Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но где же тогда я хозяин?
Где тогда я?..
3
Вокзал в Иерусалиме – тупик в Иерусалиме.
Поезд дальше не пойдет.
Незачем.
Подкатывают голубые вагончики, сходят на перрон пассажиры, дети с солдатами.
У солдат оружие.
У детей нет.
Солдаты – тоже еще дети.
– Папа, – сказали они. – Ты, папа, поедешь первым.
– Чего это вдруг? – удивился папа.
– А того это вдруг. Чтобы было нам с кем воссоединяться.
Он уехал.
Они остались.
И решают по сей день: ехать или не ехать.
А он посылает им растворимый кофе.
Сходят пассажиры, и уходят пассажиры, и остается на перронной скамейке завороженный старик Бердичевский, один-одинешенек на платформе, ждет терпеливо очередной поезд.
Очередной будет не скоро.
Так он сидел когда-то на дачном полустанке, а мимо просвистывали пассажирские, прогромыхивали товарные, подлетали запыхавшиеся электрички, из которых могли выйти его дети с его внуками, – но они приезжали только по воскресеньям, и то не всегда.
А он приходил на станцию каждый Божий день, с утра пораньше, через лесок, через овражек, полем до дачного поселка, тихой дремливой улочкой, мимо керосиновой лавки на отшибе, по насыпи вдоль путей – и к платформе.
Было важно.
Было интересно.
Было тревожно всякий раз, как подлетала электричка, и, зашипев, открывались двери.
Было потом грустно.
И вдруг они приехали все вместе, в неурочный почему-то день, оживленные и возбужденные, как заговорщики, весело шли по насыпи, по поселку, овражком, через лесок, и сказали ему после обеда, разомлевшему от сытости и непривычного внимания:
– Ты, папа, поедешь первым.
Он вышел с вокзала на улицу и дошагал тротуаром до перекрестка.
Светофор почему-то не работал, полицейского не было, и на перекрестке варилась каша.
Автомобили поперек грузовиков. Грузовики поперек автобусов. Автобусы поперек всего. Никто никого не пропускал перед собой, и каждый мешал каждому.
Крики. Гудки. Жестикуляция. Игра в истерику.
Он стоял час, не меньше, любопытный старик Бердичевский.
Сначала было интересно. Потом заболела голова. Потом пришла девочка-полицейский, и все сразу утихли.
Напротив, на заправочной станции, стоял мерседес у одной колонки, ослик с канистрами – у другой.
Сухой, усатый таксист-пират с отчаянными хулиганскими глазами заливал мерседес по горлышко.
Юркий мальчишка-араб заправлял ослика.
Восток, но всё-таки Ближний.
Ближний, и тем не менее Восток.
Возле главной городской синагоги к нему подошел человек с короткими ручками, которого он всегда опасался.
Таинственный и пугающий.
– Бердичевский, – сказал он углом рта, не глядя на собеседника. – Нам нужны люди на местах. Честные и проверенные. Вы нам нужны, Бердичевский. Мы вас назначим ответственным за пенсионеров.
– Не надо, – сказал Бердичевский.
– Надо, – сказал тот.
Был он не дряхлый еще, деловитый и озабоченный, боком подходил на улице, глядел в сторону, говорил быстро: "Готовьтесь. У меня есть план", – и отходил сразу.
– Бердичевский, – сказал он. – Завтра. В восемь тридцать. Выйдете на трибуну и начнете собрание.
– Я не умею, – сказал Бердичевский.
– Чего там уметь? Держите бумагу: тут все написано. Выйдете – прочитаете: "Господа! Для ведения собрания нам необходимо избрать председателя. Какие будут предложения? Господин Зельцер, пожалуйста".
– А если он не попросит слова?
– Попросит, попросит. Он всё знает.
– А если попросит, но не в том месте?
– Как это не в том? У него такая же бумага, будет следить. "Зельцер: Предлагаю избрать председателем собрания господина Рацера".
– А если он предложит не Рацера?
– Кого же еще? – тот начинал уже сердиться. – В бумаге написано: "Рацера". Теперь вы, Бердичевский: "Кто за Рацера? Кто против?"
– Я против, – сказал Бердичевский.
– Погодите, я не дочитал. "Кто против? Против – нет. Единогласно. Попрошу господина Рацера занять место председателя". Вот и всё. Дальше я веду сам.
– А я? – спросил Бердичевский.
– Вы идете в зал.
– Я против.
– Вы остаетесь в президиуме.
Бердичевский пошел следом за ним, таясь, в отдалении, как профессиональный сыщик за преступником. Важно было, чтобы тот его не заметил, и Бердичевский старался вовсю.
В магазине, на прилавке, разложены на продажу красавцы-пистолеты, и он уже выбрал себе один, с барабаном и тупоголовыми пулями, но денег на это не было, и разрешение не получить по старости, да и к чему ему этот пистолет?
Следить можно и так.
День впереди был большой, не заполненный делами, и надо было растянуть любопытство до вечера.
К вечеру он возвращался домой, садился у окна и наблюдал закат в Иерусалиме.
К вечеру дома стоят за окном строгие, затихшие, светящиеся изнутри розовым, как невеста пе-ред сватами, застыдившаяся своей красоты.
Солнце – огромное – укатывается за гору, прямо на глазах, и красно полыхает потом горизонт, багрово, слабым под конец румянцем с синевой поверху, пока не просветятся четко, на миг, деревья на верхушках гор, и подступает вечер.
И зажигаются огни по склонам – подрагивающей россыпью – до утра.
Он был голодный на жизнь, старик Бердичевский.
Пожирал всякий раз этот закат, и этот город, и коричневые к вечеру террасы по склонам, никак не мог наглотаться.
И вечное в душе сожаление: вот он уйдет, а город останется, и розовый отсвет на камне, и горы, масличные на них деревья, такие старые, такие корявые и плодоносные, как сама эта жизнь, сотворенная где-то тут, поблизости.
– Папа, – сказали дети, – ты поедешь первым.
Было это уже давно, но горечь осталась.
Малая капелька на донышке, которую надо заедать постоянно, сладостью жизни.
Пошел. Купил мороженое. Хрустящий рожок, и пара в нем шариков.
Один – ванильный, другой – с орешками.
Сортов было много, не перепробовать, и он всякий раз менял варианты.
Хрустел вафлей. Облизывал шарики. Головой крутил по сторонам в поисках интересного.
– Бердичевский, – сказали за спиной. – Дайте лизнуть разок.
Стояла перед ним старая хулиганка Фогель, нарушительница внешних приличий. Голоногая. Патлатая. В шортах. В куцой кофтенке без рукавов. С сигареткой в руке. И ключицы по-цыплячьи торчком наружу.
– Я вам целое куплю, – предложил галантно.
– Вы брезгуете, Бердичевский?
– Да будет вам...
Стояли. Откусывали по очереди. Оглядывали прохожих.
– Вы слышите чавканье, чмоканье, хрумканье? – сказала старая хулиганка. – Это отъедается интеллигенция. У нас нынче период такой. А когда насытимся, думать начнем, дерзать, великие творить дела.
– А если не начнете? – спросил Бердичевский.
– Станем хрумкать дальше.
И смачно хрустнула вафлей.
– Ешьте, – сказал. – Я больше не хочу.
Она доела.
– Мне бы, Бердичевский, тут родиться. Мне бы детей тут нарожать.
– Где они, ваши дети?
– Тут, – сказала.
И засмеялась.
Старая хулиганка Фогель привезла сюда всех. Маму свою, тетю свою, сына с внуками, тещу сына, тещину дочку с детьми, родителей мужа тещиной дочки, еще кого-то, чья связь с нею плохо прослеживалась, и Бердичевский ей завидовал.
– А я бы... – сказал. – Если бы тут родился, то женился на здешней. Такие они надежные, такие устойчивые.
– Женитесь на мне, Бердичевский.
На это он не ответил.
Медичка Фогель всякого перевидала на своем веку, спирт пила в морге, возле трупов закусывала и делала вид, будто она опытная.
– Бердичевский, – сказала с вызовом, – вы когда-нибудь подрывали устои?
Подумал:
– Нет, вроде... А вы?
– Я, Бердичевский, подрывала.
– А зачем?
На это она не ответила.
Закурила сигаретку. Затянулась. Дым по-драконьи пустила через нос.
– Бердичевский, – спросила, – на этом свете хоть кто-нибудь наслаждается жизнью?
– Я, – сказал сразу. – Я наслаждаюсь.
– Будто бы...
– Я, – заупрямился. – Разве не видно?
– Грубый вы, Бердичевский. Толстокожий какой-то.
Обиделся:
– Что же я, тонкостей не ощущаю?
– Ощущаете, – успокоила. – Вы ощущаете. Только не сразу.
Была она резкая. Напряженная. Как перекрученная. И сигаретку кусала безжалостно.
– Расслабьтесь, – приказал. – Распакуйте свои чемоданы. Мы с вами уже приехали. И не ждите. Чего вы ждете? Начинайте уже жить. Это и есть та самая жизнь. Другой не будет.
– Умница, – сказала хулиганка и чмокнула его в щеку. – Я вас люблю, Бердичевский. Пошли Феллини смотреть.
– Когда?
– Да хоть когда.
И пошагала себе.
Сзади посмотришь – девчонка девчонкой.
Спереди посмотришь – лучше не смотреть.
– Чтобы было с кем воссоединяться, – сказали дети.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Не прошло и жизни - Феликс Кандель - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- ТАСС не уполномочен заявить… - Александра Стрельникова - Современная проза
- Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков - Современная проза
- Какого года любовь - Уильямс Холли - Современная проза
- Ярость - Салман Рушди - Современная проза
- Там, где в дымке холмы - Кадзуо Исигуро - Современная проза
- Пуговка - Андрей Башаримов - Современная проза
- Девятый сон Веры Павловны - Виктор Пелевин - Современная проза