Рейтинговые книги
Читем онлайн Площадь отсчета - Мария Правда

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 87

Сашка не отвечал. Он плакал.

13 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА, ВОСКРЕСЕНЬЕ, ДЕНЬ, МОЙКА 72, С. — ПЕТЕРБУРГ

Если еще ранее и были сомнения, то теперь их не оставалось. Правительство все знает, значит, надо выступать немедля. В том, что оно все знает, сошлись все. Не может быть, чтобы Ростовцев в личной беседе с Великим князем не сказал ему большего…

— Лучше быть взятыми на площади, нежели на постели, — подытожил Николай Бестужев, — пусть лучше узнают, за что мы погибаем, нежели будут удивляться, когда мы тайком исчезнем из общества. Главное, что никто не будет знать, где и за что мы пропали!

— Да и подлецы мы будем, ежели после всех клятв наших не воспользуемся случаем, — соглашался Пущин.

«Вот эти двое — люди дела, а не слова, — думал Кондратий Федорович. — Ах, если бы таких было поболее среди нас!»

И действительно, людей было много — они уже не помещались в скромной рылеевской гостиной. Кивера, шпаги, эполеты. А на поверку — одни крикуны.

— Надо разбить кабаки! — самозабвенно кричал Якубович. — Чернь должна опьяняться! — сам он уже, судя по всему, успел опьяниться. Глаза его были красные, мутные. — А там, взять в ближайшей церкви хоругви и с иконами, с пением — на площадь! Только так!

— Ни в коем случае, — махал руками Рылеев. — Никакой черни! Никаких кабаков! Народ должен видеть, что мы свято исполняем закон. Поэтому–то и собираемся перед Сенатом и действуем от его имени!

— Ежели мы не выступим, нас возьмут по одному, — тихо говорил Николай Бестужев брату Александру, — это сейчас Николаю Павловичу некогда было допрашивать этого иуду. После присяги, если все сойдет благополучно, начнутся аресты. И тогда — тю–тю, — он красноречиво провел пальцем вокруг шеи.

Братьев Бестужевых в комнате было трое. Самый младший из них, Миша, был штабс–капитаном Московского полка. Он точно обещал привести свою роту. Сейчас каждый человек был на счету. Буквально только что от полковника Финляндского полка Мюллера пришел ответ. Мюллер ясно давал понять, что не намерен, как он выразился «служить игрушкой других в таком деле, где голова нетвердо держится на плечах». Это было досадно, но выхода не было. Надо было собирать те силы, на которые можно было рассчитывать. Трубецкой как–то очень спокойно заметил, что ежели все будет идти правильно, так и одного полка достаточно. Рылеев успокоился — самое меньшее, утром на площади будет два–три полка. Николай Бестужев отвечал за Гвардейский морской экипаж. Были надежные роты в Измайловском и Лейб–гренадерском полках. Были спокойные люди — Розен и Сутгоф, которым можно было поверить на слово. А вот что будет делать Якубович, который вместе с лейтенантом Арбузовым взялся силами Гвардейского экипажа захватить Зимний дворец и арестовать царскую семью, было неясно. Ему советовали раздобыть план дворца, а он только смеялся в ответ: «Николай не иголка — не уйдет, не спрячется!». Рылеев уже советовался с капитаном Торсоном: а что если взять надежный фрегат, погрузить в него царскую фамилию — и за границу! Идею тут же отбросили за отсутствием в данный момент навигации, снова спорили и выкрикивали лозунги до хрипоты. «Умрем, ах, как славно мы умрем!» — восклицал, заразившийся общим настроением восторженный Саша Одоевский.

Рылеев думал совсем о другом: вопрос о царской семье продолжал оставаться нерешенным — на то, что Якубович и Арбузов самостоятельно арестуют или убьют нового царя во дворце, особой надежды не было. Более того, Кондратий Федорович все уверенней приходил к выводу, что, останься в живых Николай Романов, междоусобная война неизбежна, а там и хуже — пойдут Лжедмитрии, смута, пугачевщина!

На этот вопрос был только один ответ: его друг Петр Каховский, которого он принял в Общество год назад. С тех пор Каховский преследовал его предложениями убить царя. Александра не стало — но Каховский, который сперва настроился сложить свою буйную голову в Греции, ждал своего часа — сейчас он снова намеревался стать цареубийцей, на этот раз уже истребив Николая. Бедный Каховский! Он болтался в Петербурге без службы, без денег, был озлоблен до крайности, был должен всем знакомым, больше всего Кондратию Федоровичу, и весь пыл своего озлобления переносил на царскую власть. Он до хрипоты обличал всем известные недостатки российской жизни, от судов, мостов и дорог и до погоды, а решение всех проблем видел в одном: уничтожить самодержавие. Как–то раз посреди вот такой пылкой речи рассудительный Иван Пущин сказал ему: «Петенька, друг, в том, о чем ты говоришь, ничего не изменится. Я сам нарочно вышел из армии, чтобы сделать благородное дело — улучшить наше судопроизводство. И что же? Все воруют, все врут. Мы можем дать России республику, но вряд ли сможем сделать ее Европою…» Рылеев соглашался с Иван Ивановичем — и не соглашался. Да, Родине нужна конституция, свобода, представительское правление. Более того, за это можно было легко жертвовать жизнью. Но вот сможет ли человек русский на свободе жить так, как живет англичанин, он не знал. Все люди одинаковы, надеялся Рылеев, а потом спрашивал себя: а одинаковы ли?

Впрочем, задача ясна: России надо дать республику, а для сего нужна жертва. Время теоретических споров кончилось. Кондратий Рылеев, гуманист и поэт, отведя Петра в угол, говорил ему такие слова, от которых он сам бы содрогнулся еще месяц назад. Больные желтые глаза Каховского не смотрели на него прямо — они без остановки бегали по его глазам: туда–сюда, туда–сюда. Задыхаясь от волнения, Рылеев произнес: «Петр, любезный друг, ты сир на этом свете, я знаю твое самоотвержение, ты в этом деле можешь быть полезнее, чем на площади: истреби царя!»

Способ был прост. Завтра поутру, еще до начала возмущения, Каховский переодевается в офицерский мундир, идет во дворец и убивает Николая выстрелом в упор. Если это не удается, надо ждать момента, когда царь выедет на площадь к войскам и застрелить его там. Каховский просиял. Рылеев в первый раз видел его таким счастливым. Способ был гениальный: Каховский убьет Николая и застрелится. Концы в воду, таким образом, на Обществе не остается позорного пятна цареубийства, а страшное преступление ложится на совесть террориста–одиночки.

При этом разговоре присутствовали Пущин, Оболенский и Александр Бестужев. Все трое молча, по очереди, обняли Каховского. Жребий был брошен.

13 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА, ВОСКРЕСЕНЬЕ, ВЕЧЕР, МОЙКА 72, С. — ПЕТЕРБУРГ

Господа в последние дни совсем замучили Федора. Что грязи было от них, что шуму! Раньше хоть ввечеру расходились, а тут ночь на дворе, а они все сидят, все гудят. Матрена сказала, что она тоже человек, да и ушла ночевать к куме! Поэтому с посудой Федору вечером помогал двадцатилетний племянник Серега, который служил прямо в городе, в лейб–гвардии Финляндском полку, и навещал его по воскресеньям. Как ни рад был Федор видеть у себя на кухне своего, батовского паренька, сегодня ему было не до разговоров — так он устал. Впрочем, как не покормить солдатика, у которого, кроме него, в городе нет никого родни? Да и Серега, сын младшего брата Тольки, был такой человек, с которым не то что поговорить, а и помолчать приятно. Добрый парень, уважительный. Вместе с Серегой они быстро прибрали на кухне, чан помоев вынесли, сели повечерять остатками господского ужина, да и откупорили штоф. Господа за стеною продолжали шуметь.

— Удивляюсь я на барыню, на Наталью Михайловну, — говорил Федор, с наслаждением закусывая квашеной капустой, — в доме с ранья светопреставление такое, прости господи, а она закроется у себя в комнате и ничего. Моя бы мне бы уже накостыляла!

— Уважает, стало быть, занятия, — поддакнул Серега. — Я тарелки носил, послушал в дверях–то: все шумят, все шумят. Делать им нечего!

— А это не тебе судить, — строго, по праву взрослого седого родственника сказал Федор, — ты нашего барина плохо знаешь. Из голого ума человек! Мне вчерась говорит: Федор! Я хочу чтобы всем вам, народу, то есть, жилось хорошо. Чтобы земля у всех была, чтобы с земли кормиться. Я говорю: батюшка Кондратий Федорович! Да за таким барином можно жить, как у Христа за пазухой. А он мне и говорит: а не надо жить за барином. Жить каждый человек должен на свободе. Сам чтоб себе хозяин!

Сереге стало не по себе. Он, что в деревне, что на службе чувствовал себя хорошо по одной простой причине: за него всегда все решали. Слова «сам себе хозяин» пугали его. Он знал, как тяжело жить в деревне. Как добыть леса на ремонт избы? Как прокормить семью и скотину? Как сделать, чтобы не обманули закупщики? Но в Батово на это есть приказчик, а над приказчиком — барин. Это как в армии — чем ниже чин, тем меньше тревоги. Исполнил приказ, молодец — рад стараться! Дядя Федор к идее свободы относился совсем по–другому. — Да мне бы только земли, — мечтал он, — это ж столько делов можно провернуть. Вот живем мы в Петербурге — все в лавках у нас втридорога. Огурцы соленые, дрянь такую — не укупишь. А что там этого огурца в бочке засолить — оно же не стоит ничего, тьфу! Это же сколько можно выручить с одной бочки!

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 87
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Площадь отсчета - Мария Правда бесплатно.

Оставить комментарий