Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот он где! – раздалось внезапно. – Он любуется на продавщиц. – Барышня Куус поцеловала меня сердито, и мы стали вместе глядеть на витрину.
– Ах, я ужасно люблю, когда их расставляют. В один прекрасный день они оживут, но я совсем не понимаю, что из этого получится. А, Александр Васильевич?
– Маня, Маня, сколько их по всему свету. Ну, подумайте, что будет, начни они оживать. – Я обнял ее и осторожно поцеловал. Теперь уж девушка из витрины смотрела на нас во все глаза. То-то.
Когда мы подходили к дому, Машенька сказала, что у меня изнуренный вид.
– Я буду кормить вас, – объявила моя девочка и потрясла пластиковым мешком. Оба мы прекрасно знали, чем кончаются такие проекты. Уже и лифт распахнул двери на моем этаже, а мы все целовались.
Старик вышел из комнаты, оглядел нас и скрылся. Маня сбросила ботиночки и, мелькая пятками, вбежала в кухню.
– Вот!
Вызолоченная открытка переливалась у нее в руке.
– Вам-вам, – сказала барышня Куус. – От кого бы?
Верхняя часть открытки с изображением Рождественского вертепа была отрезана, и только натруженные ноги волхвов остались на неровной земле. Этаким образом дочь моя еще не шутила, а представить себе забавляющегося Ван дер Бума я не мог решительно.
– Где конверт? – спросил я старика. Тот подвигал складчатой кожей на лбу и без препирательств извлек конверт из груды газет. По его словам выходило, что вскрыл он конверт по ошибке. «Я ожидаю известий» – проговорил отец, значительно пошевеливая складками на лбу. Я спросил его, куда делся кусок открытки, и он, не моргнув глазом, ответил, что так оно и было. Барышня Куус, воспитанная девочка, разглядывала ноги волхвов, не прикасаясь к открытке. Мне почудилась печаль в ее глазах.
– Мария Эвальдовна, – попросил я, – взгляните, что там сохранилось? – Манюнечка перевернула глянцевую картонку.
– …лую, – прочла она. – Твоя Оля. – Прочитав, она положила обрезок на стол и уткнулась в окно. Я махнул старику, и тот ушел, торжественно ступая. Потом я аккуратно развернул Манечку лицом к себе, и слезы выкатились из переполненных глаз. – «лую», – выговорила она, стараясь глядеть на улицу. – Это «целую». Кто вас целует черт знает откуда? Что за Оля?
Убить меня мало. Я схватил в комнате альбом в рыхлом плюше, распахнул его перед Манечкой.
– Ну, гляди, – сказал я. – Вот она, Оля.
Дочь моя так на меня похожа…
Барышня Куус сидела против меня, переворачивала страницы альбома, и они стучали, как фанерки.
– Да, да, у вас была красивая жена. И дочь у вас красивая. Но этот, который из Голландии – нет. Нет-нет. – Манечка перебросила еще страницу. – Вот она разрезала открытку… Знаете, Александр Васильевич, к вам оттуда приедет посланец, и этот кусочек с ногами будет пароль. И на другой стороне станет настоящее «целую».
Мне эта история с паролем совершенно не понравилась. К тому же старик был у меня под сильным подозрением, а дочь моя не стала бы слать открытку ради поцелуя.
– Манюнечка, – сказал я, – для поздравления это рановато. Хоть к Новому году, хоть к Рождеству. Нет, милая барышня, как тут ни крути, а дитя мое собралось в гости.
Маня принялась загибать пальчики, и когда кулачок сложился, проговорила:
– Вы меня с ней должны познакомить.
– Будь по-твоему, – сказал я, – только не обижайся, если она примет тебя за сводную сестру.
Манечку это не смутило.
– А где они будут жить? – Она снова прижала к ладошке мизинец, добавила к нему безымянный. – Знаю. Знаю, знаю, знаю. У художника Варахтина был инсульт. Вы к нему в больницу ходили. Значит Варахтину мастерская сейчас не нужна.
Манечка еще говорила, но все уже стало на свои места.
– Верно? – спросила она, и немыслимая голубизна светилась у нее в глазах. Однажды мы с нею ночевали у Варахтина в мансарде. – Варахтин даст вам ключ, – продолжала Барышня Куус, – и дело в шляпе.
Я расцеловал ее и тут же накрутил варахтинский номер. Я говорил, а довольная Манечка перепархивала у меня за спиной с места на место.
– Завтра, – сказал я, – положив трубку.
Уже была глубокая ночь, когда я вернулся домой, проводив Манечку. Бесшумно я прошел в комнату старика. Он сосредоточенно спал, засыпанный газетными страницами. Я выключил свет, вышел, и покопавшись в своем секретере, отыскал палехскую шкатулку с лаковыми медведями. В шкатулке лежал отцовский осколок в папиросной бумаге и уродливый ключ с напаянной вместо головки гильзой от нагана. Варахтин обожал гильзы. Он паял из них органы, скорострельные петровские «сороки», поставивши гильзы на крохотные лафеты, делал осадные орудия…
Странно, что я забыл об этом ключе так основательно. Странно, что я не сказал Манечке о смерти Варахтина. И совсем уже странным был мой сегодняшний разговор с автоответчиком в пустой Бобиной квартире. Когда настанет Страшный суд, мне особо пропишут ижицу за барышню Куус. Я снял трубку, набрал ее номер, переждал два гудка, положил трубку на рычаг и стал ждать. Телефон задребезжал.
– Машенька, – проговорил я в телефонное ситечко, – я очень люблю вас, Машенька.
И все-таки погано было на душе.
Дверь мне отворила череповецкая невеста. Не дожидаясь, пока я сниму куртку, она умчалась в заведение и, спустя три минуты вернулась с Наумом. От него шел кофейный запах, и пивной дух примешивался к нему.
– Ступай, – сказал Наум невесте. – Ступай, ступай. – и отдал ей ключ от заведения. Мы прошли в комнату, где лежал Анатолий, и я сказал, что надо собираться. Наум тут же захлопотал и, надо признать, захлопотал умело: в огромную распахнутую сумку толково улеглись вещи на все случаи жизни. Потом он застегнул сумку и сказал, что нам предстоит выйти из дому так, чтобы Анатолия не увидела ни одна душа.
– Да, – сказал Анатолий. Он перелистывал какой-то омерзительный глянцевый журнал, а на нас не смотрел. Я начал уже закипать, но Наум сказал, что у них все решено, и осталось лишь приложить силу. Он сказал Анатолию «пора», и тот, вздрагивая от боли, выбрался из-под одеяла. Анатолий был совершенно одетым. Он опустил в карман револьвер и, держась за нас с Наумом, двинулся в кухню. Там он, кривясь и на глазах бледнея, втиснулся в опрокинутый шкаф-пенал, а Наум ловко обложил его подушками о обмотал ремнями. Тем временем я натянул на себя синий рабочий халат с пуговицами, как кукольные блюдца. Мы снесли наш саркофаг во двор, где фырчал потертый «Фольксваген» с прицепом.
– Ваша невеста не теряла времени, – сказал я Науму, но он, похоже, и не слышал меня.
– Ради Бога, ради Бога, – повторял он, прикручивая пенал к низеньким бортам. Когда мы тронулись, и прицеп громыхнул на щербатом асфальте, узкое лицо Наума стало влажным. Желая отвлечь его, я спросил, не придет ли Анатолий от толчков и тряски в ярость и не станет ли палить?
– Ну, нет же, – ответил Наум, словно дивясь моей несообразительности. – Патронов всего три, кругом шкаф… Он будет стрелять только в крайнем случае и наверняка.
– Как это – наверняка?
– Да в себя же. В себя, Барабанов.
Когда мы выползали из череды дворов, Наум велел мне перебраться на заднее сиденье. Он посмотрел, как я устраиваюсь и протянул мне замусоленную книжонку. Книжонка называлась «Путешествие из Петербурга в Москву» и представляла собой многословное описание автомобильного пути в столицу.
– Нагнитесь, читайте, – толковал Наум. – Читайте, читайте. Не хватало еще, чтобы вас кто-нибудь узнал.
Мы отъехали подальше от школы и долгим кружным путем двинулись на Петроградскую к Бобе Варахтину.
– Наум, – окликнул я, когда мы заложили петлю до зеленой колоннады Московских ворот. – Где же великий Заструга? Почему раненый Анатолий засунут в шкаф и трясется по городу? Почему, наконец, я должен трястись вместе с ним и читать всякие глупости?
Наум сверкнул злым глазом и сказал, что Анатолий не оправдал доверия, что Заструга рассчитывал вырвать Алису из школы.
– Ого! Выходит, господин Заструга не может забрать дочку из школы по-человечески?
– Заструга делает свое дело, – отозвался Наум. – Его людей можно вывести из строя, но за него обстоятельства.
– И обстоятельства, надо полагать, непреодолимые?
– Ну, да. Разве собирались вы колесить по городу с таким вот шкафом в прицепе? И, однако же, вы едете со мной.
Я вспылил, потребовал остановиться, и машина стала у тротуара. В черных ветвях вокруг князьвладимирского собора плавали вороны.
– Ступайте, – сказал мой спутник, – только не забудьте попрощаться с Анатолием.
Я выругался и захлопнул дверцу.
– Вот я и толкую, – проговорил Наум, – обстоятельства непреодолимые.
До варахтинской мансарды пенал с Анатолием я тащил на спине. У Бобы на лестнице пройти с таким грузом вдвоем – немыслимое дело. В мансарде мы с Наумом опустили шкаф на пол. Наум постучал в дверцу.
– Толя, – позвал он, – Слышишь ты? Это мы.
Долгий, сдавленный стон раздался в ответ.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Манечка, или Не спешите похудеть - Ариадна Борисова - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- В поисках Ханаан - Мариам Юзефовская - Современная проза
- Искусство уводить чужих жен (сборник) - Андрей Ефремов - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Путешествие во тьме - Джин Рис - Современная проза
- Stalingrad, станция метро - Виктория Платова - Современная проза