Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иван смотрел перед собой в золотистый сумрак, такой теплый от лампады, и слушал…
– Надо будет попов да монахов на свою сторону перетянуть… – после долгого молчания проговорил он тихо. – Без них ничего не сделаешь…
Грекиня засмеялась своим квохчущим смехом, в котором было много яда.
– Попы? – повторила она. – Они всегда за победителем побегут и руки его целовать будут… Давно ли они с поминками в Орду-то бегали? Благодати от одного Бога им мало – им нужна была благодать и от поганых, от хана. Попы!.. – презрительно заключила она и опять заквохтала.
– Да и княжье много еще о себе понимает… – продолжал он думать вслух.
– Которые головы подымаются слишком высоко, их и укоротить можно… – сказала Софья. – Это дело нехитрое… Главное, дремать нечего… Какие высокие стены ты в Кремле твоем ни воздвигай, ежели внутри стен духа не будет, ни на что они…
…На крыльце своих хором, против древней церковки Спаса на Бору, сидел князь Василий. Не было в мятежной душе его мира, а была тоска, жгучая, как отрава. Старец Нил вспомнился в глуши лесной: нешто все бросить да к ним уйти?.. Вспомнилась Обида, крыльями лебедиными на дальнем море плещущая, и фряжская Богородица, в лике которой было что-то Стешино. Да, с первой же встречи с ней была она для него словно и не женщина совсем, а какая-то богиня надзвездная, перед которой пасть в землю хотелось и, прижавшись лицом к ножкам ее маленьким, молиться до изнеможения сердечного… Но уже глухая ночь, и она, вероятно, теперь с Андреем, мужем своим… Он мучительно застонал и завозился… Что делать? Что же делать?!
А Стеша в это время у окна опочивальни, точно надломленная, сидела, а над ней, в некотором отдалении, тревожный и грустный – он точно потух весь за последние дни, – стоял князь Андрей.
– Хорошо… – тихо проговорил он. – Ты только одно скажи мне: что с тобой?.. Куда делось с руки твоей кольцо обручальное?.. Ты скажи – и тогда видно будет, как и что…
Князь Андрей, несмотря на то что он был много моложе, был сердечным другом князю Василью, но между ними была огромная разница: насколько князь Василий был сердцем горд, нетерпелив, легко и грозно опалялся, настолько князь Андрей был мягок и добр. Он крепко любил Стешу свою, и мука ее, которую он только недавно подметил, терзала его. Она всячески отдалялась от него, она потухала, она точно чужая ему сделалась.
Стеша глубоко вздохнула, подняла на него свои теперь большие, темные глаза и встала. В кротком и мягком свете лампады прелестное лицо ее казалось без кровинки. Оно было и прекрасно, и ново, и жутко.
– Андрей, ми… Нет!.. – вдруг заметалась она в тоске неизбывной. – Андрей, правда твоя, лутче сказать все сразу… Я… я любила тебя… Я ни в чем перед тобой не грешна… Но вот точно околдовал он меня, и… я день и ночь вся во власти его… И когда думаю я, что это ты стоишь между нами… знаю, знаю, что люба я ему!.. то я видеть тебя не могу… хоть ты тут и не виноват ни в чем… Вот!.. И кольцо твое я сняла, потому что теперь… стало оно для меня тяжелее всякой цепи… Хочешь казнить меня, казни, хочешь в монастырь запереть, запри, но ничего я с собой поделать не могу. Я говорю вот с тобой, тебя убиваю… знаю, что любишь ты меня, а дума моя ласточкой около хором его вьется: думает ли он обо мне?.. Жалеет ли меня?.. Слышит ли муку мою о нем?.. И когда вспоминаю я, что женат он, что около него другая, я…
Она застонала и тяжело опять упала на столец резной, около окна…
– Кто он? – едва выговорил князь Андрей.
Она молчала.
Ему вспомнилось вдруг резко изменившееся обращение с ним дружка его князя Василия. В глазах его стал страх.
– Князь Василий?.. – еще тише уронил он.
И после долгого молчания Стеша едва слышно прошептала:
– Да… А теперь… уй… ди…
И, повесив голову, князь Андрей, ничего не видя, вышел из опочивальни своей…
…Один из ночных сторожей с удовольствием постучал в звонкую колотушку, громко зевнул и огляделся. Неподалеку, на крыльце покосившейся избенки, среди густого смрада всяких отбросов, сидела, понурившись, какая-то тень.
– Никак ты, Митька? – спросил сторож.
– Он самый…
– Чего не спишь?..
– Я завсегда мало сплю… – зевнул Митька. – Глаза замаяли…
– Да ты рязанский, что ли?
– Нет, я из-за реки Пьяны, из Запьянья… – отвечал неохотно нищий. – С мордовской украины…
– Что ж дома-то не сиделось? – спросил сторож, довольный, что есть с кем почесать язык.
– Да как тебе сказать? – нехотя отвечал Митька. – Не жилось, потому что от волостелей всяких никому житья нету. Я захребетником был, по чужим людям работал. И вот раз боярин наш князь Иван Лапин, пьяница не дай Бог, собрал нас, челядь свою, да и ударь на соседний монастырь. Добра у монахов рублей на пятьдесят пограбили, монастырских коней угнали, а в свалке служку одного убили. Монахи, не будь дураки, в набат ударили и вместе с суседскими мужиками в погоню бросились. Другие-то ушли, а я попался. И вот притащили меня в монастырь и привязали к ноге убитого нами служки, а потом вместе с мертвецом и к наместнику в Нижний отправили. А князь наш опять по пути на нас напал с конными людьми в саадаках, и опять свалка началась. Меня кто-то бердышом по руке саданул, сукин кот, и долго она у меня не владала. Так вот и приперся в Москву побираться да и зажился…
– А князю-то вашему нюжли же за разбойное дело ничего не было? – спросил сторож.
– Как же!.. Сам государь судил его и присудил отдать монахам за служку убитого – гривну!.. Только всех и делов… Ворон ворону глаз не выклюет… – зло уронил он. – Нам сдается, что и мы словно люди, а они смотрят на нас как на скотину. Правду старики говаривали: была бы шея, а хомут наденут…
Собаки заливались по дворам надрывно, упорно, словно и невесть какую беду они чуяли. Под звездами с писком носились летучие мыши. Колотушки сторожей слышались все реже и реже: знать, сон одолевал их…
– Вот лежишь эдак ночью да и раздумаешься… – вздохнул Митька. – Не то мы делаем!..
– А что бы нам делать?
– А подобрать бы вот ватагу удалых добрых молодцев да и залечь где в лесах по дороге проезжей… – еще тише уронил Митька. – И как едет шапка какая горлатная, так и на осину… Все под себя забрали и величаются, я ли, не я ли… А мы, дураки, верим: батюшка, боярин, ясные твои очи… А почему я мучиться должен, а он с жиру не знает, уж как и беситься? Кто это указал?.. Нет, дурак народ, дурак!..
…На зорьке прилетел в Москву гонец-скорошественник из Новгорода: не только уж с Казимиром ссылаются новгородцы, а и с Божьими риторями, а Казимир, сказывают, у попа римского денег на войну с Москвой просит и с Золотой Ордой сговаривается, чтобы выступить против Москвы заодно… Точно молнией опалился великий государь и бешено стукнул посохом в пол:
– Строить полки! И не спать у меня…
XV. Расправа
По всем дорогам в сторону Новгорода были выставлены крепкие заставы, чтобы новгородцы не пронюхали о ратных приготовлениях Москвы. Великий государь так опалился, что грекиня должна была даже сдерживать его. Но он не слушал ничего и, взяв с собой только тысячу конников, понесся к Новгороду. Осень стояла погожая, красная, морозец прохватил уже дороги, и любо было скакать так на дело государское в безмолвных и раздольных полях. Но уже в Бронницах Иван получил весть, что, несмотря на заставы, новгородцы обо всем уже пронюхали – и у них дружков в Москве было довольно – и затворились. Сгорая от нетерпения, Иван остановился подождать свои полки. И когда те подтянулись, московская рать двинулась к Новгороду…
И вот туманным и морозным утром, когда с низкого неба сеялся первый снежок, москвитяне обложили вдруг старый Новгород. Фиораванти выставил против стен свои пушки.
– А ну, Аристотель, покажи-ка им!..
И вздрогнуло вдруг все от первого раската первой в земле Новгородской пушки, из белого облака пахучего вынеслось тяжелое ядро и ударило в стену старую, посыпались кирпичи, и на белой стене вдруг словно рана кровавая зазияла…
– Молодец!.. – раздувая ноздри, сказал государь, с любопытством наблюдавший за действием нового орудия. – А ну, подсыпь-ка им еще…
Попыхивая белыми дымками, пушки заговорили. Новгородцы, толкая один другого, в ужасе бросились со стен вниз. Вскоре отворились городские ворота, и к великому государю явились посланцы от владыки Феофила: они просили об «опасной» грамоте для владыки, который хочет говорить с великим государем. Иван гордо отказал:
– Я сам опас для невинных… Отворите ворота. Когда войду в город, невинных я ничем не оскорблю…
И он послал князя Василия Патрикеева к Фиораванти: понажать. Фиораванти сам заправлял всем делом у пушек, и глаза его были, как всегда, спокойны: строить так строить, разрушать так разрушать. И князь Василий, стоя в отдалении, с удивлением смотрел на болонца. Он видел необходимость средоточия русских земель вокруг Москвы, но старого Новгорода ему было все же жаль…
- Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва - Виктор Поротников - Историческая проза
- Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова - Константин Большаков - Историческая проза
- Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия - Дмитрий Балашов - Историческая проза
- Повесть о смерти - Марк Алданов - Историческая проза
- Марко Поло - Виктор Шкловский - Историческая проза
- Хазарский словарь (мужская версия) - Милорад Павич - Историческая проза
- Заколдованная Русь. Древняя страна магов - Валерий Воронин - Историческая проза
- Петербургский сыск. 1874 год, апрель - Игорь Москвин - Историческая проза
- Первопрестольная: далёкая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1 - Александр Дроздов - Историческая проза
- Святая Русь. Книга 2 - Дмитрий Балашов - Историческая проза