создается национальный язык, – через преодоление замкнутости и ограниченности местных говоров и наречий через заимствования и ассимиляцию чужого – к интегрированному и пресуществленному творческим опытом духовного и исторического самопознания их единству. В этом смысле язык – это не только «система знаков», служащая средством общения, но и объективированная форма национального самопознания, символ, заключающий в себе живую душу народа. Точно так же и национальная территория, которая не тождественна историко-географическому понятию «месторазвития народов». Поистине национальной территория становится лишь в зависимости оттого, каким образом она осознается и осваивается. То же самое можно сказать об экономике – формы развития и ведения хозяйства несут на себе печать не только исторического, но и национального своеобразия. Однако нигде не проявляется так ярко общность исторической судьбы народа, ее исключительность, как в культуре.
Культура – это основное русло творческого потока становления нации. В ней с наибольшей полнотой раскрываются творческие возможности этноса, через нее природная действительность переходит в действительность историческую. Слово «культура» первоначально означало «возделывание», «обрабатывание» (в классической латыни cultura agri – обработка земли, cultura animi – воспитание души). И в этом упорядочивающем, формообразующем начале человеческого бытия состоит главная функция всякой, в том числе и современной культуры.
Но смысл культуры глубже её функции: культура – это символическое воплощение средствами предметного мира истины, добра и красоты жизни, осуществление высших, божественных ценностей в культе, нравах, быте и общественных установлениях. Культура, в отличие от механистической и секулярной, по своей природе, цивилизации, религиозного происхождения; она – органична, ибо питается от источников Высшей Правды и Жизни, их воплощает и к ним устремлена. Даже материальная культура есть культура духа и имеет духовную основу. Культура, словно растение из зерна, развивается из религиозного культа, она – результат дифференциации культа, разворачивания его содержания во вне. Архитектура рождается из храмо-строительства: музыка, поэзия, живопись, скульптура, философская мысль – всё берёт своё начало из храма и даже в моменты тотальной секуляризации удерживает в себе признаки первоначального назначения. Культура – живая память о прошлом, неразрывная творческая преемственность духовной жизни народа, и в этом аспекте – она самая «историческая» категория, ибо является ядром, тканью истории. История вне культуры – абстракция, не содержащая ничего, кроме указания на дурную бесконечность космического времени.
Как организующая форма сознания и жизни, культура всегда самобытна и неповторима, но неповторимая индивидуальность её рождена универсальностью устремлений: поиском смысла, истины, справедливости, правды, глубиной религиозных постижений и напряженностью духовной жизни, преломленных в природно-исторической среде. Разумеется, культуру нельзя мыслить строго монистически: её природа иерархична, многопланова, неоднородна, подчас противоречива. Такова, например, русская культура, социально неоднородная, прерывная в своем историческом течении, сочетающая вместе с подлинно духовной и творческой традицией тенденции консервативные, охранительные (раскол, старообрядчество), антикультурные и нигилистические (радикальная интеллигенция, сектантство). Однако именно культура, вместе с религией, которая является её жизнеобразующим центром, вместе с языком, который культуру выражает, должна рассматриваться в качестве главного критерия при разграничении этнических общностей.
Культура вносит структурный, качественный принцип и с этим связан ярко аристократический характер понятия нации. Вот почему, вопреки всеобщему словоупотреблению, необходимо различать и разграничивать понятия «нация» и «народ». В русском языке, не выработавшем своего эквивалента для слова «нация», понятия эти спутаны и нередко равнозначны. Если учесть, что русское слово «народ», сочетающее в себе значения «этноса» и «демоса», крайне расплывчато и чаще всего понимается как «простонародное» или «общенародное», то остается небольшой шаг, чтобы прийти к народническим и большевистским злоупотреблениям. Этим соблазном народопоклонства (не смешивать с чувством ответственности за судьбу своего народа!) грешат как национал-патриотическое, так и либерально-демократическое движения.
Явному или скрытому для сознания принципу количества противостоит другая крайность, которую лучше всего выразил немецкий мыслитель Пауль Лагард, утверждавший, что «нации состоят не из миллионов, а из отдельных людей, сознающих национальные задачи и именно поэтому способных, встав впереди нулей, обратить их в действительную величину». В России подобные идеи высказывали наши государственники, идеализировавшие деятельность Петра Великого. «Он сотворил Россию, он привел ее из небытия в бытие…», «он бог твой, бог твой был, Россия…» – подобные сентенции вот уже два столетия кочуют по страницам отечественной печати. Однако теперь мы знаем, что все революционные реформы Петра были подготовлены предшествующим периодом русской истории и органически связаны с общим ходом русской жизни. Новым было лишь то, что внёс в реформы личный характер, личный гений Петра. Аналогичные соображения можно противопоставить и тезе Лагарда, хотя его упор на личностный характер творчества, в том числе и творчества общенационального, безусловно должен быть поддержан.
Таким образом, мы должны признать, что ни «племенное», ни «простонародное», ни «общенародное» сами по себе ещё не составляют нации. Нация не создаётся и не живёт исключительно этническими и общенародными началами. Её формирует национальное самосознание – те духовно-волевые импульсы, которые возводят эти начала к сверхнародным и универсальным задачам и идеалам, которыми, в действительности и утверждается собственно национальное бытие. При этом этнос и демос не пустые «нули», но тот неисследимый в своих последних глубинах источник, из которого постоянно черпает свои творческие силы нация. Нация не отменяет ни народной самобытности, ни всенародного участия; она возводит их лишь к новым более сложным формам и возрастам.
Всё здесь сказанное не должно истолковываться, будто нация является последней и наивысшей ценностью. Нет, высшая ценность – это духовная Реальность, и вне её народ, нация и родина легко превращаются в фетишей и идолов. Отказ от универсальных идеалов, племенная натурализация религиозного откровения есть начало того извращенного самосознания, которое принято называть национализмом. Опасность национализма не только в том, что это биологический, политический или эстетический эгоизм, но и в том, что это духовно-религиозный тупик, в который неминуемо заводит обособление и отчуждение. Сегодня об этом следует помнить более, чем когда-либо…
Итак, если территория, этническая, языковая и экономическая общность есть лишь необходимая субстанциальная материя, из которой нация создается посредством формообразующего и упорядочивающего начала культуры, то что же такое государство? Или иначе: каково соотношение национальности и государственности?
Долгое время считалось, что нация и государство органически слиты, что государство есть непосредственное политическое воплощение национальной жизни. Подобное истолкование исходило из метафизической (хотя и не всегда философски осознанной) предпосылки, что в основе исторической жизни народов в качестве главной движущей пружины лежит единая субстанция, воплощающая себя посредством культурных, политических и государственных форм. Наиболее отчетливо эта мысль была выражена Гегелем, для которого всемирная история была изображением божественного, абсолютного процесса поступательного развития Духа в его высших образах, процессам результате которого Дух достигает своей истины и самосознания. Образы этих ступеней представляют собой дух всемирно-исторических народов,
