Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Притихшая казарма услышала этот смех сквозь закрытую дверь и в свою очередь сдавленно забулькала и захихикала. Первые робкие смешки сливались друг с другом, словно весенние ручьи, и наконец ринулись в окна и двери единым бурным потоком, грохочущим и неостановимым. Задорные возгласы, неистовые выкрики и раскатистый хохот доносились с каждой койки, как ни корчились их обладатели под одеялами, как ни затыкали рты подушками и ни свешивали головы к полу.
Бездомные псы на площади перед казармой в страхе затихли и присели на свои поджарые зады. Сержант Любезноу, пытавшийся вытащить из постели гарнизонного врача, прислушивался к этим звукам с подозрением и гневом. И под покровом сотрясающейся от всеобщего веселья темноты Сидни Вильерс выскользнул из постели и, счастливый, юркнул под сень москитьеры над кроватью Пэтси Фостера.
6
С самого утра стояла сильная жара; низкие облака грозили дождем, но не торопились пролиться освежающей влагой, стройные пальмы замерли неподвижно, как люди, поникшие головами в печальном раздумье.
Была суббота, и Филиппа убила целое утро, наблюдая из окна своей спальни, как солдаты пенглинского гарнизона пытаются заниматься военной подготовкой. Чуть ниже пригорка, на котором стоял домик полкового старшины Раскина, лежала рассеченная оврагом долина, половинки которой соединял шаткий деревянный мост. Ближайшая к дому часть долины представляла собой обширное пространство, покрытое красноватой, хорошо утрамбованной сланцевой глиной, на которой ничего не росло. Противоположный берег оврага был, напротив, ярко-зеленым. Чуть дальше торчали над пышной тропической растительностью плоские крыши казарм, похожих на желтые сырные головы.
Разбившись по отделениям, солдаты разошлись по твердому глинистому полю. Все они были в башмаках, гетрах, защитного цвета шортах и беретах, залихватски сдвинутых на правое ухо, но без рубах. Впрочем, никакого интереса для Филиппы они не представляли; она глазела на них только потому, что сегодня был выходной, и ей не надо было идти на работу в детский сад.
Каждую субботу на поле происходило одно и то же. В конторах никто не работал, и личный состав гарнизона делился на две части. Половина солдат отправлялась на расположенное в двух милях от Пенглина стрельбище, где посылала пулю за пулей в безвредные мишени; вторая половина усердно топтала глину, предаваясь тактическим занятиям.
По случаю удушающей жары, которая преследовала ее всю ночь, Филиппа давно сбросила пижамную курточку и осталась в одних панталонах. Лежа на животе, она смотрела в окно, но так, чтобы солдаты внизу не могли ее заметить. В разных концах поля занималось одновременно около десятка секций, и Филиппа увидела отца, который то размахивал своим офицерским стеком, указывая обучаемым на какие-то промахи, то, крепко зажав его под мышкой, с важным видом переходил от одной группы к другой.
Этот стек был хорошо знаком Филиппе. Сколько она себя помнила, отец носил его всегда. Однажды, когда ей было всего шестнадцать, и они жили в Англии, он избил ее этим стеком только потому, что считал кривоногой дурнушкой. Помнится, она заплакала, пытаясь удержать между коленями, икрами и бедрами три холодных монетки по одному пенни, которые отец с непонятным упорством вставлял между ее судорожно стиснутыми ногами. Монетки то и дело падали на пол, и вот тогда-то он выдал ей в первый раз, заявив что она – неряха и не умеет стоять как следует. Мать Филиппы в это время мирно беседовала с черепашкой, которая до появления золотых рыбок была ее любимым домашним животным.
– Попробуй еще раз, – приказал старшина Раскин дочери сквозь стиснутые зубы. – Ну, давай же!… Нет, стой, я сам… – пробормотал он, неожиданно теряя терпение.
Филиппа чувствовала, как дрожат его пальцы, когда он засовывал монетки сначала между жировыми валиками в верхней части ее ляжек, затем между коленями и, наконец, между икрами. И все это время он размахивал в воздухе свободной рукой, не выпуская из кулака красно-коричневого стека.
Дело кончилось тем, что от страха Филиппа вздрогнула и снова уронила монетки. Две нижних выпали первыми, но она еще некоторое время боролась, в ужасе сдвигая ноги и пытаясь удержать третью.
Когда отец снова начал ее пороть, Филиппа сначала только всхлипывала при каждом ударе, а потом извернулась и с неожиданной яростью вцепилась ногтями в его кирпично-красную старшинскую рожу. Отчаяние и страх придали ей силы, и она не прекращала атаки до тех пор, пока не прочертила по отцовской щеке пять глубоких царапин, идущих от скулы к уголку рта. Только после этого Филиппа с громким криком выбежала из комнаты, споткнувшись по дороге о любимую черепаху матери, на что мать негромко заметила ей вслед: – Будь осторожна, Филиппа, деточка!… Старшина Раскин больше никогда не называл ее кривоногой. Но до сих пор Филиппа иногда развлекалась тем, что зажимала ногами три мелких монетки – и никогда не роняла.
На глиняной площадке одетые в шорты солдаты с протяжным «А-а-а-а!» с разбега кололи штыками свисающие с длинной деревянной перекладины мешки с травой. Забежав на другую сторону, они разворачивались и с еще более свирепыми криками снова кололи брезентовые мешки, приканчивая воображаемого противника. В одну из таких суббот в штыковом бою едва не погиб старший клерк-делопроизводитель из бухгалтерии. Зазевавшись, он свернул с тропы не в ту сторону и едва не оказался пронзен штыком какого-то ретивого воина из отдела пайкового довольствия. Занятия были немедленно приостановлены, а всеобщее смятение разрешилось тем, что пострадавшего торжественно снесли в санчасть, где врач наложил на «страшную рану» полудюймовый пластырь.
Сегодня одна группа солдат занималась разборкой ручного пулемета Брена, другая набивала магазины для «стэна», а две секции под командованием капрала Брука отрабатывали тактику борьбы с уличными беспорядками. Выстроившись в две шеренги перед воображаемой толпой возбужденных туземцев, солдаты ждали, пока капрал призовет бунтовщиков к порядку при помощи простой команды «А ну, разойдись!» К несчастью, Брук переживал один из своих знаменитых «затыков» и был не в силах произнести ни слова.
Филиппа обратила внимание на Бригга, когда Дрисколл сбил его наземь ударом локтя. Сержант как раз обучал вверенное ему подразделение искусству маскировки и камуфляжа, когда Бригг негромко выругался.
– Выйди-ка сюда, сынок, – сказал Дрисколл, моментально останавливаясь.
Бригг повиновался.
– Ты, кажется, что-то сказал? – спросил сержант.
– Нет, сарж, ничего особенного.
– А мне послышалось, что ты как-то меня назвал. Может, повторишь?…
– Что вы, сержант, – поспешно возразил Бригг. – Я сказал это не вам, а Таскеру.
Остальные захихикали, но Дрисколл приказал им заткнуться.
– Тебе никогда не приходилось участвовать в рукопашном бою, Бригг? – спросил он.
– Нет, – честно признался тот.
– Я хочу показать тебе один прием, – продолжал сержант. – Вот смотри… У каждого человека, даже у такого худого как ты, есть на животе пара-другая складок кожи. Надо схватить их вот так и повернуть вот так…
Он сжал между пальцами примерно две унции бригговой плоти и резко повернул кисть. Бригг заорал и, совершив в воздухе изящный кульбит, упал лицом вниз на утоптанную глину, задрав в небо тощий зад. Вокруг снова захохотали; не смеялись только Бригг и Дрисколл.
– Ну, давай, сынок, давай, ударь меня, – негромко сказал сержант, внимательно наблюдавший за выражением лица Бригга.
– С удовольствием! – прорычал Бригг, отплевываясь. Вскочив на ноги, он ринулся на Дрисколла, но сержант лениво приподнял локоть на высоту плеча, и Бригг сам врезался в него скулой. Удар вышел таким сильным, что Бригг опрокинулся на спину, нелепо перебирая в воздухе худыми ногами. В голове у него гудело, как в тоннеле, по которому мчится груженый состав.
– Ну как, достаточно? – спросил Дрисколл нормальным голосом. – Вот и хорошо. Вставай, парень.
Бригг, потирая щеку, поднялся.
– Ну-ка, посмотрим, что тут у нас… – Сержант внимательно осмотрел его лицо. – Никаких повреждений. Ступай в строй. В перерыве на чай куплю тебе трубочку с кремом.
Полковой старшина Раскин покинул красное глинистое поле ровно в полдень и, поднявшись по вырубленным в земле ступенькам, двинулся по тропинке, ведущей к дому. У него было полное, слегка одутловатое лицо с тоненьким серпиком усов под носом, голубые, точно у куклы, глаза и редкие светло-желтые волосы. Как и у большинства военнослужащих пенглинского гарнизона, верх и низ полевой формы старшины Раскина были разного оттенка, а брезентовый ремень он носил так низко, что край кителя топорщился из-под него словно неровная, грязноватая балетная пачка.
Толкнув дверь, Раскин вошел в прохладную прихожую. Его жена по обыкновению сидела в гостиной и беседовала со своими золотыми рыбками, то и дело спрашивая у них, который час.
- Ранние рассказы [1940-1948] - Джером Дэвид Сэлинджер - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Операция «Выход» - Скарлетт Томас - Современная проза
- Под сенью Молочного леса (сборник рассказов) - Дилан Томас - Современная проза
- Все утра мира - Паскаль Киньяр - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Шандарахнутое пианино - МакГуэйн Томас - Современная проза
- Семья - Лесли Уоллер - Современная проза
- Банкир - Лесли Уоллер - Современная проза