Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Что я увижу в зеркале? — думал Адальберт. — Лицо урода? „Человека, который смеется“, — порождение фантазии Гюго? Квазимодо? Неужели я смогу возвратиться к жизни, смело смотреть всем в глаза, без страха быть узнанным? И как сложится теперь моя жизнь? Сможет ли выносить мое присутствие Ангелика? Смогу ли я чувствовать себя тем, кем был, — бригадефюрером СС Адальбертом Хессенштайном, — или по-прежнему останусь скрывающейся в норе крысой? Нет! Теперь я смогу безбоязненно пройти по улицам родного Нюрнберга, даже зная наверняка, что встречу знакомых…» Он вновь вспомнил о процессе, который, судя по сообщениям газет, должен начаться со дня на день. Немыслимо!..
А врачи в это время заканчивали свое дело. Зашили сосуды, зашили кожу на лице. Заклеили рубцы пластырем. Наложили бинтовую повязку, оставив щель для левого глаза.
— Откройте глаз и посмотрите, — услышал Адальберт приказывающий голос.
Из тумана выступила комната, та самая, где он лег на стол часа полтора назад, и под перезвон бросаемых в лоток инструментов Браун возвестил:
— Все! Теперь готово!
…Его отвезли в дом Крингеля, здесь Адальберта ждали Марта и старый Кестнер.
Через день появлялся врач, менял повязку. Несколько суток на лице держался отек. Еще через неделю снова приехал Браун и снял швы. Адальберт взглянул наконец в зеркало.
— Меня будут пугаться люди! — тихо проговорил он. — Как я объясню, если меня спросят, кто так изуродовал мое лицо?
— Наци, — сказал врач. — Вы узник концлагеря, и на вашем лице следы жестоких пыток и издевательств.
— В это поверят?
— В сочетании с этим — да. — И Браун вынул из пиджачного кармана карточку.
Адальберт с трудом прочел: клиника Красного Креста свидетельствовала, что военнослужащий вермахта Фридрих Мартин Квангель находился на излечении по поводу лицевой травмы, полученной в лагере Аушвитц.
Возвращение блудного сынаВагон сильно тряхнуло. Послышался металлический лязг буферов. С полок посыпались мешки, чемоданы, рюкзаки, свертки. Поезд замедлил ход, почти остановился.
Нюрнберг!..
Адальберт пытался представить себе, что увидит сейчас со ступенек вагона. Показалось, что он уже находится на Хаупт-Банхоф — главном вокзале Нюрнберга, он мысленно вышел из станционного здания, слева неподалеку увидел городской театр, а направо, по диагонали через площадь, — почтамт. Вот он переходит площадь, видит вдали огромный корпус Электрозавода…
Сейчас он выйдет на Банхофштрассе, свернет направо, затем еще раз направо, по Дюрренхофштрассе до Регенсбургерштрассе — Адальберт с наслаждением вспоминал названия улиц, — потом на Хайнштрассе, и налево начнется Воданштрассе…
На пороге того, к чему стремился все последние месяцы, он ощутил новый приступ страха. Мог ли он быть уверен, что их дом не находится под постоянным наблюдением американской службы безопасности? Если дом цел и Ангелика по-прежнему живет там, у американцев были все основания предполагать, что хозяин в конце концов вернется. Захватить бригадефюрера СС — одного из ближайших помощников Кальтенбруннера, сидящего сейчас на скамье подсудимых во Дворце юстиции, — для американцев достаточный соблазн. Шрам, изуродовавший Адальберта, вряд ли оградит его от подозрений: если его схватят и начнут разматывать всю историю с операцией и получением документов… достаточно будет одной-двух недель, чтобы установить его подлинную личность. Словом, собственный дом может оказаться для него не обретенным раем, а элементарной ловушкой.
Пострадает и Ангелика — ведь она, подобно жене Крингеля, наверняка сочинила какую-нибудь легенду о причине столь долгого отсутствия мужа. Если он вдруг появится и будет опознан американцами, не поздоровится и ей.
Но даже если допустить, что все обойдется и его возвращение в Нюрнберг не вызовет ни у кого подозрений, как, какими глазами посмотрит на него Ангелика, что она почувствует, увидев его обезображенное лицо? Ей наверняка будет противно прикоснуться к нему не только губами, но даже просто ладонью… Конечно, она постарается скрыть свое отвращение, но что она будет испытывать, целуя урода, ложась с ним в постель?
Адальберт взглянул в покрытое слоем пыли окно в надежде увидеть вокзальные огни, но за вагонными окнами был мрак, ни одного луча света. Проход к тамбуру мгновенно заполнился людьми; столпившись в узком коридоре, они подталкивали друг друга, держали над головами багаж, спотыкались, падали, ругались, устремившись к выходу. Однако вагон вновь тряхнуло, и уже почти остановившийся поезд неожиданно набрал скорость. Люди разочарованно примолкли.
Декабрьский ветер свистел в оконные щели. Адальберт поежился в своем слишком просторном, с чужого плеча, пальто, купленном на берлинском рынке, вслушался в приглушенный стуком колес разговор, который вели соседи. Нюрнбергский суд над руководителями нацистской партии волновал многих. Адальберт вернулся мыслями к осенним дням, когда газеты писали, что процесс вот-вот начнется, а завсегдатаи пивных, кинотеатров и черного рынка были настроены весьма скептически. Вряд ли, уверяли они, процесс вообще состоится, ведь он будет на руку главным образом большевикам, еще больше усилит Советскую Россию — разве Запад пойдет на это? За прошедшие месяцы пропаганда сделала свое дело: теперь все больше было тех, кто поддерживал идею суда, кто обвинял Гитлера во всех бедах, которые обрушились на Германию…
Такие высказывания, несмотря на владевший Адальбертом страх, не могли оставить его равнодушным. Нацист до кончиков ногтей, он кипел от ненависти, слыша, как поносят Гитлера и его соратников те самые немцы, которые еще недавно встречали их бурей восторга. Когда один из пассажиров обратился к нему с сочувственным вопросом: «Где это тебя так изукрасили, приятель?» — Адальберт мрачно ответил:
— В Аушвитце.
— Вон оно что! — послышалось в ответ. — Ты, выходит, как нынче говорят, жертва фашизма? Чего молчишь-то?
— Сегодня зубным врачам в Германии приходится рвать зубы пациентам через нос, — вступил в разговор человек в ободранной солдатской форме.
— Это еще почему?
— Почему? — не торопясь повторил бывший солдат. — Да потому, что немцы боятся открыть рот. — И добавил: — Ах, если бы мы не начали эту, как потом стали говорить, навязанную нам войну…
«Иронизируешь, подонок?» Адальберт мысленно выругался.
— А ты подумал, где бы мы сейчас были, если бы нами не руководил фюрер? — вступил в разговор один из соседей Адальберта.
— Могу ответить, — сказал солдат, — спокойно спали бы у себя дома, в своих постелях, вот где!
Разговор снова вернул Адальберта к мучительной мысли: что ждет его в Нюрнберге? С тех пор как он еще на берлинском вокзале, одной рукой прижимая к груди свой драгоценный, хотя и значительно полегчавший рюкзак, а другой пробивая себе путь среди устремившейся к вагону толпы, втиснулся в узкий проход, а потом отвоевал себе место с краю, закрыл глаза и отключился от всего, что осталось позади: от берлинских развалин, подвалов, где провел так много ночей, от дома Крингеля, от Марты и старика Кестнера, с которым часами беседовал о настоящем и будущем Германии, от больницы, где сделали из него урода, — с тех пор мысли о доме и Ангелике не оставляли его…
Лучшие годы своей жизни Адальберт прожил в Нюрнберге, одном из красивейших городов Баварии. Сейчас Нюрнберг стоял перед его закрытыми глазами прежний — ярко освещенный летним солнцем, с поблескивающими шпилями церквей, часовнями, великолепными памятниками, прославившими город на всю Германию, добротными домами и широкими улицами, по которым мчались машины, с толпами гуляющих по тенистым аллеям… И опять Адальберту показалось, что среди этих людей он видит свою Ангелику, свою любимую жену, она протягивает к нему руки, улыбка и слезы на родном лице. Адальберт мысленно рвался к ней, ощущал ее в своих объятиях… И в этот момент, как в зеркале, он снова увидел свое изуродованное лицо.
О, это ужасное лицо! Как будто к нему прикоснулись когти «Железной девы» — орудия пыток, до самого последнего времени хранившегося как реликвия в одной из башен замка Кайзершлосс, где в былые времена постоянно толпились туристы. Еще недавно Адальберт был счастлив, что перестал быть похожим на себя. В этом он видел залог своей безопасности… Да и зачем ему быть красавцем? Он уже не так молод, женат на любимой женщине, а для того, чтобы осуществить свое давнишнее желание иметь ребенка — обязательно мальчика, — красивого лица не требуется.
Как объяснить Ангелике все это?.. Неужели она не поймет, что у него не было другого выхода? Или оказаться в руках русских, или «похоронить» прежнего Адальберта.
«Похоронить»? Нет! У него изменилось лицо, но не душа! Пусть фюрер мертв, пусть ближайшие его соратники арестованы и находятся под судом — варварским, незаконным, издевательским, — ничто не может поколебать его убежденности в правоте дела национал-социализма.
- Дороги, которые мы выбираем - Александр Чаковский - Советская классическая проза
- Избранное в двух томах. Том первый - Тахави Ахтанов - Советская классическая проза
- Это случилось у моря - Станислав Мелешин - Советская классическая проза
- Под крылом земля - Лев Экономов - Советская классическая проза
- Машинист - Михаил Фёдорович Колягин - Советская классическая проза
- Счастливый неудачник - Вадим Шефнер - Советская классическая проза
- Конец большого дома - Григорий Ходжер - Советская классическая проза
- Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев - Публицистика / Советская классическая проза
- Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
- Том 7. Публицистика. Сценарии - Антон Макаренко - Советская классическая проза