, черные, трясущиеся на быстром ходу поля.
Спутница Мурашко успела к этому времени облачиться в пижаму, расчесать гребнем мягкие волосы. Она вынула из чемодана черную кожаную трубку с чертежами, положила ее в сгиб постели к стене и прикрыла простыней; потом достала из сумки маленький револьвер и проверила патроны. Револьвер она положила под подушку, легла и укрылась одеялом.
IV
Невообразимый грохот. Размахивая деревянными саблями, сражаются двое мальчишек лет пяти-шести. Человек девяти лет играет на самодельном барабане, и, наконец, патриарх — двенадцатилетний Игорь — летает по комнате, уцепившись за деревянную модель большого дирижабля, подвешенного на веревках к потолку. Спокойствие сохраняет собака — старая лохматая собака, философски дремлющая на пороге.
Маленькие оконца заставлены геранью и кактусами. Повыше цветов укреплены клетки с птицами: здесь скворцы, дрозды, канарейки и птицы непонятного назначения. Все это поет, верещит, свистит.
В углу на двух табуретах — корыто. Пышно причесанная, пухлая женщина стирала белье, медленно и равномерно намыливая его. При этом она читала книгу, поставленную на подоконник.
Конец ознакомительного фрагмента.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Старая площадь, 4 (киносценарий) - Исаак Бабель бесплатно.
Похожие на Старая площадь, 4 (киносценарий) - Исаак Бабель книги
- Китайская мельница (киносценарий) - Исаак Бабель - Русская классическая проза
- Блуждающие звезды (киносценарий) - Исаак Бабель - Русская классическая проза
- Тревога - Александр Туркин - Русская классическая проза
- Одесские рассказы - Исаак Бабель - Русская классическая проза
- Воспоминания о Бабеле - Исаак Бабель - Русская классическая проза
- О нас - наискосок - Ревекка Фрумкина - Русская классическая проза
- Переулок Прохладный - Александр Найденов - Русская классическая проза
- Гарвардская площадь - Андре Асиман - Русская классическая проза
- Звезда - Викентий Вересаев - Русская классическая проза
- Красная площадь - Пьер Куртад - Русская классическая проза
