смягчил тон, но тем не менее не скрыл своего «неудовольствия»: «Кому какое дело до истории
моего детства?» Молодой автор поставил известнейшему поэту и маститому журналисту жесткое условие: «Я буду просить Вас, милостивый государь, дать мне обещание, насчет будущего моего писания, ежели Вам угодно будет продолжать принимать его в свой журнал, – не изменять в нем ровно ничего».
И Толстой уже имел на это некоторое право. Успех «Детства» превзошел самые смелые ожидания. Талант молодого кавказского офицера оценили И. С. Тургенев, И. И. Панаев, П. В. Анненков и другие литературные авторитеты того времени.
Тем не менее, впервые подписывая письмо в «Современник» своим полным именем, Толстой просил Некрасова, «чтобы это было известно одной редакции».
Подпоручик Севастопольский
Жизнь и служба на Кавказе оказали громадное влияние на Толстого. В будущем он признается в «посмертной любви» к Кавказу. «Он (Лев Николаевич. – П. Б.) часто говорил мне, что лучшие воспоминания его жизни принадлежат Кавказу», – писала его жена Софья Андреевна. О Кавказе будут написаны шедевры Толстого – повести «Казаки» и «Хаджи-Мурат», рассказ «Кавказский пленник» и др.
А пока 20 января 1854 года он едет из Старогладковской в Старый Юрт в надежде получить Георгиевский крест. Однако его не представили к награде. Толстой покидает Кавказ обычным солдатом и без «Георгия». Только в Туле из газеты «Русский инвалид» он узнает, что еще 9 января 1854 года был произведен в самый нижний офицерский чин – прапорщика. Не слишком завидная карьера после двух с половиной лет на войне!
Однажды он чудом избежал смерти. Об этой истории он рассказывал личному врачу Душану Маковицкому в присутствии жены Софьи Андреевны.
«– Ехали мы в Грозный, шла этот раз оказия, солдаты идут спереди и сзади, и я ехал с моим кунаком Садо – мирным чеченцем.
– И с Полторацким, – добавила Софья Андреевна.
– И перед тем я только что купил кабардинскую лошадь – темно-серую, с широкой грудью, очень красивую, с огромным проездом (знаете, что такое проезд? Что рыси равно; ходак – такую лошадь зовут ходаком) – но слабую для скачек. А сзади ехал Садо на светло-серой лошади, ногайской, степной (там были ногайцы-татары) – была на длинных ногах, с кадыком, большой головой, поджарая, очень некрасивая, но резвая. Поехали втроем. Садо кричит мне: “Попробуй мою лошадь”, и мы пересели. И тут очень скоро после того выскочили из лесу, с левой стороны, на нас человек восемь – десять и кричат что-то по-своему. Садо первый увидал и понял. Полторацкий на артиллерийской лошади пустился скакать назад. Его очень скоро догнали и изрубили. У меня была шашка, а у Садо ружье незаряженное. Он им махал, прицеливался и таким способом уехал от них. Пока они переговаривались с Садо, я ускакал на лошади, а он за мной. Меня спас особенный случай – что я пересел на его лошадь».
Что он думал и чувствовал, когда покидал Кавказ простым солдатом? Его старший брат Сергей, прослужив в гвардии год и ведя там весьма привольный образ жизни, вышел в отставку в чине капитана. Толстой покидал Кавказ в смятенных чувствах.
Вот что он пишет в дневнике 7 июля 1854 года в Бухаресте:
«Что я такое? Один из четырех сыновей отставного подполковника, оставшийся с 7-летнего возраста без родителей под опекой женщин и посторонних, не получивший ни светского, ни ученого образования и вышедший на волю 17-ти лет, без большого состояния, без всякого общественного положения и, главное, без правил; человек, расстроивший свои дела до последней крайности, без цели и наслаждения проведший лучшие годы своей жизни, наконец, изгнавший себя на Кавказ, чтоб бежать от долгов и, главное, привычек, а оттуда, придравшись к каким-то связям, существовавшим между его отцом и командующим армией, перешедший в Дунайскую армию 26 лет, прапорщиком, почти без средств, кроме жалования (потому что те средства, которые у него есть, он должен употребить на уплату оставшихся долгов), без покровителей, без уменья жить в свете, без знания службы, без практических способностей; но – с огромным самолюбием!»
Толстой беспощадно казнит себя. Он и «дурен собой», и «нечистоплотен», и «раздражителен», и «скучен для других», и «нескромен», и «нетерпим», и «стыдлив, как ребенок». Он «почти невежда». Он «невоздержан», «нерешителен», «непостоянен», «глупо тщеславен» и «пылок, как все бесхарактерные люди». Он «не храбр». Он «ленив». Впрочем, он «умен», но «ум мой еще никогда не был ни на чем основательно испытан». Впрочем, он «честен» и любит «добро», «сделал привычку любить его». Но при этом «так честолюбив», что «боюсь, я могу выбрать между славой и добродетелью первую, ежели бы мне пришлось выбирать».
С одной стороны, осознание своих недостатков – огромный прогресс на пути их преодоления. С другой – человек, находящийся в состоянии непрерывного самобичевания, неспособен к практической деятельности. Это свое состояние Толстой описал в дневнике 4 июля 1851 года, в самом начале кавказской службы: «Я, когда просыпаюсь, испытываю то, что трусливая собака перед хозяином, когда виновата». И вот, спустя три года, ничего не изменилось! Невольно напрашивается мысль, что лучшим выбором для молодого Толстого было пойти в монахи. Там, под руководством сильного духовного наставника, он мог бы найти себя. Но эта мысль ни разу не встречается в его дневнике. Вместо этого он опять идет на войну. После службы в Румынии, где едва он не принял участие в штурме турецкой крепости Силистрия (штурм отменили за час до его начала), он оказывается в осажденном Севастополе.
Появление в Крыму, близ Евпатории, англо-франко-турецких войск 2 сентября 1854 года глубоко взволновало Толстого. «Высадка около Севастополя мучит меня», – пишет он, находясь в Кишиневе. И подает рапорт о переводе в Крым.
Происходит то, чего с ним не случилось на Кавказе. Он испытывает патриотический подъем.
Причинами тому были и коварство Англии и Франции, вместе с турками высадившихся в Крыму, и череда поражений русской армии еще на Балканах из-за слабого командования и плохой технической оснащенности. Почти во всех военных стычках русские теряли в разы больше солдат, чем их противники. Командный же состав русской армии, по мнению Толстого, страдал двумя главными недостатками – «самоуверенностью и изнеженностью». И, наконец, третьей причиной были известия о жестокости турок на захваченных ими землях. Эти известия он получал еще на Кавказе, а по прибытии в Дунайскую армию лично убедился в этом. В письме, адресованном Т. А. Ёргольской, он пишет: «По мере того, как мы покидали болгарские селения, являлись турки и, кроме молодых женщин, которые годились в гарем, они уничтожали всех. Я ездил из лагеря в одну деревню за молоком и фруктами, так и там было вырезано почти всё население».
Болгары целыми деревнями уходили вместе с русской армией, желая принять русское подданство, и это создавало серьезные трудности для отступавших войск. Командующий Дунайской армией князь Михаил
