Я родилась в Киеве, училась в Тарту на филфаке, потом вернулась в Киев, и в начале 90-х оказалась «заграницей». Продолжать заниматься наукой в Тарту я уж больше не могла как «иностранка», книжно-библиотечные связи были разрушены, и я неожиданно для себя стала работать в журналах. Сначала были киевские «Новый круг» (1992– 1994) и «Зоил» (1997– 1998), а потом появился сетевой «Русский журнал» и «Журнальное чтиво».

Журнальным обозревателем сетевого «Журнального зала» я была, страшно сказать, шесть лет. В 2006-м «РЖ» окончательно «перестал быть» (для меня, по крайней мере), зато стало возможным вернуться в Тарту. Я вновь стала «тартуским филологом» и написала докторскую диссертацию о Киеве в русской литературе (2010).

Теперь я пытаюсь делать все, что я привыкла делать в этой жизни. Я по-прежнему живу в Киеве и регулярно езжу в Тарту. Я пишу научные статьи, делаю доклады и... читаю толстые литературные журналы. Еженедельных журнальных обозрений я больше не пишу, – не знаю, хорошо это или плохо, первое время мне этого не хватало. Но я продолжаю писать о настоящем состоянии русской литературы, мне это интересно. Я знаю, что история – не критика, а критика не история, но мне нравится в какой-то момент отойти в сторонку от истории и сделаться «частью процесса», а в какой-то другой момент отойти в сторонку от «процесса» и посмотреть на «весь этот джаз» как на возможную остраненную историю.

Удостоена Диплома «Станционный смотритель» по итогам 2004 года.

ПРОЗА «НУЛЕВЫХ»

Предмет этой статьи – проза и прозаики «нулевых». Я намеренно избегаю определения «молодая проза»: речь ни в коем случае не идет о возрастном гетто, окормляемом премией «Дебют», Липками и прочими студийными мероприятиями. Речь о профессионалах, сделавших себе имя в первом десятилетии нового века. Их не так уж много на самом деле, их трое, их, может быть, четверо. Впрочем, четвертого может подставить каждый по своему усмотрению, а три имени, похоже, безусловны. Это Александр Иличевский, Захар Прилепин и Олег Зайончковский.

В этом выборе нет ничего оценочного: я не говорю, что это лучшая проза «нулевых». Я даже не всякий раз решусь сказать, что речь идет о хорошей прозе. Короче говоря, я выбираю этих троих не потому, что они мне непременно нравятся. Просто они явились не так давно и практически сразу оказались в первом ряду: по резонансу, по рейтингам, по издательской, читательской, критической заинтересованности. Они очень разные (и в этом тоже причина, почему я выбрала этих троих, а не вторых или пятых в ряду, похожих на них по политическим, стилистическим, биографическим, каким угодно принципам). У каждого из них своя референтная группа, свои преданные читатели и критики, свои друзья и свои враги. Эти «множества» зачастую не пересекаются, так что мы получаем некие срезы читательского сообщества, мне кажется, объективные и характерные.

Я отдаю себе отчет в том, что имена, поставленные в ряд, заражаются контекстом, ревальвируют или, наоборот, обесценивают друг друга, – все зависит от точки зрения наблюдателя. Иные обидятся за Иличевского – интеллектуала, поставленного в один ряд с Прилепиным-Органчиком, иные не поймут, как рядом с «просвещенным графоманом» возможно поместить «истинного писателя» Зайончковского. Я сейчас называю некие репутационные крайности, они существуют, они известны, и в свете читательской прагматики они небессмысленны. Но суть, повторю, не в них. Это статья не о лучших писателях времени, это статья о ситуации и о неких запросах времени. Кажется, Иличевский, Прилепин и Зайончковский самым очевидным образом этим запросам отвечают.

Иличевский: «писатель для умных»

Для этой именной главки стоило бы взять эпиграф из давнего нумерологического эссе Иличевского о «Пиковой даме»: «Автор не пытался ввести читателя в заблуждение глубокомыслием...». Да, в самом деле, ни разу не пытался. Но ввел в заблуждение. Причем автор не виноват, он честно описывает себя. Виноват читатель, который в свою очередь ищет идеального-себя в бумажных буквах, и всегда находит то, что ищет. Вообще самое симпатичное в перегруженной словами и перенасыщенной, как густой соляной раствор, прозе Иличевского, как раз таки отсутствие задней мысли. Вся эта смесь ума, многознания, кажущейся искусности и абсолютного литературного простодушия необыкновенно обаятельна. И этот автор, похоже, совсем не собирается производить впечатление, он именно таков, каков есть. Более того, он наивен, как неофит. И он действительно неофит в литературе: однажды он признался, что «первую ненаучную книгу» прочел, когда ему был двадцать один год, и тогда же «потрясенность интеллектуальной красотой мироздания сменилась более глубокой – словесной». Замечательная фраза – синтаксис невнятен, но смысл, видимо, таков: прежде мир представал перед своим благодарным наблюдателем в неких прекрасных интеллектуальных построениях, а отныне открылась возможность построений словесных.

Выпускник физтеха, успешный, судя по биографии, физик-теоретик, Иличевский начал писать в 90-х, явился в «Журнальном зале» в 2004-м («Курбан-Байрам» в «Новой Юности») и с тех пор мало изменился. Его стихи похожи на его эссе (только немного короче), его рассказы – те же эссе, но с парой-тройкой выдуманных картонных персонажей, необязательных и зачастую вовсе ненужных для собственно словесного построения. Зато построение это абсолютно самодостаточно, и самый процесс создания большой словесной конструкции автора завораживает. Романы похожи на рассказы, но они еще длиннее, героев там больше, и появляется сюжет. Сюжет, как это обычно бывает в умственных романах («умственный» – здесь не упрек и не оценка, просто такой вид литературы), схематичен, – он движется не персонажами и их живой жизнью, но мыслью автора. Переходя на адекватный для этого автора язык, скажем так: перед нами не сюжет, а математическая модель сюжета, персонажи – суть объекты (не субъекты, они не самостоятельны, их создатель никогда не скажет: «Представь, какую штуку удрала со мной Татьяна!..»), они «автореференциальны», «описываются через такой же мир, устроенный таким же образом», «однократны» (я не вполне понимаю, что это означает в математических описаниях, а в нашем случае – они придуманы однажды и сразу, так что по ходу их характеры остаются неизменными). Они вступают в пространственные отношения (продолжим в тех же правилах и в терминологии этого автора), пространство продумано и расчислено: перед нами сменяющие друг друга картинки одних и тех же, хорошо знакомых мест, так что уже в первом рассказе «выпадает» абзац о «нефтяных наркомах», по которому можно узнать последний роман. Логика, согласно которой картинки эти являются, кажется смутной, но не потому, что ее не было в принципе. Проблема в той самой «словесной завороженности»: автор так увлечен складыванием слов-камешков в многокрасочную и избыточную мозаику, что забывает о «лесах» и опорных конструкциях. Тут впору вспомнить, что «поэта далеко заводит речь», но нет, у нас другой случай. Никуда эта речь не заводит. В многословных периодах Иличевского мысль никуда не устремляется, она лишь запутывается и повисает в однообразных придаточных: автор пытается договорить все, что знает, он не отбирает, а перечисляет, и он не в состоянии остановить фонтан.

Вот один абзац из «Перса», я даже не привожу его полностью, – в каждом из десятка уточняющих определений сюжет для отдельного романа и информация для Википедии (или – из Википедии). Зачем все эти фамилии и биографические подробности нужны в романе – бог весть, но автор не утаил ничего: инженер компании братьев Нобелей Адольф Зорге, отец разведчика и племянник секретаря Карла Маркса, обедал в бакинском ресторане и играл в карты вместе с управляющим нефтеперегонным производством Ротшильдов Давидом Ландау, отцом великого физика, исследователем способов тушения нефтяного фонтана и эрлифтинга – «поднятия нефти проходящим током воздуха», инженером, выкупленным женой из лап шайки бандитов и поджигателей-шантажистов, возглавляемых Кобой; человеком, арестованным по подозрению в краже платиновых чаш, которые применялись при каталитическом нефтехимическом синтезе (для получения, например, бензола и толуола), и снова спасенном женой, кинувшейся в ноги большевистскому диктатору Баку – Кирову. И Зорге, и Ландау имели беспредельный кредит в казино Нагиева, равно как и великий инженер Шухов, обладатель самого умного лица во всей России, создатель первого в мире нефтепровода и расчетной теории проистечения нефтепродуктов, автор химического процесса расщепления нефти и провозвестник архитектурного авангарда XXI века, впервые в мире применивший технологию сетчатых оболочек и гиперболоидов... и т. д.

Не правда ли, «Дом, который построил Джек»? Однако это не игра и тут нет преднамеренного фокуса. Все эти вязкие подробности и синтаксические повторы неотъемлемое и, кажется, непредумышленное свойство прозы Иличевского. Вообще, что бы про Иличевского ни говорили – хорошего или дурного, – в его умственной прозе нет умышленности. Он повторяет свои периоды семь или двенадцать раз, он обрушивает на читателя имена и термины не затем, что так показалось ему красиво, или как если бы он видел в этом третий смысл. Похоже, он в самом деле не может поставить себе предел. И тут следует произнести сакраментальное слово: ГРАФОМАНИЯ. Опять же, не подумайте чего дурного. Всякий пишущий – графоман, это человеческая болезнь, ей подвержены равно гении и бездари, мужчины и женщины, подростки и старики. Графоман – это тот, кто с детства питает слабость к канцелярским товарам, кто не может не писать, кто пишет не для денег и не из тщеславия. Среди графоманов встречаются разные писатели: робкие и самодовольные, просвещенные и безграмотные, умелые и неумелые. Умелые знают меру и еще кое-что. Иличевский знает «многое на свете», чего не знают иные мудрецы, но меры он не знает. Читать эту многословную и умственную (повторюсь!) прозу – тяжкий труд. И вот тут начинается самое интересное: собственно секрет успеха такой прозы и феномен «благодарного читателя Иличевского». – За что же все-таки эти громоздкие, путаные, лишенные ритма и сюжетного саспенса словесные конструкции так любят просвещенные читатели? А Иличевского в самом деле любят читатели и критики, причем не худшие читатели и не худшие критики. Ответ, как ни странно, прост: это читатели, которые видят в Иличевском себя. Это городские интеллектуалы, – социологи скажут: люди старше 25, с высшим образованием, с зарплатой выше среднего, с высокими запросами и широкими интересами. Лет 20 – 30 назад они назывались «итээрами» и составляли соль соли «самой читающей в мире страны». Тогда они читали Трифонова, Аксенова, всякого рода сам– и тамиздат, и была еще такая серия «Мастера зарубежной прозы», все эти интеллектуальные игрушки – Гессе и неудобочитаемый Фриш. Сегодня их заменяет какой-нибудь Уэльбек. А с отечественным книжным репертуаром есть проблемы: Акунин при таком раскладе выглядит легковесным, то, чего взыскуют эти люди, на внутреннем языке называется «умняк». Иличевский «дает умняк». И ничего, что он неудобочитаем. У читателя профессионального и читателя «взыскующего» в принципе разные представления о том, что такое «словесное мастерство». Профессионал скажет, что это «минус-прием», а благодарный читатель Иличевского залюбуется избыточным приемом, всеми этими «щепотками песчинок у подножия снежного поднебесья» и «лужицами снеговой воды», в которых «реют рериховскими старцами ослепительные вершины». Короче говоря, читателю Иличевского есть за что себя уважать.

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 136

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Новый Белкин (сборник) - Наталья Иванова бесплатно.

Похожие на Новый Белкин (сборник) - Наталья Иванова книги

Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
Зато ты очень красивый (сборник) - Кетро Марта - Современная проза
Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
Песни китов - Владимир Шпаков - Современная проза
Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - Джуно Диас - Современная проза
Подкидыши для Генерального - Марго Лаванда - Проза / Современная проза
Учитель пения - Эмиль Брагинский - Современная проза
Квартира на крыше - Уильям Тревор - Современная проза
Сто семьдесят третий - Сергей Бабаян - Современная проза

Оставить комментарий