Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом без перехода пошел следующий lomtik фильма; на этот раз показывали просто человеческое litso, очень вроде как бледное, которое удерживали неподвижным и делали с ним всякие пакостные vestshi. Меня слегка прошиб пот, в kishkah все болело, ужасно мучила жажда, в голове стучало – бух-бух-бух, и хотелось только одного: не видеть, не видеть этого, иначе стошнит. Но я не мог закрыть глаза, и даже скосив зрачки в сторону, я не мог отвести их с линии огня этого фильма. Так что, хочешь не хочешь, я видел все – все, что делалось с этим лицом, и слышал кошмарные исходящие от него kritshi. Я говорил себе, что это не может быть взаправду, но муки мои не уменьшались. Меня всего корчили спазмы, но стошнить почему-то не удавалось, и я смотрел, как сперва бритвой вырезали глаз, потом полоснули по щеке, потом – вжик-вжик-вжик по всему лицу, и красная кровь брызнула на линзу объектива. Потом плоскогубцами по одному выдергивали зубы, и такой пошел kritsh, такие потоки крови, что это просто немыслимо. Потом послышался довольный голос доктора Бродского: «Замечательно, великолепно!»
Следующий lomtik фильма посвящался тому, как старую женщину, хозяйку лавки, под громкий смех пинает ногами kodla парней, которые потом громят и поджигают лавку. Показано, как бедная старая ptitsa, вопя и стеная, пытается ползком выбраться из пламени, но malltshiki сломали ей ногу, и она не может двинуться с места. В результате ее охватывает ревущее пламя, ее искаженное страданием, умоляющее litso проглядывает сквозь огонь и исчезает, после чего доносится самый громкий, кошмарный и душераздирающий kritsh, какой только может вырваться из человеческой глотки. Теперь я уже определенно должен был blevanutt, и я закричал;
– Меня тошнит! Пожалуйста, дайте мне стошнить! Ради Бога, принесите мне что-нибудь, во что стошнить! Но доктор Бродский в ответ: – Это только твое воображение. Тебе не о чем беспокоиться. Следующий фильм, поехали. – Должно быть, это была какая-то шутка, потому что следом из темноты донесся вроде как смех. После чего меня заставили смотреть отвратительнейшую ленту о японских пытках. Речь шла о войне 1939-1945 годов, и там солдат прибивали к столбам гвоздями, разводили под ними костры, отрезали им beitsy, а одному отрубили голову мечом, и, пока голова с живыми glazzjami и гоtom еще катилась, он продолжал бежать, извергая из шеи фонтан крови, а потом упал, и все это под громкий смех японцев. Резь в животе, головная боль и жажда мучили меня невыносимо, причем все это как бы наваливалось на меня с экрана. Я закричал:
– Остановите! Пожалуйста, остановите фильм! Я не могу больше. – И голос доктора Бродского:
– Остановить? Как ты сказал, остановить? Ну что ты, мы еще только начали. – И он с остальными вместе громко рассмеялся.
5
Я не хочу описывать, бллин, остальные ужасные vestshi, которые меня заставили просмотреть в тот вечер. Все эти головастые докторы Бродские и Браномы и все прочие в белых халатах – вы помните, там ведь была еще и devotshka, которая крутила ручки на приборном пульте, – все они, по-моему, куда гаже и отвратнее любого из prestupnikov в Гостюрьме. Ну, в самом деле: я ведь даже и помыслить не мог бы, чтобы кому-то пришло в голову делать такие фильмы, которые меня заставляли смотреть привязанным к креслу, да еще с насильно открытыми glazzjami. Все, что я мог делать, это поднимать kritsh, чтобы выключили, выключили, отчасти перекрывая этим шум драк, резни и музыку, которая это сопровождала. Можете себе представить мое облегчение, когда, просмотрев последний отрывок, услышал я голос доктора Бродского, который со скучающим зевком произнес: «Ну, пожалуй, для первого дня довольно, как вы считаете, доктор Браном?» Включили свет, а мою голову все еще распирало буханье словно бы какой-то огромной машины, производящей боль, во рту был kal и сухость, и такое чувство, будто я сейчас vybliuju всю zhratshku, которая съедена мной, бллин, с тех пор как я был младенцем.
– Ладно, – сказал доктор Бродский, – пусть отправляется обратно в постель. – Затем он вроде как потрепал меня по плечу и говорит: – Неплохо, неплохо. Очень многообещающее начало. – И, во весь рот осклабившись, поплелся вон; доктор Браном пошел следом, однако перед уходом одарил меня дружелюбной и участливой улыбкой, словно он со всем происходящим не имеет ничего общего, а втянут в это силком, так же как я.
В общем, отвязали они меня от кресла, освободили кожу над глазами, чтобы я мог открывать и закрывать их, и я их закрыл – о, бллин, какая боль и буханье было у меня в голове! – а потом меня перевалили в кресло-каталку и повезли в палату, причем medbrat, который меня вез, все время бубнил себе под нос какой-то эстрадный kal, так что я не выдержал и говорю: «Заткнись, ты!» – но он только усмехнулся и ответил: «Брось, ерунда, парень», – и запел еще громче. Ну, положили меня в постель, я чувствовал себя bollnym и разбитым, но спать не мог, однако вскоре почувствовал, что скоро вроде как почувствую, что скоро почувствую себя вроде как чуть лучше, а потом мне принесли чашку свежего горячего tshaja с молоком и с сахаром, и когда я его выпил, пришло ощущение, что этот ужасный кошмар вроде как отошел в прошлое и кончился. А затем пришел улыбчивый и доброжелательный доктор Браном. Он говорит:
– Ну, по моим расчетам вам уже должно стать лучше. Правильно?
– Сэр… – преодолевая слабость, отозвался я. Как-то я не вполне poni, что он имел в виду, говоря о расчетах, потому что когда ты bolen и начинаешь чувствовать себя лучше, это твое личное дело, и никакие расчеты тут ни при чем. Он сел, весь такой diko располагающий и дружелюбный, на край кровати и сказал:
– Доктор Бродский вами доволен. У вас очень положительная реакция. Завтра, разумеется, будет два сеанса, утренний и вечерний, так что могу себе представить, какой вы будете к концу дня измотанный. Но нам надо жать на все педали, чтобы вас вылечить. – А я говорю:
– Вы к тому, чтобы мне снова?.. Чтобы я снова смотрел на?.. О нет, – простонал я. – Это ужасно!
– Разумеется, ужасно, – улыбнулся доктор Браном. – Насилие – ужасающая штука. Этому-то вы у нас и учитесь. Ваше тело этому учится.
– Но я все же не понимаю, – проговорил я. – Не понимаю, почему мне так плохо от этого. Раньше мне никогда от этого плохо не делалось. Раньше было как раз наоборот. Я в смысле, что когда я делал это или смотрел на это, я чувствовал себя как раз хорошо. Не понимаю, что такое… почему… какого figa…
– Жизнь – удивительная штука, – сказал Браном тоном святоши. – Процессы жизни, устройство человеческого организма – кому дано полностью постигнуть эти чудеса? Доктор Бродский, конечно же, выдающийся человек. С вами происходит то, что и должно происходить с каждым нормальным, здоровым человеческим существом, наблюдающим действие сил зла, работу разрушительного начала. Вас делают нормальным, вас делают здоровым.
– Во-первых, мне этого не нужно, – сказал я. – Во-вторых, я вообще не понимаю. Я чувствую себя совершенно больным от того, что вы со мной делаете.
– Разве вы сейчас плохо себя чувствуете? – спросил он со своей дружелюбной улыбкой от uha до uha. – Вы пьете чай, отдыхаете, спокойно беседуете с другом – вам сейчас может быть только хорошо!
Слушая его, я осторожненько попробовал вновь ощутить боль и тошноту в голове и во всем теле, но нет, бллин, действительно я чувствовал себя хорошо и даже проголодался.
– Не могу взять в толк, – сказал я. – Вы, видимо, специально что-то делаете, чтобы мне было так скверно. – И я в раздумье нахмурился.
– Вам только что было плохо, – сказал он, – потому что вы выздоравливаете. Когда человек здоров, он отзывается на зло чувством страха и дурноты. Вы выздоравливаете, вот и все. Завтра к этому времени вы будете еще здоровее. – Затем он похлопал меня по коленке и вышел, а я задумался, силясь разгадать эту головоломку. Похоже было, что провода и всякие прочие штуки, которые они цепляли к моему телу, заставляли меня чувствовать себя больным, и все это сплошной подвох. Я все еще силился найти разгадку и подумывал уже о том, не лучше ли будет завтра вообще воспротивиться их попыткам привязать меня к креслу и затеять с ними настоящий dratshing – есть же у меня все-таки какие-то права! – когда ко мне вошел еще один человек. Это был улыбчивый starikashka, который назвался представителем комиссии по социальной интеграции бывших заключенных; он принес с собой множество бумажек и бланков.
– Куда, – обратился он ко мне, – вы пойдете, когда окажетесь на свободе?
Я, по правде говоря, как-то даже не думал о таких вещах, и вообще до меня только теперь начало доходить, что очень скоро я буду свободен как вольный ветер, и тут же я осознал, что это произойдет только в том случае, если я буду идти у них на поводу и не стану затевать dratshing, kritshing, не буду ни от чего отказываться и так далее. Я говорю: – Ну, домой пойду. Назад к своим predkarn. – К вашим – кому? – Он не очень-то vjezzhal в жаргон nadtsatyh, поэтому я пояснил: – В свой родной дом, к родителям. – Понятно, – отозвался он. – А когда у вас в последний раз с ними было свидание?
- Заводной апельсин - Энтони Берджесс - Альтернативная история
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- Ганфайтер - Владимир Поселягин - Альтернативная история
- Дети Империи - Олег Измеров - Альтернативная история
- Всем смертям назло - Вадим Давыдов - Альтернативная история
- Ливонская партия (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Альтернативная история
- Смарагд - Сергей Бойко - Альтернативная история
- Принцесса для сержанта - Андрей Уланов - Альтернативная история
- «Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи - Сергей Бузинин - Альтернативная история
- Миллионы рождают власть - Алекс Шу - Альтернативная история / Детективная фантастика / Попаданцы / Периодические издания