Так всего за пять лет в результате потворства Великобритании и Франции потенциальная угроза миру на планете перешла в следующую неизбежную стадию — медленного и неуклонного сползания к катастрофе, во Вторую мировую войну, с открытым определением ее первых жертв. Гитлер уже перестал скрывать, что ими обязательно станут три европейские страны — порождение столь ненавистной ему Версальской системы. Австрия, населенная немцами и потому должная воссоединиться (аншлюс) с Третьим рейхом, Польша, которая обязана вернуть Германии Верхнюю Силезию, Познань, Западную Пруссию и вольный город Данциг, и Чехословакия, где по твердому убеждению нацистов преследовалось и угнеталось чехами немецкое меньшинство на севере и юге Судетской области.
Такими должны были стать первоочередные действия нацистской Германии для ликвидации Версальской системы, передела мира. Какими окажутся последующие цели Гитлера, его все возраставшей численно, оснащавшейся самой современной техникой армии, стремившейся смыть с себя «пятно позора» поражения 1918 г., политики Лондона и Парижа могли только догадываться.
С первого дня прихода Гитлера к власти советское руководство не могло не понимать, что отныне угроза войны уже реальность. В Кремле отлично осознавали, что рано или поздно Третий рейх непременно обрушится на СССР. Для такой оценки положения оснований было более чем достаточно: во-первых, борьба с коммунизмом как идеологией и с ее носителями — коммунистами стала повседневной жизнью Германии; во-вторых, в долгосрочную программу нацизма, ясно и недвусмысленно изложенную Гитлером в «Майн кампф», входил новый «дранг нах остен»: расчленение Советского Союза, захват и «колонизация» его европейской части, превращение ее в житницу и сырьевой придаток Германии.
Вместе с тем следовало учитывать и другое. Полтора десятилетия изолированный в политическом плане, полностью исключенный из жизни мирового сообщества Советский Союз не был связан какими-либо договорами, обеспечивавшими ему безопасность и поддержку в случае нападения. Именно это обстоятельство и делало СССР наиболее желанным объектом агрессии. Поэтому, памятуя об остром кризисе в советско-британских отношениях 1927 года, еще до проявления практики «умиротворения», нельзя было исключать и наиболее опасный вариант — возможность сговора между Лондоном, Парижем и Берлином и попытку Великобритании направить захватнические устремления нацизма только на восток, против Советского Союза.
Правда, при подобных прогнозах необходимо было иметь в виду весьма немаловажный фактор. У СССР и Германии отсутствовала общая граница, между ними находилась Польша. Следовательно, дальнейшее развитие событий всецело зависело от той позиции, которую займет Варшава, и политики, которую она станет проводить, ведь в случае сговора западных демократий с нацистским режимом поляки будут вынуждены пропустить немецкие армии через свою территорию. Но такое решение представляло прямую угрозу и для самой Польши, чьи западные и северные земли были отторгнуты от Германии в соответствии с Версальским мирным договором.
Наконец, Кремль слишком хорошо знал, что Советский Союз еще не готов к войне, тем более с таким сильным противником, как Германия, да еще, возможно, в одиночку. И вряд ли будет готов в ближайшие годы из-за весьма слабой в техническом отношении армии, что вызывалось отсутствием достаточно мощной оборонной промышленности, прежде всего танко- и авиастроительной, которая только что, в результате осуществления первого пятилетнего плана, получила наконец необходимую базу.
Все эти обстоятельства и побуждали Кремль настойчиво искать выход из складывавшегося весьма неблагоприятного для него положения и прийти в конце концов к единственно возможному, самому разумному — попытаться как можно скорее инициировать создание системы коллективной безопасности, охватывающей всю Европу, а не только ее запад, как то подразумевали соглашения, заключенные в Локарно в 1925 г. Такая система включала бы, с одной стороны, Францию и Бельгию, а с другой — Польшу, Чехословакию, Советский Союз, возможно, еще и Прибалтийские государства. Ведь только существование такой формы сдерживания и означало бы для Германии, в случае развязывания ею агрессии, безразлично на западе или востоке, войну обязательно на два фронта, чего ей следовало более всего избегать. Подобная система устраняла бы к тому же и потенциальную угрозу для СССР со стороны Польши.
19 декабря 1933 г. Политбюро (ПБ) ЦК ВКП(б) пошло на крайнюю, по сути, радикальную меру. Перед лицом не надуманной, как было прежде, а вполне реальной страшной угрозы самому существованию страны оно перестало наконец уповать на ставшую явной утопией мировую революцию и отказалось от привычного «классового» внешнеполитического курса. Впервые после Рапалло и Берлинского договора 1926 г. прекратило ориентироваться на безусловную, всестороннюю и к тому же практически открытую поддержку всех коммунистических и антиколониальных движений, выступлений и восстаний, от всего того, что и порождало естественную самоизоляцию СССР, его длительное противостояние мировому сообществу. Необычайно важное решение, принятое в тот день ПБ, предусматривало, как первый шаг на новом пути вступление в Лигу Наций «на известных условиях», ради того чтобы в дальнейшем иметь возможность сделать и последующие шаги — в официальных рамках этой международной организации «заключить региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии»[1].
Решение оказалось своевременным, ибо уже 28 января 1934 г. произошло симптоматическое событие, которое могло в дальнейшем в корне изменить соотношение сил на континенте и предопределить ухудшение и без того крайне тревожной ситуации. Германия и Польша подписали пакт о ненападении сроком на пять лет, означавший для Москвы возрастание непосредственной угрозы агрессии. Ведь возможность тесного сотрудничества позволяла Берлину избежать войны на два фронта, а Варшаве — осуществить свои давние притязания — восстановить Речь Посполитую «от моря до моря», в границах 1772 г., то есть аннексировать Литву, Юго-Восточную Латвию, Белоруссию и Украину. Поэтому советской дипломатии приходилось предпринимать отчаянные усилия, добиваясь осуществления намеченных планов, до того казавшихся столь легко выполнимыми; соглашаться на расширение числа участников предполагаемой системы: по предложению Франции — за счет Великобритании, а по настойчивому требованию Польши — включение в нее и Германии, что, безусловно, должно было затянуть и осложнить весьма нелегкие переговоры.
Однако поначалу все складывалось весьма благоприятно. 18 сентября 1934 г. Советский Союз приняли в Лигу Наций, а еще три месяца спустя удалось наконец заложить первые камни в основание системы европейской безопасности.
5 декабря после девятимесячных, трудных, не раз прерывавшихся переговоров был подписан советско-французский, а 7 декабря и советско-чехословацкий протоколы. Они предусматривали взаимное обязательство сторон «не вступать в переговоры, которые могли бы нанести ущерб подготовке и заключению Восточного регионального пакта». Затем, 2 мая 1935 г., в Париже был заключен сроком на пять лет договор между СССР и Францией. Он обусловливал немедленные консультации в случае угрозы нападения на одну из сторон «какого-либо европейского государства» и оказание помощи той из них, которая стала бы объектом неспровоцированного нападения третьей европейской державы. 16 мая аналогичный по содержанию договор СССР подписал в Праге и с Чехословакией. Правда, в последнем имелась многозначительная оговорка: он вступал в силу лишь в том случае, если помощь одной из сторон оказывала Франция[2].
Ни к чему не привели тогда попытки Москвы заложить основы еще одного регионального пакта, тихоокеанского. Предложения, сделанные Советским Союзом в ноябре 1933 г. США и предусматривавшие подписание между ними договора о ненападении, а также с Китаем, Японией и другими заинтересованными странами, были отклонены Вашингтоном даже без предварительного обсуждения или консультаций.
Анализируя причины возникновения тех трудностей, которые непреодолимой преградой вставали на пути достижения безопасности в мире, советское руководство не могло не осознавать главного — все неудачи проистекали, прежде всего, из-за того, что мировое сообщество не признавало Советский Союз своим достойным и равноправным партнером, а считало его «анфан террибль», выпадавшим из круга всех остальных европейских стран. СССР выглядел одиозным, постоянно подчеркивая классово-революционную позицию, выражавшуюся не в речах отдельных дипломатов и государственных деятелей, не в каких-либо декларациях, которые можно было в конце концов дезавуировать и от которых можно было и отойти при обычном пересмотре внешнеполитического курса, порожденного очередной сменой правительства, а в Конституции СССР 1924 г.
